Харизма

Очнулся я на земле. Боли не было. Лежать было уютно. Далеко наверху, сквозь ветки деревьев, плыла черная нитка канатной дороги с каретками. Сколько времени прошло?

Если я мыслю, — подумал я, — значит существую. Если существую, следовательно со мной все в порядке. Не вполне логично, но что поделать — очень хочется жить. Вот только как жить без пальцев?

Я долго лежал и боялся посмотреть на свои руки. Затем мне пришло в голову, что руки могут истекать кровью, и их надо перевязать. Поэтому я зажмурил глаза и поднес руки к лицу. И резко открыл глаза. Все пальцы были на месте! Я машинально пересчитал их — ровно десять. Более того — ни крови, никаких следов не было на пальцах! Пальцы как пальцы. С такими я родился, такими ковырял в носу в детстве и топтал клавиатуру компа.

Я сел на землю, посидел немного, затем встал на ноги и прислушался к своим ощущениям. Все в организме казалось исправным. Наверно я все-таки спрыгнул в последний момент, подумалось мне. И очень удачно упал с такой высоты — сквозь ветки. Слишком удачно. Куда теперь идти?

Я огляделся и прикинул направление. Вверху ползла канатка, сзади торчала злополучная гора, на которую мы поднимались. Значит надо идти вперед. И я пошел вперед, раздвигая ногами большие южные лопухи. Но не прошел и нескольких шагов, как увидел на лопухах красные брызги. Несомненно это была кровь. Я пригляделся — один лопух посередине был пробит насквозь. Я приподнял его. На черной земле лежал палец. Бледный, обескровленный. Указательный. Я брезгливо поднял его и осмотрел. Он был точь-в-точь как тот, что рос у меня на руке. Это было непонятно. Это было дико. Я еще раз пошевелил рукой — все пальцы были на месте, все работали, послушно сгибались и разгибались. Хорошие, чистые, белые пальцы. Я посмотрел на ладонь — ладони были черные, в пыли и смазке от стального каната. А пальцы — белые, розовые. Словно никогда не ползали по канату. А отрубленный палец — черный. Я не смог найти этому никакого объяснения. Просто положил палец в карман и пошел дальше.

Дороги в лесу не было. Я шел, перелезая через овраги, груды замшелых камней, продирался сквозь кусты. И лишь старался не удаляться от нитки канатной дороги, висевшей высоко над деревьями. Местность то спускалась ниже, то поднималась. Забравшись на очередную груду камней, я увидел впереди за деревьями пересадочную станцию. И тут же услышал топот. Оттуда неслись люди. Впереди бежал Баранов — с очумевшим красным лицом и открытым ртом. За ним, чуть поотстав, неслась Аленка. За ней Шуршик и замыкала процессию спотыкающаяся Ольга. Я подождал пока они подбегут поближе.

— Эй! — окликнул я и помахал рукой, — Куда это вы?

Баранов остановился как вкопанный, Аленка с размаху врезалась в него. Баранов поднял голову вверх и стал смотреть на ползущие вверху каретки.

— Я здесь! — сказал я, — Внимание на кучу камней!

Баранов и Аленка как по команде уставились на меня. К ним медленно подошел Шуршик, а за ним Ольга.

— Привет! — сказал я. — Куда это вы несетесь?

— А... — сказал Баранов тупо и показал пальцем вверх, а затем на меня.

— Что такое? — спросил я. — В чем дело?

И стал неспешно спускаться к ним.

— Ты это. Как? — наконец выдавил Шуршик.

— Все нормально. — сказал я, — Просто захотелось прогуляться по низу.

— Но... — сказал Шуршик, — Ты совсем?

— Что совсем?

— Совсем цел?

— Совсем. — я вытянул вперед руки и пошевелил пальцами.

Аленка бросилась мне на шею и заплакала.

— Надо выпить. — сказал наконец Баранов. — А то я ничего не понимаю.

— Ты же упал и разбился? — сказала Ольга.

— Кто сказал? Никто не разбился, никто не упал. То есть упал, но не разбился.

— У тебя кровь на лице. — сказала Ольга. — На лбу.

Я поплевал на пальцы и потер лоб.

— А так?

Ольга заботливо вынула платочек и стала тереть мне лоб.

— Все. — сказала она, — Теперь нету.

— И отлично. — сказал я, — Пойдемте, нам еще надо успеть на обратный автобус.

И мы пошли. Дошли до пересадки канатной дороги, к нам бросилась бабулька-смотритель.

— Ну что? — закричала она, — Нашли?

— Кого нашли? — спросил я холодно.

— Ну кто у вас там вниз упал?

— Никто у нас вниз не падал. — сказал я, — Откуда такая информация?

Бабулька посмотрела на меня сурово, поджала губы, но ничего больше не сказала. Мы сели на канатку и без приключений спустились вниз, в долину. И на автобус успели, и вернулись в поселок у моря, где снимали сарайчик. Мы весело болтали всю дорогу и, казалось, уже забыли что кто-то падал сегодня с канатной дороги вниз. Да и мне уже казалось, что ничего этого не было.

Неприятность ждала нас в поселке при выходе из автобуса. На остановке стоял милицейский фургончик, возле него толпились трое скучающих ментов. По южному загорелые и поджарые, они ленивыми глазами провожали всех, кто вылезал из автобуса, но прицепились почему-то только к нам.

— Ребята, документики готовим. — сказал один из них.

— А что случилось? — спросил я.

— Ничего. — пожал плечами милиционер, — Проверка. Документики. Регистрация. Отдыхающие?

— Отдыхающие.

— Значит регистрация должна быть. Если нет регистрации — штрафчик.

Регистрации у нас конечно не было, какая там регистрация, на две недельки к морю выбрались.

— Штрафчик? — спросил я грозно.

— Алекс, Алекс, не надо. — зашептала сзади Аленка, нежно положила мне ладони на плечи и успокаивающе помассировала.

— Готовим, готовим документики. — сурово сказал второй милиционер, подходя вплотную.

— Побыстрее пожалуйста. — сказал третий.

Паспорта у нас были с собой, мы вручили их милиционерам.

— Угу. — сказал первый милиционер, — Регистрации нет? Готовим штраф.

Баранов вздохнул.

— А может договоримся как-нибудь? — сказал он и подмигнул милиционеру.

— О том и речь. — спокойно сказал милиционер. — Штрафчик заплатим — и свободны.

— Только рюкзачки и кармашки покажем. — пробурчал второй милиционер.

— Это зачем? — спросил я.

— Мало ли что. Знаем мы вас, приезжих. Оружие, наркотики.

— Какие наркотики? — обиделся Баранов.

— Уж не знаю какие у вас наркотики, но выкладывайте все, какие есть. — кивнул первый милиционер.

— Хорошо. — сказал Баранов и расстегнул свой рюкзачок.

Первый милиционер наклонился, просунул руку и пошуровал внутри. Естественно ничего там не нашел — ольгина куртка, мятая пластиковая бутылка с минералкой и прочий мусор отдыхающих студентов. Милиционер внимательно ощупал кармашек рюкзака. Там хрустели маленькие пакетики.

— Что это? — спросил милиционер.

— Я при женщинах стесняюсь отвечать. — сказал Баранов.

Милиционер расстегнул кармашек и заглянул внутрь.

— Понятно. — сказал он. — А зачем такое количество?

— Люблю я это дело. — мечтательно вздохнул Баранов.

Второй милиционер тем временем похлопал меня по карманам. Я вытащил мобильник и носовой платок.

— А в этом кармане что? — спросил милиционер.

— Пустой. — сказал я и вывернул карман наружу.

В пыль плюхнулся палец — тусклый и посиневший. Наступила зловещая тишина. Второй милиционер проворно нагнулся, поднял палец и подул на него, сдувая пылинки и налипший сор. После чего торжествующе показал палец коллегам.

— У-у-у... — протянул первый милиционер, — Все понятно.

— Что вам понятно? — спросил я, — Это мой палец.

Милиционеры переглянулись. Баранов открыл рот и посмотрел на Шуршика. Шуршик посмотрел на Баранова.

— Придется проехать. — сказал первый милиционер, — Быстро, быстро в машину.

Нас энергично затолкали в фургончик и повезли. Ехали мы молча. Сидеть на деревянной скамейке в душном железном ящике было неудобно, к тому же машина неслась по горной дороге и ее мотало в разные стороны.

Наконец машина остановилась, дверь распахнулась и мы вышли наружу. Это был дворик сельского отделения милиции. Я огляделся. Отделение милиции находилось в каменном двухэтажном особняке, крашенном в противный желтый цвет. Неподалеку грудились пятиэтажные дома, далеко внизу колыхалось море, а наверху в сиреневой дымке маячили горы и надо всем этим, в темнеющем южном небе висела яркая луна, идеально круглая.

— Быстро заходим в помещение. — скомандовал первый милиционер.

Нас провели внутрь, мимо стойки дежурного, мимо клетки обезьянника, где на каменном полу храпел в стельку пьяный мужик. Быстро обыскали еще раз, отобрали все вещи и заперли в камере. Это была самая настоящая тюремная камера. По крайней мере именно так я ее себе и представлял. Вдоль исписанных стен тянулись деревянные лавки. Мы сели на них. Я на одну, ребята на противоположную. На меня они не смотрели. Долгое время мы сидели молча. Наконец я сказал:

— Ребята, честное слово, я сам не знаю как это.

Ребята молчали. Распахнулась дверь и вошел незнакомый пузатый милиционер.

— Матвеев! — сказал он грозно и оглядел комнату, — К следователю!

Я молча встал и пошел к двери.

— Стоп. — сказал пузатый и положил руку на кобуру, — Вперед на расстоянии! Двигаться и останавливаться по моей команде!

Я пожал плечами и кивнул. Милиционер провел меня по крохотным коридорам до лестницы, заставил подняться на второй этаж и довел до двери с яркой табличкой «Старший дознаватель Серпухов А.Г.»

— Стоп! — сказал пузатый, — Входи.

Я толкнул дверь и вошел в кабинет. Кабинет был обставлен бедно — в углу стоял сейф, рядом кресло и письменный стол, на краю которого торчала лампа на длинной железной ножке. Напротив стола белела крашеная табуретка. Окно было забрано решеткой.

— Садись на табуретку. — сказал пузатый, запер дверь и сел в кресло.

— А где следователь? — спросил я.

— Я следователь. — сказал пузатый.

Он достал из кармана кителя очешник, нацепил на нос очки, неспешно порылся в ящике стола, вынул лист бумаги и ручку. Разложил это все перед собой. На секунду задумался и залез под стол. Долго там копошился и шуршал проводами, наконец звякнул штепсель и лампа на столе зажглась неожиданно ярко.

Толстячок вылез из-под стола, довольно потер ладоши и повернул лампу так, чтобы она била мне в лицо.

— Ну-с. — сказал он, — Начнем. Рассказывай!

— Матвеев Алексей Леонидович. — сказал я, — Студент Института Автоматики, старший лаборант кафедры вычислительных машин, по совместительству работаю начальником отдела информационных технологий московского представительства «М-софт».

— Помедленней. — сказал толстяк, выводя на листе бумаги фразу за фразой, — Год рождения, прописка?

Я назвал.

— Отлично. — сказал толстяк, залез в карман кителя и вынул полиэтиленовый пакетик.

В пакетике лежал палец. Следователь потряс пакетиком и бросил его на стол. Поправил абажур лампы, чтобы прямее светила мне в лицо и подул на обожженную руку. Затем еще раз потер ладони и уставился на меня.

— Ну? — сказал он.

— Палец мой. — сообщил я.

— Руки подыми! — скомандовал толстячок.

Я поднял ладони.

— Где же твой? — спросил следователь.

— Не могу знать. — сказал я, — Наверно дополнительный.

— Ты мне здесь не Ваньку валять! — сурово сказал следователь, — Где хозяин пальца?

— Я хозяин пальца.

Следователь побагровел, вскочил со стула, пробежал взад-вперед по кабинету и сел обратно.

— Убийство — сто пятая статья. — заявил он, — Ты это знаешь?

— Нет никакого убийства. — сказал я, — Палец мой. Сравните.

Я вытянул вперед указательный палец и встал с табуретки.

— Сесть! — взвизгнул следователь, — Сесть на место! Я сам командую!

Я сел обратно на табуретку. Следователь аккуратно развернул полиэтиленовый пакет и вынул палец. Затем покопался в столе, достал черную подушечку с печатью и чистый лист бумаги. Отложил печать в сторону, схватил палец и потыкал его в краску. Затем прижал к бумаге.

— Так. — сказал он, — Теперь подойди сюда.

Я подошел. Следователь схватил мою руку и с силой вжал в красящую подушку. Затем поставил оттиск моего указательного пальца рядом.

— Сесть на место! — скомандовал он. — Сейчас я тебя...

Он достал из ящика гигантскую лупу в медной оправе — я думал такие бывают только в музеях — и начал внимательно изучать оба отпечатка.

— Ну и где? — заявил он сразу, — Абсолютно ничего общего! Хотя-я-я...

Он долго водил лупой по листку бумаги. Я смотрел в решетчатое окно. Там, в ослепительно черном небе плыла огромная луна. Такая огромная и круглая, какая бывает только на юге.

— Вот не было печали. — пробормотал наконец следователь, достал платок и вытер испарину на лбу. — У тебя есть брат-близнец? Или брат-клон?

— Нет. — сказал я. — Единственный ребенок в семье.

— А палец чей?

— Мой.

Следователь вздохнул.

— Покажи еще раз руки?

Я показал. Следователь снова тоскливо вздохнул.

— Я жду объяснений. — заявил он.

— Не знаю. — ответил я, — Палец мой. Объяснений не имею.

— Как же он твой когда он вот! — следователь схватил палец со стола и потряс им в воздухе.

— Не знаю. — сказал я, — Сам удивился.

— Ты мне дурить прекрати! — рявкнул толстяк, — Ты себе же еще больше срок накручиваешь! Ты же не хочешь сказать что у тебя пальцы отваливаются и вырастают заново?

— Не хочу. — кивнул я, — Но приходится.

Следователь шлепнул палец на стол, откинулся в кресле и посмотрел на меня, прищурив глаза.

— Хорошо-о-о... — протянул угрожающе, — Тогда ответь мне, дружок, на такой вопросец... Вопросец... — он задумчиво побарабанил пальцами по подлокотникам, — Вопросец у меня к тебе будет следующий... Хотя нет, это уже бред какой-то... Матвеев! — рявкнул он неожиданно громко, — Зачем ты его с собой таскаешь?

Я молчал. Действительно, зачем? Следователь встал из-за стола и снова зашагал по кабинету взад-вперед. Наконец он остановился около меня, схватил за подбородок и резко дернул. Наклонился ко мне с перекошенным лицом:

— Ты что же это, сволочь?! — прошипел толстяк, и из его рта полетели мелкие брызги, — Кого ты надурить решил?!

— Никого я не дурю. Отлетели пальцы, выросли новые. Запишите себе в протокол, что это были молочные пальцы.

— Какие? — удивился следователь.

— Молочные. Как зубы. А теперь у меня коренные пальцы.

Следователь отпустил мой подбородок и снова залез в кресло.

— Ну, Матвеев! — сказал он, — Я хотел тебе помочь, видит Бог. Но теперь тебе придется ответить по закону. Завтра поедешь в город, в управление по борьбе с бандитизмом. Там пусть с тобой разбираются чей палец и чьи зубы.

— Палец мой. — сказал я.

— А ну-ка, сбрось свои пальцы и вырасти новые? — сказал следователь.

— Не уверен что это возможно...

Я глубоко вздохнул и еще раз посмотрел в окно на луну. Мне вдруг показалось, что я могу все. Я поднял пальцы к лицу, уставился на них и сосредоточился. Ведь если получилось сегодня один раз, значит получится и второй? Следователь внимательно смотрел на меня. Лампа слепила глаза. В кончиках пальцев началось покалывание. Я мысленно представил себе как они отваливаются. Но пальцы оставались на месте. Мне даже показалось что они стали чуть больше. Я напрягся... и пальцы начали удлиняться! Они вытягивались прямо на глазах, росли в длину.

— А-а-а-а-а-а!!!!!!!!! — заорал следователь и выхватил пистолет, — Оборотень!!!

— Оборотень? — переспросил я.

Пальцы прекратили расти. Я представил что на них вылезают длинные когти. Кончики пальцев защипало и ногти стали выползать наружу все дальше, как лист из принтера.

— Не подходи. — сказал следователь задыхающимся голосом, — Не подходи!!!

— Хочешь, клыки покажу? — неожиданно предложил я.

Вместо ответа толстяк вжался в кресло с каменным лицом, выставив ствол пистолета. Рука его судорожно тряслась.

Я открыл рот пошире и представил что у меня растут клыки. Было не больно, просто щекотно деснам. Я скосил глаза вниз, но не увидел, удалось ли мне вырастить убедительные клыки. Но когда я попытался закрыть рот, но он не закрывался — там что-то мешало. Я подумал, что неплохо бы вырастить и морду побольше, как у волка. Изо всей силы скосил глаза вниз и увидел, как удлиняется мое лицо, вытягивается вперед трубой. Нос стал подниматься вверх, а под ним тянулась вперед здоровенная губа, поросшая щетиной. Теперь из-под неё явственно торчали два нижних клыка.

Я поднял глаза на следователя. Он сидел совершенно неподвижно и смотрел не мигая. В руках его трясся пистолет. Дуло ходило в разные стороны, будто он целился в толпу, но не знал на ком остановиться.

— Ну фот. Как-нибудь так... — сказал я.

Говорить было неудобно, особенно произносить букву «в».

— Ы-ы... — глухо выдавил следователь.

— Ну, не фнаю. — сказал я.

— Ы-ы-ы!! — повторил следователь.

Глаза у него были совершенно круглые. Он нажал спусковой крючок. Выстрела не последовало. Следователь затряс руками и судорожно снял пистолет с предохранителя.

— Фот не надо этого. — сказал я.

Следователь выстрелил. Пуля просвистела мимо и посыпались бетонные крошки.

— Фрекратите пофалуйста. — сказал я.

Следователь выстрелил снова — четыре раза подряд. Две пули прошли сквозь меня. Это было очень неприятно в первую секунду. Но я помнил, что мое тело сразу регенерируется. Так оно и было. Следователь нажимал на спусковой крючок до тех пор, пока в пистолете не кончились патроны. Воздух в комнате стал мутным, повис тяжелый запах пороховой гари.

— Бред какой-то проифходит. — сказал я. — Фы не находите?

Следователь судорожно кивнул. В коридоре послышался топот ботинок и ручка на двери кабинета задергалась. Дверь была заперта.

— Помогите! — пискляво крикнул следователь и испуганно смолк, глядя на меня.

За дверью послышались хриплые вопли и что-то тяжело ударило. Затем снова. Дверь не поддавалась. Мне вдруг подумалось, что только в фильмах эффектно вышибают дверь плечом, а в жизни это не так-то просто сделать.

— Фейчас мы откроем! — крикнул я в сторону двери и подошел к следователю, — Дайте ключик пофалуйста?

За дверью наступила тишина. Следователь судорожно пошарил в кармане, вынул связку ключей и бросил их в меня. Я попытался поймать ключи в воздухе, но у меня не получилось — громадные пальцы с длинными когтями оказались не предназначены для этого. Я поднял с пола ключи и начал отпирать дверь. Это было трудно — ключ выпадал из пальцев, мешались когти. Вдобавок я с непривычки, пару раз неудачно наклонившись, стукнулся об дверь длинной мордой.

— Ну что там? — грубо раздалось из-за двери.

— Фейчас, фейчас. — сказал я, — Минуточку.

Я сосредоточился на руке и представил, что пальцы и когти уменьшаются. Рука послушалась. Даже слишком — пальцы стали короткими, а ногти исчезли вообще. Пришлось сосредоточиться снова и вырастить их до нормальных размеров. Ключ сразу вошел в замочную скважину и дверь открылась.

В коридоре стояли трое милиционеров. Двое — из тех, что арестовали нас, с дубинками наготове. И один дежурный с первого этажа, с пистолетом.

— Здрафтвуйте. — сказал я.

— Ой-гу-гу-у-у... — протянул дежурный.

Он быстро, по-военному развернулся, щелкнув каблуками, и с гулким топотом бросился прочь, к лестнице.

— О-я! — сдавленно икнул другой и бросился следом.

Если бы его дубинка не была привязана к руке шнурком, он бы ее выронил. Третий милиционер прислонился к стене, закатил глаза и мешком сполз на пол.

Я не знал что мне делать, поэтому вернулся в кабинет. В кабинете толстячок, открыв сейф, доставал бутылку водки, стакан и маленький пузырек.

— Нет, погоди. — сказал он мне, — Постой там пока...

Он долго брякал пузырьком о край стакана. В воздухе стремительно распространялся едкий запах «корвалола». Наконец он отставил пузырек, наполнил стакан водкой и выпил. После этого деловито спрятал все в сейф.

— Изфините... — начал я.

— Погоди... — следователь наморщился и помахал рукой, — Погоди пока. Сядь! Сядь, посиди!

Я сел на табуретку и начал руками ощупывать свою новую морду. Морда была противная — колючая, теплая, с торчащими влажными клыками. Из-за них рот до конца не закрывался, поэтому на пол время от времени капала слюна.

— Уф-ф-ф... — сказал наконец следователь. — Отпустило.

— Мофет фодички принефти? — спросил я на всякий случай.

— Ни-ни. — сказал следователь, — Уже все нормально. Нервы у меня крепкие, в армии еще не то видел.

— Фто делать-то будем? — спросил я.

— Первым делом давай обратно. Очень смотреть на тебя мерзко.

Я прислушался к своему организму.

— Обратно не проблема. — сказал я, — А палец?

— Бери свой палец и уе...вай. — сказал следователь.

— А друзья мои?

— Бери друзей и уе...вай. — кивнул следователь, — Я не знаю, белая горячка у меня или действительно такие поганцы существуют, но хочу чтоб тебя здесь не было на моем участке. Я пятнадцать лет проработал следователем, ну на хрена мне это нужно, сам подумай?

— Не нуфно. — согласился я.

— Меня ж в психушку упекут, расскажи я кому-нибудь...

— Упекут. — согласился я.

— Так что давай того, обратно.

Я сосредоточился, скосил глаза и начал уменьшать морду. Это получилось не сразу, но наконец морда встала на место. Тогда я сосредоточился на второй руке, и тоже привел ее в нормальный вид.

— У вас зеркальца нет? — спросил я, оглядываясь.

— Нет у нас зеркальца. — ответил следователь угрюмо, — Левый подбородок подтяни немного. Слева, слева. Во! Вот так вот. Еще немного. Стоп. Обратно чуть-чуть. Ну, вроде все. Слава Богу!

Он перекрестился, открыл сейф и снова достал бутылку и стакан.

— Тебе не предлагаю. — сказал он, наливая себе полстакана.

— Не люблю водку. — сказал я, — У вас тут такое южное вино вкусное...

— Спаси Господи! — он выпил, закашлялся и зажал рот рукавом кителя. — Бр-р-р...

Оглядел стол, убрал лупу, брезгливо взял палец и завернул его в лист протокола.

— На, прячь! — он сунул мне сверток. — Пойдем отсюда быстрее. Не подходи ко мне близко!!!

Он пошел к двери, по дороге остановился и поглядел на стену, выщербленную пулями. Вздохнул, покачал головой и поцокал языком. Затем распахнул дверь и махнул мне рукой, мол, выметайся.

В коридоре уже никого не было. Мы прошли на первый этаж и открыли камеру с нашими. Дошли до стойки дежурного. За ней никого не было. Следователь открыл дверь на улицу. В лицо дохнуло горячим ветром, теплой маслянистой темнотой южной ночи. По-хамски громко орали цикады.

— Дуйте, ребята, отсюда. — следователь махнул рукой, — Дорогу знаете?

— Мы у моря живем. — сказал я, — Это вниз.

— Ну, и надолго вы у нас? — угрюмо спросил следователь.

— Еще два дня. В пятницу уезжаем.

— Дай бог, Господи. — пробормотал следователь, — Счастливо вам отдохнуть, счастливо уехать.

— Счастливо оставаться! — сказал я.

Аленка подошла и взяла меня за руку. Я обнял ее. Толстячок с неожиданным любопытством посмотрел на нее, затем на меня, и спросил:

— Слушай, а ты вот так вот все что хочешь удлинять можешь?

— Не знаю. — сказал я, — Первый день в таком амплуа.

— Ясно. Валите отсюда.

Он махнул рукой и быстро ушел внутрь отделения. Глухо хлопнула дверь и сразу послышался звон ключей — следователь заперся изнутри. Баранов посмотрел на меня.

— Мы слышали наверху выстрелы. — сказал он.

— Штукатурка сыпалась. — сказала Ольга.

— С тобой все в порядке? — спросила Аленка.

— Все нормально. — сказал я, — Все уладили.

— А палец? — спросил Шуршик.

— Ай, палец. — я поморщился, вынул из кармана сверток, размахнулся и кинул его в кусты.

Друзья молча смотрели на меня.

— Глупая история. — сказал я, — Сам не понимаю. Можно я не буду объяснять?

И мы пошли вниз, к морю. Ярко светила луна. Мы сняли сандалии и шагали босиком по теплому, нагретому за день асфальту. По обочинам дороги в кустах нервно скрежетали цикады, как дисковод, крутящий старую, разболтанную дискету. Я шел и старался не думать о том, что со мной произошло. Я старался думать о том, что уже через два дня поезд понесет нас обратно в Москву, и там начнется бурная городская жизнь. Думал о том, что пора бросать должность лаборанта и с головой уходить в новую работу. Все равно я уже все наладил, а никакого карьерного роста там не предвидится. А еще я думал об Аленке — надолго ли теперь хватит наших отношений?

Часть 3.
ОСЕНЬ. ОБОРОТЕНЬ
(из дневника Лексы)

Мама сидела в своей комнате и внимательно смотрела телесериал. Остановившись в дверях, я постучал по дверному косяку. Мама не услышала. Я постучал сильнее.

— Леша, ты? — спросила мама, не поворачивая головы.

— Мам, я хочу с тобой серьезно поговорить.

— М-м-м? — сказала мама.

— Важный разговор. Я давно хотел с тобой поговорить. Больше мне поговорить об этом не с кем.

— М-м-м... — сказала мама, внимательно глядя на экран. — Сейчас...

Я вошел в комнату и сел рядом на стул.

— Мама! — сказал я, перекрикивая голоса переводчиков, — Даже не знаю с чего начать! Со мной происходит что-то не то! Это началось полгода...

— Ты поел? — перебила мама, — Там котлеты в холодильнике куриные. И гречка.

— Мама! Я наверно оборотень! — выпалил я наконец.

— М-м-м... — сказала мама. — Еще минут пятнадцать, я досмотрю?

Я глубоко вздохнул, встал и вышел из комнаты. Позвонил Никите — у него было занято. Вылез в инет и набрал в поисковике «оборотень». Как всегда в инете — тонны информации, тысячи ссылок, а ничего по существу.

В коридоре прошуршали тапки — мама пошла в направлении кухни. Я встал из-за компа и пошел за ней.

— Мам! Я хочу с тобой поговорить!

Мамы на кухне не было.

— Леша, я в туалете! — сказала мама, — Там реклама пять минут.

Я вздохнул и вернулся в свою комнату. Сел на диван и начал смотреть на свою ладонь. После летних приключений, метаморфозы удавались мне совершенно без напряжения. Вот и сейчас, я мысленно дал команды пальцам удлиниться — рука дернулась и пальцы поползли вперед. Ногти удлинились и стали бурого цвета. Стоп! — сказал я мысленно и начал разглядывать руку. Ничего особенного, рука как рука. Я взял маленькое зеркальце и начал представлять себе здоровенные ослиные уши. Уши начали расти, но пришлось их сразу остановить — очень было щекотно. Я подождал немного, и начал снова. Медленно, в три захода, мне удалось вырастить вполне длинные уши. Я хотел сделать их серыми, но они оставались бледно-розовыми. Тогда я попробовал отрастить на них шерсть. Это получилось, но шерсть выросла очень редкой. Я смотрел на себя в круглое зеркальце. Уши задумчиво покачивались над головой. Они были тонкими и выглядели беззащитно. Стоило отвлечься, и левое норовило свернуться вдоль своей оси. Приходилось все время сосредотачивать на нем внимание. Вырастить на ушах мышцы чтобы шевелить ими мне не удалось. Уши покачивались в воздухе и начинали постепенно замерзать. Это было неприятно. Я закрыл их руками и прижал к голове. Уши сложились на макушке крест-накрест.

За дверью послышались шаги и в комнату заглянула мама.

— Леша, ты кажется спрашивал меня что поесть? В холодильнике котлеты куриные и гречка...

— Сериал точно кончился? Или это снова рекламная пауза? — спросил я с опаской.

— Кончился.

— Тогда мне надо с тобой поговорить. Мама, это очень важно!

— Что-то случилось? — лицо мамы сделалось настороженным.

— Ничего не случилось. Почти.

— У тебя голова болит? — спросила мама, озабоченно меня разглядывая, — Что ты за голову держишься?

— Не болит у меня голова... — сказал я, — Просто... В общем, смотри сама!

Я отпустил руки чтобы уши расправились над головой, но они остались лежать крестом на затылке. Я осторожно расправил их вверх. Левое опять свернулось в трубочку.

— Ой. — сказала мама, — Что это?

— Это уши.

— Это... у тебя давно? — мама осторожно подошла и потрогала ухо.

— Я их могу вырастить, а могу обратно.

— Ой! А что это у тебя с рукой?! — крикнула мама.

— Где? А, это... — я протянул руку с длиннющими узловатыми пальцами, из которых тянулись когти.

— Я вызову неотложку! — твердо сказала мама и пошла к телефону.

— Не надо неотложку! — крикнул я, но мама уже набирала номер.

Я тоскливо подождал пока она закончит диктовать адрес и вернется в комнату. Но она отправилась на кухню, долго хлопала шкафчиками и переставляла посуду. Наконец вернулась в комнату. В одной руке она несла дымящуюся чашку, в другой — градусник.

— Ну-ка ложись в постель, Леша! Нечего с голыми ногами сидеть.

— Мама! — сказал я с тоской, — Почему ты не хочешь со мной поговорить?

— Сейчас. — сказала мама, — На вот выпей.

Она сунула мне под нос дымящуюся чашку. Чашка пахла сеном.

— Что это?

— Это травки. Багульничек я заварила.

— Зачем мне багульничек?

— Пей, пей. Это мне тетя Лена с шестого этажа принесла, она на даче сама выращивает.

— Зачем мне?

— Он шлаки выводит.

— У меня нет шлаков! Мама, я оборотень!

— Багульничек от всего помогает.

Мама сделала строгое лицо, несколько раз встряхнула градусник и протянула мне.

— Мама, зачем мне градусник? — я уже жалел, что начал с ней разговор.

— Надо. — сказала мама уверенно, — Приедет неотложка, спросят — какая температура? Что я им скажу?

Я понял что спорить бесполезно, сунул градусник под мышку, накинул плед и залез под одеяло. Мама села рядом, озабоченно глядя на мои уши.

— Мама, выслушай меня пожалуйста.

— Сынок, я тебя слушаю.

— Мама, я — оборотень. Я могу выращивать клыки, волчью морду, шерсть. Могу удлинять уши, когти. Вот! — я вынул из-под одеяла руку с когтями.

— Я никогда ничего подобного не видела. — сказала мама. — Давай, я позову тетю Лену с шестого?

— Не надо тетю Лену. — сказал я, — Просто посоветуй — что мне делать.

— Нужен врач. — ответила мама.

— При чем тут врач? — вздохнул я. — Может быть тут нужен священник?

Мама задумалась.

— Может быть священник. — сказала она наконец, — Но такого телефона у нас пока нет. Скорая медицинская помощь есть, скорая пожарная или милиционерская помощь есть, а вот скорой... этой... нет.

Я вздохнул.

— Давно ты это заметил? — спросила мама.

— Что это?

— Ну, уши и пальцы.

— При чем тут — заметил? Я могу их выращивать и убирать когда захочу!

Мама ошарашенно помолчала и посмотрела на меня.

— Так значит ты можешь их убрать?

— Могу конечно!

— Так убери!

Я взял зеркальце и начал убирать уши. Это оказалось еще более щекотным занятием, но наконец уши пришли в порядок.

— Ну вот видишь! — сказала мама с облегчением, — Давай-ка я тебе еще багульничка налью.

— Не надо. — сказал я.

— Ну хорошо. — мама послушно села рядом, лицо у нее прояснилось. — Скажи, а зачем ты это делаешь?

— Что?

— Уши выращиваешь?

— Мама!!! — закричал я, — Ты что, не понимаешь?! Я могу их вырастить!

— Не кричи на мать! — сказала мама строго, — Ты сам сказал — могу вырастить. А можешь не выращивать?

— Могу.

— Ну и не выращивай! Я тоже могу руку в печку сунуть. А смысл?

— Ну вот ты можешь вырастить уши?

— Господи, ну почему у нас все не как у людей? — мама вздохнула и озабоченно посмотрела на часы, — Что ж они не едут-то?

— Неотложка? Да пятнадцать минут прошло, ты чего? Помнишь, прошлым летом у тебя было подозрение на аппендицит и они четыре часа...

И в этот момент в дверь позвонили. Мама вскочила, поправила фартук и пошла открывать. В прихожей раздались шаги и баритон спросил: «Где руки помыть можно?» Долго хлопали двери ванной, шуршали тапки. Затем дверь комнаты распахнулась и на пороге появился абсолютно лысый дядька в зеленом халате и с саквояжем в руке. Из-за его плеча выглядывала встревоженная мама.

Дядька хмуро и деловито оглядел комнату, стол, заваленный компьютерными железяками, плакаты на стене. Затем его взгляд остановился на мне. Он подошел к дивану и поставил саквояж на пол.

— Ну? — сказал он бодро, — Что у нас стряслось?

— Леша, покажи уши доктору. — сказала мама.

— Уши я уже убрал. — сказал я хмуро, — Руку могу показать.

Я высунул из-под одеяла руку и протянул вперед.

— У-у-у... — сказал доктор, брезгливо взял ее в свою ладонь и пощупал. — Так не больно?

— Не больно. — сказал я мрачно.

— А так? — он нажал в центр ладони.

— И так не больно.

— Как это началось?

— Никак не началось. — ответил я мрачно, — Взял и отрастил себе такую.

Доктор сел за стол, отодвинул мои компьютерные железяки, достал блокнот и начал писать. Мама подошла и заглянула через его плечо.

— Ну что? — бодро сказал доктор, оторвавшись от листка. — В больницу поедем?

— В какую еще больницу? — спросил я.

— На обследование. В инфекционную надо бы по-хорошему. Или в травматологию. Но тут уж где места будут, это звонить надо.

— Доктор, а что это? — спросила мама.

— Откуда я знаю, что я врач что ли?

— А кто?! — сказали мы хором с мамой.

— Я фельдшер скорой помощи. — заявил доктор. — Здесь нужно обследование. Руку на рентген, анализ крови.

— У него еще уши. — сказала мама.

— Что с ушами?

Доктор подошел ко мне, положил руки на голову и ощупал уши. Затем ощупал лимфоузлы на затылке.

— Болят уши? — спросил он.

— Не болят. — сказал я, — Вот что у меня с ушами.

Я сосредоточился и стало дико щекотно. Уши поползли вверх и заколыхались над макушкой.

— Вы видели? — сказала мама.

— Я тринадцать лет на скорой, — сказал доктор, небрежно щупая мое левое ухо, — Еще не то видел. Давайте в больницу. Если хотите...

— А если не хотим? — спросил я.

— Тогда завтра — в районную поликлинику.

— В районную. — быстро сказал я.

— И правильно. Ты же ходить можешь? Можешь ходить?

— Могу конечно.

— Вот и пойдешь к своему участковому.

— Спасибо вам большое, доктор. — сказала мама.

— Ну значит всего доброго. — доктор поднял с пола свой саквояж и подмигнул мне, — Выздоравливай.

Он вышел из комнаты. Было слышно как мама проводила его до двери, как щелкнула за ним дверь. Мама вернулась в комнату.

— Ну что ж, — сказала она, — Я завтра с утра позвоню в поликлинику и узнаю когда наша Кукарекина принимает. А ты... Ты сейчас можешь убрать это?

Я сосредоточился и вернул уши и руку в нормальное состояние.

Утром мама разбудила меня в семь и отправила в поликлинику. Я честно отстоял очередь к нашей Кукарекиной. Стояли к ней в основном старики-старушки, а чтобы не было скучно, вели суровые степенные беседы о политике, ценах и нравах. Им не было скучно, мне было. Почему все старики говорят одинаковыми голосами одно и то же? Во все времена во всех странах послушаешь стариков — нравы падают, цены растут, а главный политик всегда хуже чем предыдущий.

Подходит моя очередь и захожу я к Кукарекиной. Тетка она хорошая, не злобная. А работа у нее тяжелая. По сути она болезни не лечит, а так, администрирует. В кабинете у нее филиал регистратуры. Вот и сейчас — не поднимая головы, заполняет карточку на предыдущего больного. Особым таким, медицинским почерком, который больной разобрать не сможет. Сажусь я на стул перед ней и жду. И понимаю, что зря я сюда пришел, ничего мне тут нового не скажут.

— Ну? — Кукарекина поднимает на меня круглые глаза, усталые, добродушные и глупые, — Что у нас случилось?

Рассказывать ей, что со мной теперь происходят странные вещи? Что я могу трансформировать тело? Молча кладу руку на стол и начинаю вытягивать пальцы с когтями. Почему-то кроме когтистой лапы ничего в голову не приходит. Палец что ли шестой вырастить? Сосредотачиваюсь и начинаю представлять, что у меня растет шестой палец. Как раз для него на руке место есть свободное — между большим и указательным. Палец действительно вырастает. И с виду он совсем как настоящий, только не сгибается. Не представляю как сделать его сгибающимся. А Кукарекина не видит ничего этого, заполняет карточку нервными медицинскими буквами. И тут до карточки доползают мои когти. Кукарекина вздрагивает и прекращает писанину. Смотрит на когти, а затем медленно поднимает на меня взгляд.

— Ой-е-ей... — говорит она, — Давно это? Это в травмпункт надо.

— Не надо в травмпункт. — говорю, — Это теперь мое нормальное состояние. Хочу — выращиваю когти, хочу — убираю.

Но Кукарекина уже и сама отошла от шока, пришла в себя и тянется к пластиковой вазочке посреди стола. Там у нее пучки карандашей, авторучек и прочей ерунды. Даже циркуль «козья ножка» торчит. Зачем он ей, интересно? Кукарекина крутит вазочку по кругу, наконец находит небольшую металлическую линейку и начинает измерять длину моих пальцев.

— Я могу дальше вырастить. — говорю ей и вытягиваю пальцы еще сантиметров на десять.

— Да уже вижу, вижу... — бормочет Кукарекина.

Она берет мою карточку, слюнявит палец и листает желтые страницы. Затем аккуратно записывает цифры.

— Так что это со мной? — спрашиваю.

— Обследоваться надо. Кровь сдать. Рентгенчик. Вот пишу тебе... Флюорографию в этом году делал?

— Вот, видишь. Заодно и флюорографию сделаешь. Постой. — Кукарекина отрывается от карточки, — Я не поняла, ты ногти свои обратно убрать можешь?

— Могу. — я привожу руку в нормальный вид, когти исчезают, пальцы уменьшаются и шестой палец втягивается внутрь без следа.

— Первый раз такое вижу. — говорит Кукарекина искренне. — Ну и теперь как?

— Что — как?

— Рука не беспокоит?

— Не беспокоит меня рука.

— А чего ты тогда от меня хочешь? — Кукарекина откидывается на спинку стула.

— Я хочу узнать что со мной происходит.

— Ну все же в порядке? — Кукарекина округляет глаза и кивает на мою руку.

— Что в порядке? Если я в любой момент могу отрастить клыки и когти?

— Ну! Милый мой! — фыркает Кукарекина, — Я тоже могу из окошка прыгнуть! И по врачам потом ходить, голову морочить!

— Это я уже слышал. — говорю, — Почему все мне говорят одно и то же одинаковыми словами? Вот и мать. И врач скорой. Вы издеваетесь надо мной? К вам что, каждый день приходят вампиры и оборотни?

— Милый мой! Да не то слово! — говорит Кукарекина, — С восьми до двух по четным, с двух до семи по нечетным. И каждый — кровушки норовит попить. С каждым поговори, каждому бюллетень выпиши!

— А если я уши отращу? Морду волчью? Вам это совершенно не удивительно?

— Молодой человек, э-э-э... — Кукарекина заглядывает на обложку моей карточки, — Матвеев? Матвеев, что ты от меня хочешь? Бюллетень хочешь — я тебе выпишу. Лечиться хочешь — дам тебе талончик на анализы, пойдешь по врачам. У меня вон очередь, я не могу с тобой полдня сидеть, слушать глупости.

— Понятно. — я встаю, — Спасибо вам. Извините. Всего доброго.

— Что, и бюллетень не надо? — недоверчиво спрашивает Кукарекина.

— Нет, спасибо. Я здоров.

— Ну и слава Богу. — пожимает плечами Кукарекина, — Позови там следующего...

Неделя прошла спокойно. Конечно, ни на какие анализы я не пошел, а с руками и ушами больше не экспериментировал. В институт ходить перестал — у нас шла дипломная практика, чего там делать? На вычислительном центре тоже перестал появляться — там все было в порядке, я хорошо проинструктировал своих лаборантов из младших студентов. Мама тоже как-то успокоилась. Не то, чтобы она забыла эту историю, но предпочитала не думать об этом. И я ее прекрасно понимаю. Действительно, чего тут думать? Все нормально. Я и сам старался не думать. Единственное что мне хотелось — это съездить к Нику и поговорить с ним. Просто как с умным человеком, посоветоваться. Но времени не было. Не было времени даже встречаться с Аленкой, она обижалась. Каждый день я ходил на работу в «М-софт», деньги мне платили очень даже неплохие, но нравилось там все меньше. Знаешь, бывает такое — вроде бы все нормально, жизнь катится в нужную сторону по крепким стальным рельсам, а ты нет-нет, да и думаешь — чего-то не хватает, надо что-то менять. И я решил для начала менять работу. Подошел я к этому делу ответственно — составил список престижных фирм, в которых мне хотелось бы работать. Разослал резюме и стал ждать ответа.

И однажды вечером мне позвонили. Не по мобильному, на домашний.

— Слушаю? — сказал я.

— Добрый вечер. Можно поговорить с Алексеем Михеевым? — спросил энергичный молодой голос.

— Матвеевым. — поправил я, — Я вас слушаю.

— Можно на ты? — спросили в трубке, — Меня зовут Владик.

— Хм... — я подумал, что на работодателя солидной фирмы Владик не очень похож.

— Алексей. — сказал Владик, — Давай прямо к делу?

— Давай.

— Ты знаешь такую программу «Лица нашего города»?

— Не приходилось работать с такой программой. — аккуратно ответил я, — Если я правильно понимаю, это некая база данных?

— В смысле? — удивился Владик, — У тебя нет городского канала?

— Имеется в виду выделенная линия интернет?

— Да нет же! — весело рассмеялся Владик, — Это телевизионная программа на нашем городском канале!

— А-а-а... — сказал я без энтузиазма.

— А что? — оживился Владик, словно я начал с ним спорить, — Конечно у нас канал маленький, но практически вся Москва охвачена! И подмосковье! И через спутник транслируется. Нас даже за рубежом смотрят.

— Честно говоря, я не смотрю телевизор.

— Это не важно. — говорит Владик, — Два раза в месяц мы приглашаем к нам в эфир разных интересных людей и беседуем с ними. Последний раз у нас был путешественник, который проехал автостопом от Алупки до Австралии. До этого — сам Коловаев.

— Кто такой Коловаев?

— Ну! Коловаев! Глава администрации западного округа!

— Хм...

— А мне твой телефон дала Галина!

— Галина?

— Вы разве не знакомы? — удивляется Владик. — Галина Талдычко.

— Первый раз слышу.

— Странно. А я так понял что вы хорошо знакомы. Ну Галина, Галка? Галка Талдычко! Галюха! Галюнчик! Галка Кукарекина до свадьбы.

— Кукарекина? У нас так зовут районного врача в поликлинике. Но она вроде бы не Галина?

— Так это ее мать наверно! — захохотал Владик, — Ну точно! Мать у нее доктор!

— А что про меня сказала Галина?

— Она сказала что у тебя э-э-э... Что у тебя пальцы на ногах длиной двадцать три сантиметра. Вот я хотел спросить, во-первых, насколько это не... э-э-э... соответствует действительности, а, во-вторых...

— Не соответствует. — сказал я, — Нормальные у меня ноги.

Владик помолчал.

— Я тебя огорчил? — спросил я.

— А? — откликнулся Владик, — Нет. Я же тоже не дебил, верно? Я ж так сразу и подумал, что бред какой-то. Жаль. Ну ладно, Алексей, извини если что, сам понимаешь, работа такая.

— Какая работа?

— Находить интересных людей. Знаешь как это сложно?

— Ну не знаю. По-моему каждый человек интересный.

— Каждый? Ха-ха! Брось! Все одинаковые!

— Ну что ты. — удивился я, — Даже мониторов одинаковых не бывает. Придешь на компьютерную выставку, где они рядами стоят — у каждого чуть-чуть особенная картинка. У каждого что-то свое.

— Не. — сказал Владик, — Нам не что-то свое. Нам шоу нужно. А то придет такой Коловаев, и сидит как пень, моргает. А на каждый вопрос вздрагивает и мычит: «Буду краток. Так сказать, по данному вопросу... Э-э-э... В частности... Э-э-э...»

— Хорошо у тебя получается передразнивать. — улыбнулся я.

— Правда? — оживился Владик, — Это что! Ты еще не слышал как я истории рассказываю! Я ж в институте кинематографии два семестра отучился! Я такие, брат, истории могу рассказать — со стула упадешь!

— Истории?

— Ага! Прямо любые истории рассказываю!

— Ну а чего ж ты сам не выступишь в этой программе?

— Да чего там... — сник Владик, — Я там уже четыре раза был, сколько можно.

Я помолчал, Владик тоже помолчал.

— Ладно. — сказал он наконец, — Пойду дальше звонить. У меня еще тут два телефончика в запасе. Прикинь! Мужик чуть было в космос не полетел вместо Жана Лука Ретьена! Готовился, готовился — а полетел Лук вместо него. Обидно?

— Бывает. — сказал я.

— А второй мужик есть — частушки поет про Поклонную гору. Я его в переходе метро нашел! У него этих частушек двадцать пять штук! Как на горке на Поклонной вдоль шоссе стоят ГАИ, на плечах у них погоны, а в руках у них...

— Тоже хорошо. — перебил я.

— Да ничего хорошего. Мутный он какой-то, неаккуратный. Не для картинки телевизионной. И частушки тоже не каждая подойдет, порнографии много. Вот ты сам как считаешь, можно ли давать в эфир такое: как на горке на Поклонной стала баба кланяться...

— Ну понятно все с мужиком. — перебил я.

— Жаль что у тебя пальцев нет. Слушай, а чем ты вообще занимаешься по жизни?

— Ну так. Студент, программист.

— Н-да. — сказал Владик. — Совсем не для телевизионной картинки. А вот типа прыгать с крыши дома? Вниз, на резинке?

— Это зачем?

— Ну в смысле, может спортом каким-нибудь экстремальным занимаешься?

— Знаешь, жизнь настолько коротка и увлекательна, что сама по себе — сплошной экстремальный спорт. От экстремального старта до экстремального финиша.

— Во! — обрадовался Владик, — Красиво излагаешь! Хоть записывай! Ну а может ты бомбу атомную в гараже собрал шутки ради? Нет?

— Нет, извини.

— Или презервативы коллекционируешь разных стран и народов? Декоративных тараканов дома разводишь? Африканских, для продажи? Это я как пример. И то и другое у нас уже было.

— Вынужден разочаровать.

— Ну понятно. А говорил — неинтересных людей не бывает... Ну тогда последняя просьба — запиши на всякий случай мой мобильник. И если вдруг вспомнишь, что среди твоих знакомых...

— Пальцы на ногах?

— Например. — Владик замолчал.

Я тоже помолчал. В конце концов, ну что я теряю?

— Черт с тобой, — говорю, — будут тебе пальцы.

— Так! — оживился Владик, — Я же сразу чувствую! Чего, думаешь я с тобой так долго болтаю? Я сразу чую! Давай-ка подробнее!

— Подробнее — не по телефону. Это видеть надо.

— Адрес? — перебил Владик. — Через час буду! Хватаю тачку и лечу! Извини, брат, что так наседаю, завтра съемки с утра.

— Завтра я не могу. Работаю.

— Брось, Горохов все уладит.

— Кто такой Горохов?

— Ну, брат, ты совсем дикий! Илья Горохов! «Лица нашего города», «На старт!», «Коротко о многом», а еще раньше новости района читал! Хотя, если у вас кабельного телевидения нет в доме... В общем, адрес! Адрес диктуй, не томи! Приеду, все расскажу. Все запишу. Скажу как себя вести в студии. Мне к утру уже надо Илюхе сценарий факсом выслать! Хотя он его все равно не прочтет, зараза...

Утром следующего дня я стоял перед чумазой проходной старого завода. Знаешь, такая стеклянная будка возле железных ворот, размером с трехкомнатную квартиру. Видимо завод раньше был секретным — чувствовались развалины былой дисциплины. В кабинке за турникетами сидели два мужичка в куртках маскировочной расцветки. Вид у них был хмурый, не похмеленный. Кабинка была оклеена рекламными табличками фирм с пометками типа «Женский салон красоты «Процедурочка» — ком. 813, восьмой этаж».

— Куда? — спросил охранник у женщины, стоящей впереди.

— «Центр оздоровительного дыхания доктора Чон», — сказала женщина смущенно.

— Идите. Второй этаж, там спросите.

Он нажал кнопку и турникет открылся. За женщиной шел мужичок с небольшой коробкой под мышкой.

— «Иволга-стар». — сказал мужичок.

— Это где такое? — охранник выдвинул ящик стола и погрузил туда взгляд, бегая глазами по строчкам. — К кому вы там?

— Компьютерные детали, гарантийный отдел...

— А, компьютерщики... — охранник кивнул и повернулся к напарнику, — Где у нас компьютерщики?

— Переименовались опять. — хмуро сказал напарник, угрюмо разминая в руках сигарету, — Смотри «ЗАО Изольда».

— А, есть такое... — охранник поднял взгляд на мужичка, — Проходите.

— Позвоните сначала. — перебил напарник. — Позвоните три-пятнадцать, вон телефон на стенке висит. Они вам все равно ничего делать не будут. Вы по гарантии? Ничего делать не будут. Они уже две недели как «Изольда».

— Но я купил звуковую карту и мне дали гарантию на полгода! — возмутился мужик.

— Звоните им.

— Но...

— Отойдите от окошка! — рявкнул напарник, — Звоните вон, не мешайте. — он повернулся ко мне, — А вы куда?

— На съемку. — сказал я.

— Рано пришел. Через два часа подойди.

Со стороны завода на проходную влетел Владик.

— А!!! — закричал он радостно, — Пойдем, пойдем!

— Это участник? — удивился охранник. — Так бы и сказали, а я думал зрители собираются.

Я удивленно посмотрел на Владика.

— А ты мне не говорил что там будут зрители!

— Кто ж знал, что ты нашу передачу не смотришь. — пожал плечами Владик, — Идем быстрее, по дороге все расскажу!

И мы пошли по разбитой аллее к корпусу завода. Корпус выглядел старомодно — пыльная бетонная коробка с узкими окнами-бойницами. Из серого бетонного куба далеко вперед выдавался монументальный подъезд, обложенный несерьезно-розовым кирпичом. Внутри подъезда была громоздкая алюминиевая рама, местами застекленная, местами забитая фанерой. Рельефные алюминиевые балки успели почернеть от времени, поверхность металла была причудливо выгнута в разные стороны, словно подъезд задумчиво жевала гигантская коза. Но я знал, что это сделали сотрудники завода, годами курящие на крыльце. Глазами сверлили, ключами ковыряли в задумчивости. Над козырьком подъезда среди розового кирпича строители навечно выложили цифру "1972" кирпичами красного цвета.

— Нравится? — спросил Владик.

— Думаю. — сказал я. — Как все меняется. Строители решили похвастаться новизной, выложили новый год. А прошло время, и теперь как клеймо старости.

— Чо? — Владик недоуменно посмотрел на меня, затем на подъезд и рассмеялся. — А ты погоди еще лет сто, такой антиквариат будет! Туристов будут сюда водить.

— Сомневаюсь.

— Настрой мне твой не нравится. — сказал Владик. — Ты только эту тоску перед камерой не разводи...

— Буду краток. — сказал я.

— Зачем? Болтай что хочешь, я после порежу.

— А много будет зрителей?

— В студии? Человек двадцать. Ты их не бойся.

Мы шли длинными коридорами, пару раз проходили заброшенные лестничные пролеты, где у стен валялись мешки с известкой. Завод казался вымершим. Владик на ходу достал распечатанные листки и черкал там ногтем.

— Это сценарий? Дай прочесть? — сказал я.

— Не. — помотал головой Владик, — Не положено, извини. Неожиданность пропадет. Значит так, сколько тебе надо времени чтобы выпустить когти?

— Ну если сосредоточиться... Секунд пятнадцать.

— А медленнее можешь?

— Могу...

— Тогда вытаскивай их не торопясь. Ноги продавать не будем.

— Продавать?

— В смысле — показывать. Ноги — это не эстетично. Руки — да. Уши — обязательно. Махать ушами не можешь?

— Не получатся.

— Ладно. Теперь морда. Не знаю как с мордой. Жуткая у тебя морда. Посимпатичнее можешь?

— Могу попробовать без клыков.

Владик резко остановился и уставился в пространство остановившимся взглядом.

— Не. — сказал он наконец и двинулся дальше, — Клыки самая клубничка. Это мы в конце дадим.

— А беседовать вообще не будем?

— Будем! Еще как будем!

— А о чем?

— О тебе конечно. Как ты научился этому? Помогает ли это тебе в жизни? Как к клыкам относится твоя девушка? У тебя же есть девушка?

— Девушки нет. Предпочитаю общаться со взрослыми женщинами. — пошутил я, но шутка печально застыла в пыльном воздухе коридора.

— Угу. — кивнул Владик, — Обязательно скажи эту фразу! Все, пришли.

Мы стояли у полуоткрытых железных ворот. Из полуоткрытой створки выбивался искусственный свет. Наверно так должны выглядеть двери ада или рая, — подумалось мне. Перед дверьми у стен стояли гигантские щиты разрисованного картона. На них были изображены непомерно увеличенные россыпи компьютерных микросхем.

— Это декорации другой программы. — кивнул Владик, проследив за моим взглядом и распахнул ворота, — С другого канала вообще. Здесь их десятка два снимают, место благодатное.

Место действительно впечатляло. Раньше здесь было что-то вроде громадного цеха. Гроздья решетчатых переходов, балконов и лестниц, пучки гигантских клешней, свисающих с потолка повсюду. Со всех сторон лупили гигантские прожектора.

— Что здесь раньше было? — спросил я. — Подводные лодки лудили?

— А черт знает. Нравится? Очень дорогое помещение. Один съемочный день — убиться можно. Так, ты вот чего — пойдем в гримерку, сиди перед зеркалом и тренируйся. Пальцы, уши, морду посимпатичнее. И в обратном порядке — морду, уши, пальцы. О! Слушай, а ты копыта можешь?

— Копыта? Не пробовал.

— Попробуй! В сценарии этого нет, — Владик потряс листками, — Но было бы очень неплохо. И кстати вот еще тебе могу подкинуть идею... Стоп, это уже порнография. И так неплохо. Ох, клевую программу сделаем!!!

Час я провел в комнате, оборудованной под гримерку. Во всю стену растянулось огромное зеркало как в парикмахерской. Я сидел перед зеркалом и тренировался. Мне даже удалось сделать волчью морду симпатичнее. Оказалось для этого надо лишь подтянуть уголки губ вверх. Один раз в гримерку вошла нескладная уборщица с пустым ведром и шваброй. Я сидел спиной, но видел в зеркале как она остановилась у двери и начала стягивать с рук желтые резиновые перчатки. Почувствовала взгляд и глянула на меня, в отражение зеркала. Морда у меня в тот момент была что надо — длинная, поросшая серым волосом. Уборщица сначала ничего не поняла, близоруко прищурила глаза и сделала пару шагов вперед. Остановилась с открытым ртом и глаза у нее тоже стали круглыми и пустыми, словно две дырки насквозь до затылка. Она издала хрип, похожий на хрюканье, и поднесла руку к груди чтобы перекреститься. Я смотрел на нее. Уборщица еще секунду остолбенело глядела на меня, а затем подпрыгнула и выскочила из комнаты, забыв ведро, швабру и перчатку, одиноко висящую на краю ведра.

Честное слово, я по-настоящему обрадовался! Ну хоть кто-то реагирует нормально. Я продолжал тренировку, мне было интересно. Но вскоре почувствовал, что голоден. Сначала я не обратил на это внимания, но голод усиливался и стал просто нестерпимым. Хотя утром я неплохо завтракал. Начала кружиться голова. Я понял — это все из-за упражнений. Я начал торопливо убирать обратно морду, но она не слушалась, а голова кружилась все сильнее. По-моему я убрал все, только левый клык торчал.

Я встал и, держась за стенку, выглянул из гримерки. В зале кипела работа — неразговорчивые мужики поставили в центре большую конструкцию из картонных щитов и тянули толстый кабель. Сверху на цепях висела платформа, на ней стоял штатив с камерой, а рядом на стуле усатый кавказец вальяжно курил, сбрасывая пепел вниз.

«Извините!» — сказал я, в сторону мужиков, но губы сомкнулись в воздухе без звука. Голова кружилась отчаянно. Я подошел поближе. «Эй!» — хотел я крикнуть, но из горла вырвался громкий хрип. Голова закружилась и я лег на сверкающий линолеум.

Очнулся я от того, что мне в рот лилась вода. Я закашлялся и вода полилась по рубашке и расплылась на груди. Голова кружилась жутко, я на миг открыл глаза, но пришлось их сразу закрыть — вокруг бешено вращалась мутная пелена.

— Эй, эй! — меня похлопали по щеке.

А еще где-то вдалеке голос с кавказским акцентом спросил:

— Пасматри, пульс есть?

— Есть! — прорычал я.

— О! Маладэц! — сказал кавказец.

— Есть! — прорычал я, — Есть хочу!!!

— Принесите ему! — произнес кто-то у моего уха. — Там чипсы были и пирожок. Съешь пирожок?

Я представил себе чипсы. Чипсов захотелось ужасно. Еще больше хотелось пирожков. Но еще больше хотелось мяса. Багрового, сочного, с крупными волокнами. Теплого. Много.

— И мяса! — выдавил я, — Сырого!

— Все слышали? — сказал голос прямо надо мной, — Вахтанг! Найди администратора, пусть сбегает в столовую. Да черт с вами, сам схожу! Вахтанг, последи за ним! Мало ли чего, знаешь...

Последняя фраза мне совсем не понравилась. Голову дернули — оказывается, все это время мой затылок держала чья-то ладонь. Теперь затылок аккуратно опустили на пол. Послышались удаляющиеся шаги — их можно было чувствовать прямо затылком. Рядом топтался Вахтанг. Интересно, а где сам Владик?

— Раз! Раз! — вдруг загремел Владик со всех сторон так, что я вздрогнул. — Садитесь, рассаживайтесь! Здесь еще два кресла свободных. Итак. Да! Нет. Что? Это все потом. Скоро уже начинаем! Для разминки рассказываю историю! История!!! Раз! Раз! Раз! — он постучал по микрофону, — Слышно меня?!

— Слышно! — крикнули далекие и нестройные девичьи голоса.

— Раз! Раз! — гремел Владик, — Раз, раз, значит, короче! В пору моей буйной молодости! В бытность мою в студенческом стройотряде! Был у нас, значит, короче, один парень! Имя не важно, назовем его Паша! Да?

— Да-а-а! — закричали хором.

Я прислушался. Начало было знакомым. В инете так начиналась половина всех смешных историй. У меня всегда возникало ощущение, что их сочиняет один человек. А если не сочиняет, то обрабатывает. «В пору моей буйной юности, в бытность мою была у меня подружка, ну пусть будет Валя...» Узнаваемо, как гнусавый голос переводчика на заре видеофильмов.

— Ну раз значит! Парень — как парень! Но была у него одна странность — Паша жутко боялся тракторов!!! Что? — Владик явно отвернулся от микрофона, — Поставьте здесь на второй ряд. Да, вот здесь. Найдите Петьку, пусть дозвонится Горохову. Сейчас, дорасскажу! Сейчас! Тракторов? Боялся Паша тракторов.

Историю эту читал еще года два назад. Так себе история, глуповатая. Бывали там и смешнее. Я непроизвольно поморщился.

— Лэжи, лэжи! Не шевелыс! — строго сказал Вахтанг надо мной.

Интересно, заметно у меня что-то на морде? А то ведь как прибьет сейчас, возьмет железяку, да прибьет.

— Напревращался, да? — сказал Вахтанг, — Кюшат надо! Много кюшат! Мясо, сахар. Голова крюжица, да?

— Откуда ты... вы знаете? — прошептал я.

— Лэжи, лэжи. — сказал Вахтанг, — И так как труп, а тебе идти выступат. Откуда знаю? Жил у нас в горах тоже оборотен. Молодые были, вместе в школе училыс. Хароший парен был, Дато. Потом научился в волка превращаться. В козла превращалса. Крылья на спине делал как летучий мыш.

— Летал?

— Нэт, не лэтал. Махал. Ходил. Не летал. Я в отпуск приезжал летом. Сам видел. Он рассказывал — много надо кушат при этом, силы уходят. Хароший парен был. Никому зла не делал.

— А что с ним стало?

Вахтанг помолчал. Издалека доносился голос Владика:

— На чем мы остановились? Так вот, ну раз, значит, и решили мы над ним однажды подшутить... Подождите, потом дорасскажу. Я иду Горохову звонить. Сейчас приду.

— Убыли его. — сказал Вахтанг, — Застрелили.

— Почему?

— Горы. — сказал Вахтанг задумчиво, — Горы не город. Много людей неграмотных. Суеверия. Время тяжелое, война близко. Нервы. Боялыс его очен. Очен боялыс. Я не боялся. Я камеру привез, фильм в горах снимали. А как я уехал, он остался, его и в пропаст сбросили. Брат звонил, рассказывал.

— И что? А милиция? — прошептал я.

— Мылиция... Какая там мылиция...

Вдалеке послышались шаги. Я приоткрыл глаза — пространство вокруг качалось, но смотреть было можно. Лежал я на полу, посреди гримерки.

— Как его кормить-то? — спросил тот, что ходил за мясом, — Рубашку испачкает.

— Черт с ней, с рубашкой, — сказал я и решительно открыл рот.

Кусок мяса был большой, и я с наслаждением впился с него зубами. Мясо оказалось соленым и твердым. Очень холодным. Клыки стыли, под ними хрустели кристаллики льда.

— Потом чай крепкий надо. — сказал Вахтанг, — С сахаром.

Я поднял руки и сам схватил мясо — холодное и липкое. Торопливо откусывал куски и глотал почти не разжевывая. Когда мясо закончилось, мне уже было заметно лучше. А после горячего чая, который принес мне Вахтанг, я смог уже встать. Тут прибежал Владик:

— Ну ты чего? Ты чего? — он аккуратно потряс меня за плечо, стараясь не испачкаться об окровавленную рубашку. — Что с тобой?

— Утомился с непривычки. — сказал я, — Очень долго репетировал, проголодался.

— Мы уж боялись что ты все... Не встанешь сегодня. Жуткий вид. Сходи умойся и переоденься, Вахтанг проводит. Вахтанг — оператор наш. Вообще у нас гримерша есть, но она тебя боится.

— Где тут умываются? — сказал я.

— Пойдем, покажу. — сказал Вахтанг. — Только лицо закрой, через студию пойдем.

Мне понадобилось всего десять минут — я умылся, причесался и надел новую рубашку, которую мне принесли. Чувствовал я себя нормально, голова больше не кружилась. Мы пришли обратно в гримерку.

— Готов? — заглянул в гримерку Владик. — Быстрее, быстрее! Публика уже устала! Я развлекаю как могу.

— Я готов. — сказал я.

— Да не в тебе дело. — поморщился Владик, — Горохов опаздывает как всегда. О! Кажется он!

Владик выбежал и через минуту дверь распахнулась. Впереди шествовал высокий молодой человек, наверно ровесник Владика. Лицо его было добрым, но строгим. За ним следовал Владик на почтительном расстоянии.

— Доброе утро! — сказал Горохов, оглядев гримерку, меня и Вахтанга.

— Добрый день. — сказал я.

— Вы — наш сегодняшний герой?

— Я.

— Очень хорошо. — сказал Горохов, — Я сейчас переоденусь.

Мы вышли с Владиком в студию. Кресла были поставлены рядами, на них сидела публика. Как я и думал, это были в основном молодые девчонки, но попадались и мальчишки и пожилые дамы. Были и мужички, по виду — скорее местные рабочие. Самые бойкие и любопытные уже успели подойти к картонным щитам и ковыряли пальцами декорации. При виде нас они кинулись врассыпную и сели по своим местам.

— Откуда вы людей приглашаете? — спросил я Владика тихо.

— По школам в основном. — вяло отозвался Владик, — Придешь, директрисе на стол пачку билетов кинешь — она и рада

При виде нас девочки оживились, завертелись на стульях и запищали. «Историю! Историю!» — слышалось со всех сторон.

Владик подошел и взял микрофон.

— Привет! — сказал он, — Утомились?

— Да-а-а-а!!!

— У нас возникли маленькие технические трудности. Значит историю? На чем я остановился?

— Тракторов боялся!!! — нестройным хором загалдели зрители.

— Ага. — сказал Владик, — Значит был у нас в стройотряде такой парень и очень боялся тракторов. И вот однажды мы решили над ним подшутить...

— Это про овцу? — выкрикнул подросток со второго ряда.

— Да. — смутился Владик, — Ты уже был у нас на съемках?

— В интернете читал. — сказал подросток.

— Значит не рассказывать? — обиделся Владик.

— Рассказывать!!! — заверещали девочки и начали шикать на подростка со второго ряда, а кто-то даже кинул в него пластиковым стаканчиком.

— Рассказываю! Очень боялся тракторов. И вот однажды мы решили над ним подшутить. А в сарае у нас, надо сказать, жили овцы...

— Вааау!!!!!!! — заорала публика и привстала на своих местах.

— Да! — оживился Владик, — Овцы жили!

Но публика смотрела за его спину, и Владик обернулся. На импровизированную сцену вышел Горохов. Был он в расшитых золотыми блестками алых штанах, в серебристой, словно ртутной, рубашке и золотом плаще-накидке. Плащ блестел и переливался как елочная мишура, и от этого Горохов был похож на эльфа. Он решительно взял протянутый микрофон.

— Доброе утро! — загрохотал его голос под сводами цеха. — Мы готовы начинать. Где свет? Где Вахтанг? — он вынул из кармана листки бумаги, просмотрел их бегло, и спрятал в складках плаща, — Начинаем! — кивнул Горохов и, к разочарованию публики, сразу ушел за картонные декорации.

Наступила пауза.

— Мотор! — неожиданно крикнул Владик над моим ухом.

На камере Вахтанга зажглась крохотная лампочка, послышался ритмичный топот и в тишине из-за декораций появился Горохов, вышагивая важно, как лошадь на военном параде.

— Аплодисменты!!! — заорал Владик и сам громко захлопал в ладоши.

Публика устроила овацию. Горохов маршировал по фанерному подиуму вокруг двух кресел, высоко поднимая ноги. Обошел площадку два раза, ловко огибая кресла, и вышел к публике.

— Доброй ночи! — сказал Горохов и поднял руки вверх. — В эфире остросоциально-развлекательная программа «Лица нашего города!» — он достал листки и молча углубился в чтение, — Стоп. Давайте еще раз переснимем?

Вахтанг снял с плеча камеру и потянулся. Горохов ушел за картонные щиты и вышел снова, важно поднимая ноги и обходя кресла причудливыми траекториями.

— Добрый вечер! — сказал Горохов и поднял руки вверх. — В эфире остросоциально-развлекательная программа «Лица нашего города!» Сегодня мне подумалось — жизнь людей нашего города так необычна и удивительна, что сама напоминает экстремальный спорт! От экстремального старта до экстремального финиша!

Горохов сделал паузу. Публика смысла не поняла, но захлопала. Я посмотрел на Владика.

— Извини, — сказал Владик, — Знаешь как я задолбался эти речевки писать? А тут новая струя. Вот только почему... — на лице Владика появилось озабоченное выражение.

— И сегодня! — продолжал Горохов, — К нам пришел человек!.. — он покосился на нас с Владиком, мне показалось, что лично на меня, — Человек! Который, несмотря на свою кажущуюся молодость... — он еще раз покосился на меня, — Вполне мог бы летать сейчас по космосу! Встречайте!

Публика зааплодировала.

— Стоп! — крикнул Владик и публика тотчас смолкла.

— Что случилось? — спросил Горохов, вытаскивая из-за пазухи листки.

— Космонавта во втором отделении снимаем. — сказал Владик, — Сейчас у нас Алексей Матвеев, гимнастика пальцев.

— Какая еще гимнастика? — возмутился я и дернул Владика за рукав.

— Да погоди ты! — шикнул на меня Владик. — Успеешь.

— Ага. — сказал Горохов, внимательно рассматривая листки, — Угу. Ага. Картинка. Давайте еще раз.

Он спрятал листки за пазуху и, шаркая, удалился за щиты. Зрители откровенно зевали. Девочки осмелели, поднимались и толпами шли курить в коридор.

— Мотор! — крикнул Владик. — Аплодисменты!

Публика вяло хлопала, былого энтузиазма уже не было.

— Заморили публику. — сказал мне Владик, грустно оглядывая опустевшие кресла.

На площадку вышел Горохов и прошелся по той же самой траектории.

— Добрый вечер! — сказал он и поднял руки вверх. — В эфире остросоциально-развлекательная программа «Лица нашего города!» — Горохов сделал паузу, ожидая аплодисментов, но аплодисментов не было, и он продолжил, — Все мы разные! Все жители нашего города! Все люди — очень разные! Да что люди, когда и телевизоры разные! Придешь в магазин, где они рядами стоят — у каждого чуть-чуть особенная картинка. У каждого что-то свое.

Я хмуро глянул на Владика. Владик демонстративно смотрел вдаль.

— Сегодня! — продолжал Горохов, — У нас встреча с необычным человеком. Человеком, который многого достиг э-э-э... в спортивной гимнастике. Прошу!

Горохов взмахнул рукой. Владик толкнул меня вперед, а сам громко захлопал. Зал подхватил овацию.

Я шагнул на площадку, в центр освещенного круга. Все смотрели на меня, было неуютно.

— Приветствуем! — воскликнул Горохов, — Алексей Матвеев!

Пока публика хлопала, мы расселись по креслам. Вокруг нас ходил Вахтанг и сквозь камеру глядел то на меня, то на Горохова. Горохов незаметно полез в складки плаща, выложил на столик листки и заметно расслабился.

— Алексей! — сказал он и повернул ко мне приветливое, гладко выбритое лицо, хотя взгляд его остался на листке, — Первым делом пару слов о себе — вы работаете или учитесь? Есть ли семья?

— Работаю в фирме. Начальник отдела информационных технологий и...

— Информационные технологии — это связано с компьютером? — перебил Горохов, — Я правильно понимаю?

— Разумеется, можно сказать и так.

— Аплодисменты Алексею, работнику компьютера! — объявил Горохов, — Аплодисменты его верному компьютеру!

Публика послушно захлопала.

— Не совсем так. — сказал я, — У меня нет верного компьютера и вообще я не работаю с компьютером напрямую, для этого у меня есть двое программистов и один техник. Я ставлю задачи, определяю направления развития, разрабатываю меры по улучшению работы и повышению уровня защиты информационных систем и сетей в моей фирме, на сегодняшний день это сорок три компьютера и...

— Стоп. — перебил Горохов и махнул рукой Вахтангу, — Это нам все не надо, это не интересно, непонятно и в передачу не пойдет. Давай еще раз!

Он снова махнул Вахтангу и тот вскинул камеру на плечо. Горохов повернулся ко мне:

— Алексей! Первым делом пару слов о себе — вы работаете или учитесь, есть ли семья? Я слышал, что ваша работа связана с компьютерами, так?

— Да. — сказал я, — С компьютерами, я...

— Прекрасно! — перебил Горохов и даже поднял руку, словно издалека затыкал мне рот, — Где вы учились этому?

— Я сейчас учусь я на последнем курсе Института автоматики.

— И одновременно работаете? Браво! Аплодисменты Алексею, студенту института! — объявил Горохов и публика вяло захлопала. — Громче! Громче! — прикрикнул Горохов и публика захлопала в полную силу.

— Спасибо. — сказал я и овации стихли.

— Алексей! — снова обратился ко мне Горохов, — Вот вы учитесь, вы работаете за компьютером, и все-таки, при таком напряженном графике, в вашей жизни остается место для хобби, верно?

— Ну... — протянул я задумчиво.

— Превосходно! — сказал Горохов, — Расскажите нам о вашем хобби! Когда вы начали увлекаться гимнастикой?

— Я не увлекаюсь гимнастикой.

— Имеется в виду конечно йога. — поправился Горохов и посмотрел на меня вопросительно.

— Йога? Я не увлекаюсь йогой.

— Очень интересно! — объявил Горохов, — Алексей не увлекается йогой! Аплодисменты!!!

Горохов ловко щелкнул пальцами и выразительно посмотрел на Вахтанга. Вахтанг немедленно развернулся и начал снимать публику. Горохов тем временем повернулся ко мне и быстро сказал:

— Алексей, я не совсем понял, в чем ваше увлечение?

Я открыл было рот, но тут сбоку подбежал Владик и стал что-то быстро шептать Горохову, указывая в листок. Горохов понимающе кивал. Владик убежал.

— Итак!!! — провозгласил Горохов и Вахтанг повернулся к нам, — Алексей! Вот вы учитесь, вы работаете за компьютером, и все-таки, при таком напряженном графике, в вашей жизни остается место для необычного, верно? Расскажите нам о своих способностях и о том, как вам удалось их в себе развить?

Я глубоко вздохнул, надул щеки, сел поудобнее в кресле, выдохнул и начал:

— Дело вот в чем. Никаких особых способностей я в себе раньше не замечал. Жил как живется, увлекался компьютером, поступил в институт. Но с некоторого момента во мне что-то изменилось. Не знаю что.

— В чем это проявилось? — аккуратно вставил Горохов.

— На первый взгляд — совершенно ни в чем. Просто мне вдруг захотелось двигаться вперед. За пару месяцев я как-то невзначай уладил все свои дела в институте, устроился на интересную работу, а затем сменил ее на более престижную и высокооплачиваемую. Все проблемы, и личные и... ну разные в общем, мне удалось уладить. Даже те, которые, как мне казалось раньше, уладить в принципе невозможно. Но это оказалось просто. Достаточно просто четко представить себе чего ты хочешь и убрать всю ерунду, которая мешает этому. Убрать из распорядка дня лишние дела, убрать из разговора лишние слова. Делать только то, что ведет к успеху.

— Странно. — сказал Горохов. — Очень странно.

— Мне самому это показалось странным. Возможно именно ваша передача заставит меня глубже задуматься и понять что же такое со мной...

— Не-е-е... — сказал Горохов таким тоном, что Вахтанг сразу выключил камеру, — Мне говорили, что у вас необычные способности, а у вас все заурядно...

— Не спешите и не паникуйте. — сказал я таким тоном, что Вахтанг тут же вскинул камеру и навел объектив на меня. — Я рассказываю все по порядку. Так вот, прошло еще несколько месяцев, пока летом я не поехал отдыхать на юг. Там на канатной дороге со мной произошел, скажем так, несчастный случай и я лишился пальцев на руках. Их раздробило, а некоторые даже...

— Всех лишился? — спросил Горохов удивленно.

— Видимо да. — кивнул я. — Но усилием воли мне удалось их вырастить заново. И тогда я обнаружил что обладаю способностью изменять свое тело. Я очень удивился, стал экспериментировать в этом направлении. Пробовал обращаться к врачам, но...

— Алексей! Покажите ваши руки залу! — крикнул Горохов, — Руки, Алексей, руки!

Я поднял руки вверх и помахал в воздухе ладонями.

— Аплодисменты!!! — закричал Горохов, — Свершилось чудо!!!

Зал глухо затрещал утомленными овациями.

— Прекрасно! — с чувством сказал Горохов, — Теперь я вижу, что не зря пригласил вас на нашу передачу! Алексей, вот такой вопрос, может быть в чем-то личный, я бы даже сказал — интимный. Вы готовы на него ответить?

— Спрашивайте.

— Вы верите в Бога?

— В целом — скорее да. Есть что-то такое очевидно. А так, в жизни — нет.

— Алексей верит в Бога! — объявил Горохов, — Аплодисменты! А скажите, Алексей, в том, что произошло с вами на юге, вот это чудесное исцеление, когда переломанные, казалось бы навсегда, пальцы срослись без следов — вы видите в этом какой-то перст, так сказать?

— Все. — сказал я и встал с кресла, — Хватит с меня. Я ушел с работы, потерял целый день. Я хотел найти может быть ответы на свои вопросы, вместо этого попал в балаган.

— Что такое?! — возмутился Горохов, — Алексей, как вы себя...

— Горохов, вы будете меня слушать или нет? Или хотя бы прочтете что вам там понаписал Владик? Если хотите поговорить о своем — говорите, но без меня, я тогда поеду по своим делам.

— Алексей очень импульсивный человек! Аплодисменты! — объявил Горохов не очень уверенно.

Я хлопнул в ладоши и подошел к Горохову.

— Я умею изменять свое тело. — произнес я, — Смотрите, Илья.

Зал замер. Вахтанг подошел к нам почти вплотную. Я вытянул вперед руки и простер их над Гороховым. Пустил сначала когти, затем пальцы, затем выпустил клыки и сделал волчью пасть. Вдобавок выкинул уши и поднял дыбом волосы на голове — эта мысль пришла мне в последний момент. Горохов окаменел. Для пущего эффекта я распахнул пасть как можно шире и зарычал на него сверху вниз.

Зал устроил овацию и засвистел от восторга.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!!!!!!!!! — заорал Горохов в ужасе и волчком завертелся в кресле, — Мама-а-а-а-а!!!!!!!!!!

Он закрыл голову руками, будто на него падал град, вскочил и метнулся за щиты декораций, но споткнулся о кабель и рухнул вниз. Я шагнул к нему. Вахтанг двигался за мной как тень и тщательно снимал на камеру все происходящее.

— А-а-а-а!!!!! — кричал Горохов, судорожно уползая за щиты на четвереньках.

Руки и ноги плохо слушались его, пару раз он даже наступил одной ладонью на другую. Наконец он уполз за ширму. Публика аплодировала, похоже они не понимали что происходит. Вдруг Горохов вылетел из-за ширмы обратно и бросился на меня. В руке он держал здоровенный кусок металлической трубы из тех, что подпирали щиты сзади. Я увидел прямо перед собой его круглые безумные глаза и труба начала стремительно опускаться прямо мне на лицо. Я увернулся и отпрыгнул. Труба со свистом прошла мимо.

— Мляяять!!! — заорал Горохов, — Мама-а-а-а-а!!!

Он снова размахнулся трубой, и я опять увернулся. Труба попала в центральный щит декорации и рассекла его пополам. Щит рухнул, потянув за собой два остальных. Горохов размахнулся еще раз и тут я не успел увернуться. Пришлось выставить вперед руки. Странно, но боли я не почувствовал. Наоборот, когтистые пальцы ловко сжали трубу. Я дернул, и отобрал ее у Горохова. Затем повернулся к публике, распахнул клыкастую пасть и перекусил трубу пополам. А остатки легко завязал в узел. Публика не аплодировала. Все сидели на своих местах в оцепенении.

Жутко захотелось есть. Я положил металлический узел на фанерный пол студии, поднял руки вверх и убрал пальцы с когтями. Затем убрал морду и уши, пригладил волосы. Ощупал лицо — вроде все было в порядке.

— Снято! — сказал Вахтанг и стянул камеру с плеча.

— Спасибо всем. — сказал я, — Извините что так получилось. Поддался импульсу.

Я оглянулся. Горохова не было видно. Зрители торопливым ручейком тянулись к выходу из студии. Вдалеке стоял Владик и смотрел вдаль оцепеневшим взглядом. Я подошел к нему.

— Ну как? — спросил я.

— Очень плохо. — пробормотал Владик, — Такое нельзя давать в эфир. И декорации попортил, это ж денег сколько. И Горохов теперь... Не знаю как с ним быть, он у нас и так ранимый, как он теперь?

— Извини. — сказал я, — Ты ж сам говорил что шоу нужно.

— Не настолько. — отчеканил Владик.

— Извини. — сказал я еще раз, — Мне пора.

Владик вяло кивнул, и я пошел к выходу. Выбрался на улицу, поймал такси и поехал на работу.

Я был уверен, что передачу в эфир не пустят, но в пятницу вечером, когда я пил чай на кухне, из маминой комнаты послышался приглушенный вскрик:

— Леша! Это ты?!!

Я зашел в мамину комнату и сел рядом на диван. На экране телевизора плыли лица зрителей студии, а голос Горохова рассуждал о нашей медицине, которая не может пока объяснить все чудеса, происходящие с людьми. Наконец в кадре появился столик и два кресла.

— Вот! Это же ты! — сказала мама.

Я кивнул.

— Я позвоню бабушке и тете Лене, пусть включат! — встрепенулась мама, но я мягко усадил ее обратно на диван.

— Не надо, давай просто посмотрим.

Камера приближалась к креслам, показали лицо Горохова крупным планом, затем мое лицо.

— Поехал отдыхать на юг. — сказало мое лицо, — Там на канатной дороге со мной произошел, скажем так, несчастный случай и я лишился пальцев на руках. Их раздробило. Я очень удивился, стал экспериментировать в этом направлении.

— Алексей! Покажите ваши руки залу! — крикнул Горохов, — Руки, Алексей, руки!

Я на экране поднял руки вверх и помахал в воздухе ладонями.

— Аплодисменты!!! — закричал Горохов, — Свершилось чудо!!!

Зал взорвался овациями. Затем появился Горохов, стоящий на фоне декораций.

— Удивительно. — сказал Горохов, — Как Алексей может управлять своим телом. Он творит буквально чудеса, смотрите!

На экране появилась крупным планом пальцы, которые начали удлиняться. В следующий миг в кадре появилась моя фигура с длинными когтями, нелепо болтающимися ушами и волчьей мордой.

— Леша. — мама повернулась ко мне, — Ну как тебе не стыдно? Зачем ты это им?

— Ты смотри, смотри что сейчас будет. — сказал я. — Ух, что будет!

Но ничего не было. Фигура двигалась вдоль декораций. Горохов в кадре не появился. Через секунду снова появился Горохов.

— Вот такие фокусы освоил Алексей с помощью специальной гимнастики йогов. — произнес он веско.

Снова в кадре возникли наши кресла, попеременно замелькали то мое лицо, то лицо Горохова.

— Алексей! Вот вы учитесь, вы работаете за компьютером.

— Я сейчас учусь я на последнем курсе Института автоматики.

— Аплодисменты!

— Работаю в фирме. Начальник отдела информационных технологий.

— Аплодисменты Алексею, работнику компьютера!

Внизу экрана появился титр: «Алексей Матвеев — компьютерный специалист».

— И все-таки, при таком напряженном графике, в вашей жизни остается место для хобби, верно?

— Расскажите нам о вашем хобби! Когда вы начали увлекаться гимнастикой?

— Ну...

— В вашей жизни остается место для необычного, верно? Расскажите нам о своих способностях и о том, как вам удалось их в себе развить?

— Я обнаружил что обладаю способностью изменять свое тело.

— Аплодисменты!

Появился титр: «Алексей считает, что этому может научиться каждый, надо лишь заставить себя сосредоточиться».

— Это оказалось просто. Достаточно просто четко представить себе чего ты хочешь и убрать всю ерунду, которая мешает этому. Убрать из распорядка дня лишние дела, убрать из разговора лишние слова. Делать только то, что ведет к успеху.

— Алексей, вот такой вопрос, может быть в чем-то личный, я бы даже сказал — интимный.

— Спрашивайте.

— Вы верите в Бога?

— В целом — скорее да.

Появился титр: «Алексей Матвеев верит в Бога». На экране появился Горохов в центре декораций.

— Еще раз напоминаю, — сказал Горохов, — что вы смотрите программу «Лица нашего города», и я ее ведущий Илья Горохов. Сегодня у нас в гостях был Алексей Матвеев, человек, который с помощью специальной гимнастики научился управлять своим телом. Это умение пригодилось ему когда он потерял свои пальцы, но сумел вырастить их заново. После рекламной паузы нас ждет еще один сюжет о пальцах. Этот сюжет снят в реанимационном отделении городской больницы номер три. Мы встретимся с человеком, который выпал с семнадцатого этажа на бетон, но остался цел и невредим, вывихнув лишь безымянный палец.

Загремела бравурная музыка и на экране замелькали баночки с йогуртом, из них неаппетитно лезла блестящая масса.

Я уже лег спать, когда раздался телефонный звонок мне на мобильник.

— Ало! — сказал незнакомый голос с хрипотцой, — Господин Матвеев?

— Я слушаю.

На том конце провода удовлетворенно цыкнули зубом.

— Алексей... как по отчеству?

— Можно просто Алексей.

— Алексей. — задумчиво сказал голос и снова цыкнул зубом, — Переговорить надо.

— А в чем дело?

— Нет-нет! — категорично сказал голос, — Проблем никаких. Просто разговор. Типа предложение.

— Я вас слушаю.

— Не по телефону.

— А в чем суть предложения? Скажите заранее. А то у меня со временем не очень.

— Один человек хочет переговорить. Считайте что работа. Не по телефону.

— Сразу говорю: если связано с криминалом, то я с криминалом не работаю.

— Дело чистое. — сказал хриплый после небольшой паузы. — Железно.

Мне это нравилось все меньше. Но было любопытно. В конце концов, что я теряю?

— Хорошо, я согласен обсудить. Где и когда?

— Завтра. У метро «Маяковская» в шесть вечера, мы встретим.

— А как я вас узнаю?

— Мы тебя сами узнаем. По телеку видали.

На этом разговор закончился и ровно в шесть я стоял на Маяковке. Через пару минут ко мне подошел парень в кожаной куртке с приплюснутым носом.

— Алексей?

— Алексей.

— Поговорим... — парень неуклюже поднял руку, приглашая меня пройти с ним.

Мы подошли к белой иномарке, припаркованной неподалеку. Там сидело трое человек довольно странного вида. Тот, что сидел на месте водителя, явно был шофером. Рядом с ним сидел мужик сильно в возрасте, с крупными чертами лица. Был он одет в бежевый плащ, а лицо его украшали крупные очки в тяжелой на вид металлической оправе. Если бы не высокий лоб с седыми залысинами и слишком большой живот, можно было подумать что он бывший спортсмен. На заднем сидении находился еще один парень, похожий на того, что встречал меня на площади. Эдакий крепыш с бегающими глазами. Ну может чуть повзрослее. Что меня удивило — у него совсем не было бровей.

Парень, что привел меня, распахнул дверь машины, приглашая сесть на заднее сидение. Тот, что сидел внутри, подвинулся. Сидеть посередине, между двумя странными людьми мне не хотелось, поэтому я решительно отступил на шаг и махнул рукой, приглашая его сесть первым. Повисла неловкая пауза. Затем парень пожал плечами и сел в машину. Я залез следом и захлопнул дверь.

— Сильнее хлопни. — сказал водитель.

Я хлопнул сильнее и посмотрел вперед — громадных размеров приборная доска светилась перед водителем мягкими красноватыми тонами. Машина была, судя по всему, из дорогих. Я думал, что мы сейчас куда-нибудь поедем, но машина не двигалась и сидели мы молча. Безбровый изучал меня пристально. Очкастый смотрел на меня через зеркало в салоне, рассеянным унылым взглядом. Я осматривался.

— Видел передачу. — сказал безбровый, и я узнал хрипловатый голос, — Хорошая передача.

Я молчал.

— Да только верится с трудом. — сказал безбровый. Тебе пальцы отрезало и новые выросли. Выходит так?

Я молчал.

— Повторить сможешь? — спросил безбровый.

— Что, отрезать и вырастить новые? Нет.

— Что мешает? — безбровый слегка наклонил голову.

— Неприятное дело.

— Не спорю. Неприятное. Но этот вопрос решается, верно?

— Не думаю. — сказал я, подумав.

— Значит ты гнал в передаче туфту и за базар не отвечаешь?

— Не гнал.

— Что мешает повторить?

— Больно. Неприятно. Не вижу смысла. — я решил ничему не удивляться.

Безбровый цыкнул зубом.

— Больно — это рабочие мелочи, это решается. Сам вопрос обсуждаемый?

— А зачем? — спросил я, — Вам пальцы нужны для пересадки?

— Нет, просто так. Тебе это не проблема, верно? Деньги хорошие. Десять штук евро. Чик — и свободен.

Я призадумался. Безбровый помолчал и продолжил:

— Анестезия будет. Врач будет. Лезвия будут стерильные.

— Десять за один палец? — спросил я.

— Один. Мизинец.

— Десять мало. — сказал я, — Пятьдесят — это минимум.

— Видишь в чем дело, — цыкнул зубом безбровый, — За пятьдесят я могу у кого хочешь отрезать, хоть у президента.

Сидящий передо мной господин в очках вдруг заговорил, не поворачиваясь — медленно и без интонаций:

— Алексей, посмотри вокруг. Что ты видишь?

Я молчал, но он, казалось, и не ждал моего ответа:

— Мы в центре Москвы. По улицам ходят люди. Одни мечтают о хорошей машине, об отдельной квартире, другие — о новых ботинках и вкусной еде. Как ты думаешь, сколько найдется людей, готовых продать свой мизинец за полтинник?

Я промолчал.

— И даже за штуку евро перед нами очередь выстроится из бомжей.

— Но вам же не нужны пальцы бомжей, некачественные? — спросил я.

— Нам без разницы. — сказал безбровый.

— Тогда зачем разговор со мной?

— Интересен, — степенно откликнулся господин в очках, — вопрос сотрудничества. Мизинец — десятка. Дальше будем обсуждать. Торговаться не надо. Согласен — беседуем дальше. Не согласен — разбежались и больше не встретились.

— Допустим, согласен. Поехали, отрежем.

— Не сегодня. — сказал безбровый, — Послезавтра. Сначала будет репетиция.

— Два раза отрезать мизинец? Так мы не договаривались.

— Отрежем один раз. Под хорошей анестезией, быстро, безболезненно. А до этого все остальное придется репетировать и учить.

— Что — остальное?

— Вопли. — сказал господин в очках, — Вопли ужаса.

Мама вошла на кухню когда я задумчиво мешал сахар в чашке и думал о предстоящем завтра собеседовании — похоже я все-таки нашел работу намного лучше, менеджером в филиале Энергетического банка. И еще я думал о предложении бандитов — мысленно я их называл именно так. Мама села рядом.

— Леша, — сказала она и заглянула мне в глаза. — Нам надо с тобой поговорить. Это очень важно. Я встречалась с тетей Леной, она дала мне книгу. Я прочла ее и многое поняла.

— Мама, это ты говорила и про прошлую книгу тети Лены. Помнишь? Про травоедение. «Мята от всех болезней» — кажется так?

— Леша, не паясничай. — строго сказала мама, — Послушай меня. Тебе знакомо такое слово «программирование»?

Я поперхнулся чаем.

— Нет предела совершенству, мама. Тетя Лена меня научит программированию...

— Леша, это не смешно. — сказала мама, — Ты в большой опасности. Тебе знакомы такие слова как «драйвер», «подключение» и «вирус»?

— Я не верю что тетя Лена тебе дала справочник по программированию. Ну вот не верю я. Как книжку зовут?

— Книжка называется, послушай меня! — «Самая главная книга».

— Библия?

— Нет, не Библия. Просто «Самая главная книга».

— Еще главнее?

— Прекрати паясничать! Почему с тобой никогда нельзя говорить серьезно?

— А кто автор?

— Ты его не знаешь. — мама скосила глаза под стол, там на коленях она держала книгу, — Автор — Евгения Чмот.

— Чмо?

— Чмот. «Т». Она психолог и парапсихолог. Эта книга объясняет все. Я тебе сейчас прочитаю отрывок, только ты не перебивай.

— Энергетический вампир подсоединяется к ауре при помощи информационного канала и начинает качать биоэнергию. Делает он это так — внимание! — мама подняла палец и посмотрела на меня, — Так, что жертва не замечает опасности!

— И на какой скорости происходит перекачка энергии? — спросил я.

— Леша, это очень серьезно. Это касается всего, что с тобой происходит. Слушай дальше.

— Я весь во внимании.

— Действия энергетического вампира обычно не ограничиваются перекачкой энергии. Также вампир может поставить на ауру жертвы вирус, драйвер, эгрегор и порчу.

Я вздохнул.

— Мам, а можно ты это почитаешь тете Лене, а не мне? У меня завтра собеседование, послезавтра — еще одно важное дело. Почему я должен это слушать?

— Вот! — сказала мама, — Одно из проявлений вируса на ауре — жертва отказывается слушать близких, которые хотят помочь снять вирус и драйвер!

— Мам, все это безумно интересно. Но какое отношение это имеет ко мне?

— Как это какое? — удивилась мама, — А со здоровьем твоим что творится? Только недавно неотложку вызывали! Когти, клыки, уши! Еще неизвестно все ли хорошо закончилось! Это явно сделано. И сделано недоброжелателями.

— Какие недоброжелатели, мама?

— Сынок, ты хорошо учишься, заканчиваешь институт. У тебя сейчас очень хорошая работа. Конечно многие тебе завидуют черной завистью. И многие среди них — энергетические вампиры. Ты совсем отрицаешь биоэнергетику?

— Не задумывался.

— И этим они пользуются! Ты беззащитен перед вампирами.

— Безумие. — вздохнул я.

— Послушай меня! — сказала мама, — Давай проверим. Есть очень простой метод обнаружить, присосались ли к твоей ауре вампиры, вот. — она полистала книжку, — Подними руку.

Я поднял руку.

— Ладонью, ладонью вверх. Вот! Теперь надо представить вокруг себя энергетическую сферу. Представил?

— Ну допустим.

— Это очень важно. Ты чувствуешь покалывание в пальцах или тепло?

— Ни того ни другого.

— Так не может быть. — огорчилась мама, — Если тепло — значит аура цела. Если покалывание — значит пробит энергетический канал. Вот у меня аура сначала цела, а если я держу руку долго, то покалывание — значит энергетический канал пробивается.

— Может у меня пальцы не те? Может мне отрастить вампирские?

— Нет! — сказал мама твердо, — Вся твоя болезнь от сглаза.

— Тетя Лена сказала?

— Я ей рассказала все, что с тобой было. — кивнула мама, — Она сказала, что это мог кто-то навести порчу.

— Можно я пойду спать?

— Ну иди, раз не хочешь со мной разговаривать. — огорчилась мама и отложила книгу. — До беды доиграешься!

Но беды никакой не было. Напротив, собеседование в банке прошло успешно. Условия, которые я поставил, назвать скромными было трудно. Не знаю что им во мне понравилось, подозреваю что уверенность в своей правоте. Но ответ был утвердительным, и мы договорились что уже с понедельника я приступаю к новым обязанностям.

А на следующий день я поехал к бандитам. Не то, чтобы мне были нужны деньги — в последнее время я зарабатывал прилично. И бандиты были мне неприятны. Но я чувствовал — в этом есть какой-то шанс. Я заметил, что в последнее время у меня появилось чутье на шансы. Даже не то, чтобы на шанс, словно какая-то сила заставляла меня исследовать любую возможность, реагировать на все, что меня окружало. Ведь я не хотел идти на эту передачу. И будь дело еще год назад — ну точно бы не пошел. Постеснялся. Чтобы не показаться дураком, не опозориться. Вообще, как я теперь понимаю, очень многое в мое жизни происходило под девизом «не опозориться бы». И ведь постоянно так и выходило, что все равно позорился! Теперь же — как рукой сняло. Однажды — это было конечно после той поездки на дачу — я много думал об этом и в итоге рассудил так: вот я живу на земле. Жить мне здесь осталось ну хорошо если пятьдесят лет. И чего дальше? Ну и кто будет вспоминать был ли такой Лекса, как он себя вел, чего делал, в каких делах и проектах опозорился? Да никто не вспомнит, у потомков своя жизнь и свои проблемы. Они тоже будут жить и думать — не опозориться бы. Ну и спрашивается, ради кого мне тут стараться? Буду жить как живется, как хочется — и плевать я хотел на то, что и как обо мне там подумают. И вот, как только я начал жить по этому принципу — вот тут-то и оказалось, что никакого позора и нет. С таким настроем и на улице уже не поскользнешься на банановой кожуре. И глупость сказать в разговоре, о которой потом жалеешь — и то не удается. Если ты твердо знаешь что делаешь только то, чего хочешь сам, и тебя не волнует мнение окружающих, то и окружающие начинают воспринимать тебя как Человека, Который Не Делает Ошибок. И если ты поскользнулся на банановой кожуре, засмеялся, встал и отряхнулся, то они думают — вот ведь жизнь у человека! Здорово он поскользнулся, вон как доволен! А если ты бред несешь в разговоре, но со знанием дела, то и окружающие воспринимают это как само собой разумеющееся. Говорит человек загадками, знает что говорит, куда уж нам, тупым, понять его...

О чем я рассказывал-то? А, ну да, как я на стрелку с бандитами поехал. Приехал, короче. Оделся прилично — костюм свой рабочий, дорогой, галстук там, все нормально. Поймал тачку, приехал. Сидят голуби в своей тележке, ждут. Ну только без главного своего, очкастого. Сел к ним, поздоровались, поехали. Привезли меня, короче, в полную задницу. Далеко за городом, через три диких шоссе особняк у них. Мне даже на моей новой работе на такой особняк копить лет восемьдесят, да и то если при этом ничего не есть, а вечерами еще в переходе метро песни петь. Ехали мы в этот особняк не меньше часа. И молчали всю дорогу. Они вообще, как я понял, ребята неразговорчивые. Но час молчать! Я конечно тоже молчу, чего я буду чирикать если все молчат?

Короче приехали. Они типа так вежливо мне издали показали — вот, мол, здесь у нас офис. Три этажа. Но водить по особняку не стали, так, издали показали. И провели сразу в подвал. Подвал у них — это надо видеть конечно. Еще три этажа вниз. И отделаны тоже как офис. Привели меня в одну из комнат. Комнатушка — мелкая, выходит в коридор. Точнее коридор идет мимо. Я так понимаю, на это у них весь расчет был. И выходит ихний главный, который пожилой, в очках. «Здравствуйте, Алексей.» Типа вежливый. И руку подает. Рука у него очень противная — мягкая, скользкая, педераст что ли?

— Вот тут, — говорит, — мы и будем с вами работать. Концепция тупая, но ее надо освоить.

— Нет проблем, — говорю, — излагайте.

— Концепция такая, — говорит очкастый, — сначала плач и крик «отпустите меня!» и «что вы со мной делаете?». Затем идут наши реплики в некотором количестве, затем снова повторяется «отпустите меня!» и «что вы со мной делаете?». И плач.

— Ни фига, — говорю, — так мы не договаривались. Откуда я вам плач возьму? Я вам не этот. Не Станиславский-Немирович. Так что давайте мне текст упростим.

— Нет, — говорит очкастый, — будем делать плач. По крайней мере слезы должны быть.

— И где я их возьму?

— У нас все продумано. — отвечает очкастый, — Слезы будут.

— Лук нюхать?

— Зачем лук? Будешь нюхать нашатырный спирт. И с точки зрения клиента, нашатырный спирт будет смотреться уместно — типа мы тебя в чувство приводим.

— Ох, — говорю, — парни. Зря вы со мной связались. Ой, зря. Лучше бы вам кого-нибудь из своих натурально покалечили.

— Спокойно. — говорит очкастый, — Если все будет хорошо, нам еще с тобой работать много в этом направлении. И расценки повысим. Так что будешь жить хорошо.

— Да я, — говорю, — и так живу неплохо.

— А кем ты работаешь? — говорит очкастый и словно впервые мой костюм замечает.

А костюм у меня неплохой, очень неплохой. Полторы сотни иностранных рублей! Вообще такой стоит больше раз в пять, это я его купил по случаю за полторы, в инете нашел подержанный. На переговоры в нем ходить — самое дело. Начальство, которое большими деньгами ворочает, очень это дело понимает. Хоть с виду костюм — ну совсем ничего особенного. Я бы такой сроду не купил. Но понимающий человек сразу видит что за качество ткани и вообще почем штучка. Вот только не знаю зачем его надел сегодня.

— Это, — говорю, — не ваше дело.

— Не хами. — говорит очкастый с сомнением, еще раз поглядев на мой костюм, — Не знаешь с кем разговариваешь. Делай что говорят. Если все пройдет удачно — сработаемся, не обидим.

— А если неудачно?

— А что может быть неудачно? — поднимает бровь очкастый, — Неудачно будет, если у тебя мизинец обратно не прирастет. Но это, сам понимаешь, проблемы твои. Не надо было свистеть в программе. Никто тебя за язык не тянул что ты пальцы умеешь обратно выращивать. Пробазарил — ответь. Понял? Заявление нам подпишешь — и проблемы дальше твои.

— Что за заявление?

— Потом принесут. Сейчас репетируем: «отпустите меня!» и «что вы со мной делаете?». Затем «не надо! не надо!» Затем «папа! папа, помоги! папа!»

— Папа?

— Папа — это ключевое в концепции. — говорит очкастый, — «папа, помоги!» и еще: «не надо! пожалуйста родненькие, пожалуйста миленькие! все что хотите сделаю!»

— Все?

— Все. И дальше чик — и мизинец отрезаем. Предупреждаю сразу, чтобы не было вопросов. Нет вопросов?

— А какие вопросы? — говорю. — Только вопрос денег. Деньги вперед.

— Гоша, принеси десятку. — говорит очкастый через плечо безбровому, и снова поворачивается ко мне, — Деньги не вопрос. Вопрос в другом. Объясняю еще раз. Ты сам на это подписался. Подписался?

— Подписался.

— А раз подписался, раз сюда приехал, то поворота обратно нет. Ясно?

— В каком смысле, — говорю?

— В том смысле, — говорит очкастый, — что у нас через два часа клиент приезжает. И через четыре часа — второй клиент. И встречу нам срывать нельзя. Поэтому если ты, к примеру, сейчас в штаны наложишь, мизинчик свой пожалеешь и к воротам побежишь, то, сам понимаешь. Сукой будешь. И поступим с тобой как с сукой. Ясно?

— Не надо грязи. — говорю, — Не с тем разговариваешь. Сказал — значит сделаю.

— А никуда не денешься. — говорит очкастый, — Отсюда не убежишь. Еще раз повторяю, если ты не понял. Мизинец мы отрезаем совсем. Ясно? Под корень. И себе оставляем. Ясно? Даже слушать ничего не хочу! Ты подписался!

— А я чего, возражаю?

— Если ты думаешь, что мы его на лоскутке оставим висеть или тебе отдадим чтобы ты его обратно пришил...

— Не вопрос, — говорю, — мы все уже обговорили. Я другого не понял — что там за второй клиент? Про второго клиента мы не говорили.

— Спокойно. — говорит очкастый, — Мизинец один. Второму клиенту его же и предъявляем. И дарим как сувенир. У нас все рассчитано.

— Ишь, оптовики-затейники! — говорю, — Не было такого в уговоре. За второго клиента — еще десятку.

— С какой стати? — удивляется очкастый, — Ты со вторым клиентом не работаешь, мизинец уже отрезан. Предъявляем только его и твою руку окровавленную.

— Мизинец, — говорю, — можете предъявлять сколько угодно и кому угодно. Вы его купили — и предъявляйте кому хотите. Хоть президенту, хоть ментам на дорожном посту. А чтобы меня второй раз предъявлять, такого разговора не было. Десятка.

— Гоша! — говорит очкастый, повернув голову, — Еще пятерку принеси.

— Десятку.

— Не наглей, парень. Мизинец один. Пятерка.

— Хорошо, договорились.

Мы помолчали немного, приходит Гоша и приносит пачку денег и листок. Очкастый, значит, берет у него листок и мне протягивает. Там напечатано: «Я, Алексей Матвеев, выполняя загородно-строительные работы в поселке Оклушки, но не имея опыта работы со строительным оборудованием (типа циркулярки), официально заявляю в присутствии свидетелей, что за любые производственные травмы, произошедшие по причине моего неумения с ней обращаться, сам отвечу. Дата-подпись.» Главное адрес мой там был и номер паспорта! Я им ничего не говорил такого! Ну делать нечего, хмыкнул я и подписал им бумагу. Деньги пересчитал и по карманам рассовал.

И начали мы репетировать. Час репетировали, все очкастому интонация не нравилась. Типа крики у меня получались неубедительные. Цирк, да и только. Он совсем разгорячился, никакой солидности в нем не осталось. Сам бегает по комнатушке, показывает, орет: «не надо! пожалуйста родненькие, пожалуйста миленькие! все что хотите сделаю!». Нет, это не расскажешь, это слышать надо было. Сразу видно — большой личный опыт у человека. А ведь очень даже немолодой человек, кто бы подумал что у него такие таланты. В общем интересно.

Я увлекся тоже, и к концу часа у меня уже стало очень даже неплохо получаться. Более того — даже слезы получилось вызывать безо всякого нашатыря и лука! Самому приятно. Даже мысль мелькнула такая — может мне бросить к черту все эти компьютеры, сети и весь этот банковский менеджмент? А пойти в кино, например. Или театр. С моими-то способностями к перевоплощению?

Помню, я еще тогда подумал — как дурак полнейший себя веду последнее время, ну куда это годится? Руки-крюки, морда волка, уши осла. Клыки. Ну не бред? Не детский сад? А ведь сесть перед зеркалом и серьезно поработать (покушать, покушать только перед тем!) — ведь я наверно смогу изобразить не тупые клыки или там морду щетинистую, а натуральное портретное сходство. Владимир Ильич Ленин, зд`гаствуйте! А?

Тут пришел безбровый Гоша в комнату. Неглупый парень был, кстати, земля ему пухом. Хотя ладно, не буду вперед забегать, рассказываю по порядку. Значит, пришел Гоша в комнату — напряженный такой.

— Едут! — говорит, — Готовимся!

— Стоп! — говорю, — Мне еще переодеться надо. Принесите мне одежду, рванину какую-нибудь.

— Одурел? — изумляется очкастый, — Я-то порадовался что ты хорошо концепцию понял. Какую к черту рванину? У тебя костюм самое то. Белую рубашку кровью залить — вот самая концепция.

— Что?! — говорю, — Ты знаешь сколько костюм стоит?!! Кровью залить?

— Нет, ну можно с такими работать? — вздыхает очкастый и оборачивается на Гошу, — Правильно мне говорил босс — надо или живца брать натурально или клоуна приглашать, фокусника.

— И надо было фокусника. — пробасил Гоша. — Изобразил бы нам тут хоть ногу отрезанную, хоть яйца. За те же деньги.

— Рожу их каждая собака знает, клоунов этих. — поморщился очкастый.

— Ладно, — говорю, — еще штука денег и пиджак ваш.

— Некогда мне. — говорит очкастый, — Пойду встречать босса с клиентом. Гоша, разберись с ним, дай ему денег чтоб не ныл.

И уходит. Гошу хмуро вынимает из кармана горсть бумажек и дает мне.

— Так, — говорю, — А я что-то не понял, наркоз где? Врач где?

— Врача тебе. — говорит Гоша, — Наркоза тебе.

— Иначе не буду работать.

— А куда ты денешься, голубчик?

И ухмыляется так мерзко. И вынимает из кармана ножик-выкидушку. Здоровенный такой ножик, лезвие с кровостоком — короче, все дела.

— А никуда не денусь, — отвечаю ему, — Только клиенту вашему я буду кричать «помогите, спасите»...

— Вот и молодец. — кивает Гоша.

— «Помогите-спасите», буду кричать, «Я клоун из детского сада и приехал сюда фокусы с пальцами показывать за деньги, а меня тут мучают, заслуженного артиста Гагаринского района!»

— Хитрый, с-с-сука. — говорит Гоша. — Да шучу я, шучу, будет тебе наркоз. И перевязка. Только врача тут, сам понимаешь, нету никакого. Поэтому я вместо врача. Но ты не трясись, у меня может опыта в таких делах побольше чем у врача. Ты в армии не служил?

— Не служил.

— Ну вот послужи в горячей точке, вернешься врачом. Понял?

— Понял, неси давай заморозку или что ты мне колоть будешь.

— Герыч. — говорит Гоша и начинает шарить в кармане, — Понюхаешь — и нормально.

— Это что такое? — говорю, — Героин что ли?

— А больше ничего тут нету, брат. — отвечает Гоша и в кармане озабоченно шарит, — Где же? Неужели потерял?

— Вот суки, — говорю, — Последний раз с вами работаю, подонками. Не шарь, не шарь, не нужна мне твоя отрава, даже видеть не хочу. Слышал что это такое, спасибо, не надо. Лучше без наркоза режь мизинец. Но это еще пять штук.

— Что?! — говорит Гоша, — Шиш тебе!

— Ну все, — говорю, — Я — клоун. Понял?

Тут Гоша нервно вынимает мобилу и прижимает к уху.

— Але! — говорит, — Слушай, тут гаврик быкует. Я его стукну пару раз? Чего? Говорит что клоуна будет изображать перед клиентом. Может ему рот заклеить?

— Я и с закрытым ртом клоуна изображу — будь здоров!

— Чего? — говорит Гаврик в трубку и переходит на шепот, сразу видно, что очкастый с ним шепотом говорит, — Чего быкует? Что заморозки нет и врача. Нет. Нет, не бил. Я ему герыч предлагал, отказывается. Денег просит. Дать ему в рыло? Чего? Денег дать? Может в рыло? Ладно. — кладет в карман мобилу.

— Ну чего, — говорю, — решили?

— Даст он тебе пятерку. — говорит Гоша, — Вымогатель. Но только в следующий раз. Если не последний раз мы работаем.

Но я уже понял что с этих жмотов больше ничего не вытрясти. Гоша тем временем вынимает веревку и начинает меня привязывать к стулу, как договаривались. Тщательно привязывает, со знанием дела. Профессионал.

— Ну, — говорит Гоша, — С Богом. Готов?

— Готов. — отвечаю. — Какой палец подставлять? Правый, левый, какой?

— Какой хочешь, мне без разницы.

Переговариваемся прямо как в поликлинике, будто я анализ крови сдавать пришел.

— А ножиком своим не промахнешься?

— Я не ножом. Как я тебе ножом отрежу? Ножу стол нужен, упор. Я кусачками.

И вытаскивает из кармана кусачки. Не то чтобы ржавые, но вид поганый.

— Так мы совсем не договаривались! — возмущаюсь я, — Что за антисанитария такая?!

— Почти новые кусачки, еще ни разу не использовались по назначению. Чище чем мой нож в три раза. — убедительно говорит Гоша.

— Ни фига себе. — говорю, — Это по какому такому назначению они не использовались? Если вы ими каждый день пальцы режете, то я против. Еще мне СПИДа не хватало занести в рану. Или гепатита, тоже говорят примерно одна фигня.

— Обижаешь. — говорит Гоша, подносит кусачки к моему лицу и щелкает, — Какие пальцы? Видишь зазубрины? Проволоку резали. Колючую.

— Все равно зараза.

— Я их водкой протер, не волнуйся. — говорит Гоша. — Мамой клянусь.

Ну не скотина? Врет ведь! Нагло врет. Но тут в коридоре шаги раздаются, и я вижу в открытую дверь комнаты как мимо проходят люди. Здоровые такие туши. Серьезные, судя по виду. Настолько серьезные, что совсем не страшные, потому что таким я не интересен. Даже если у меня пятнадцать тысяч денег сейчас в кармане. И вот они проходят и уходят, только один на меня зыркнул мимоходом и глаза отвел. Бегающие глаза такие, деловые. Сразу видно — охранник чей-то. Я смотрю на Гошу, Гоша смотрит на меня, мол все в порядке, жди. И мы сидим молча еще минут двадцать. Уж не знаю что там у них происходило, видно беседовали, но нам отсюда ничего не было слышно. Вообще подозреваю, что через подвал их провели просто так, и вывели снова на первый этаж коттеджа.

И вот раздаются снова шаги, за дверью слышу голос «кстати, заглянем на секунду вот сюда». И вваливается в комнату вся процессия. И зырит на меня. А Гоша встал за мной и плечо сжимает — мол, приготовься. А я смотрю на эти лица. Один очень толстый господин кавказской внешности. Очень важный и серьезный. Но бледный, напуганный. С ним — видимо его охрана. А рядом еще одна суровая морда. Конечно моложе чем мой очкастый, но сразу видно — это его босс. И еще два быка, видно местные.

— Здравствуй Кирилл. — говорит босс и выразительно на меня смотрит.

Я чего? Я отыгрываю испуг.

— Плохие для тебя новости. — говорит босс, — Беседовал с нашими общими знакомыми. Которые денег взяли, а отдавать не спешат. Так вот, Кирилл, наши общие знакомые даже тебе помочь не хотят. Понимаешь?

Я открываю рот и начинаю голосить:

— Отпустите меня! Что вы со мной делаете? Не надо! Не надо! Папа! Папа, помоги! Папа!

Очкастый удовлетворенно кивает, а гости переглядываются.

— Не проблема! — громко объявляет босс, — Мы тебя обязательно отпустим в ближайшие дни.

Я в ступоре. Этого мы не репетировали. На всякий случай молчу.

— Отпустим. — повторяет босс, — Но по частям. Первую часть отпускаем сегодня.

И кивает Гоше. Тот яростно выхватывает кусачки и поднимает их победно, чтоб зрители видели.

— А-а-а-а-а-а-а!!! — кричу я, — Не надо! Пожалуйста! Родненькие, пожалуйста миленькие! Все что хотите сделаю! Позвоните папе! Дайте я позвоню папе! Не надо! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!

И дергаюсь, типа вырываюсь. Но не сильно дергаюсь, я ж не дурак, промахнется Гоша — оттяпает мне всю кисть.

Надо отдать должное Гоше — молодец. Сделал все красиво и быстро. Щелк, хрусть — и мизинец на полу, а из руки кровь хлещет. Гости в ужасе, рвутся вон из комнаты, в двери давка. Не ожидали такого. Я конечно, ору как положено, захлебываюсь до хрипа. Только мне не больно. А проблема у меня другая — чувствую, что палец растет снова. И ничего не могу с этим поделать. Поэтому прячу руку на груди, все равно пиджак уже испорчен.

— Все. — говорит Гоша шепотом, — Молодец, братан, хорошо поработал. Давай быстрей перевяжу, как рука?

Ну я поднимаю руку — а там все нормально.

— Обосраться! — говорит Гоша в восхищении и поднимает с пола мизинец. — Выросло заново!

— А ты думал? — говорю.

— Я думал — это свистеж и эта, как ее, компьютерная графика. Научи, как ты это делаешь?

— Витаминов надо больше жрать, а не наркотиков.

— Слушай, братан, — произносит Гоша, задумчиво вертя мизинец, — А пальчики?

— В смысле?

— В смысле — отпечатки? Теперь разные?

Я протягиваю руку и он начинает сравнивать два пальца, сощурив глаза.

— Фиг разглядишь при таком свете. — говорит он наконец, — Но очень похожи. Жаль если одинаковые. А то полезная была бы способность. Можно хорошие штуки делать.

— Давай-ка отвяжи меня от стула лучше.

Гоша начинает меня развязывать, медленно и задумчиво.

— Слушай, — говорит он, — А как же мы будем второму клиенту культю показывать?

— Мизинец отрубленный покажете. А руку перебинтуем.

— А вдруг босс не согласится? — с сомнением говорит Гоша.

— Его проблемы. — пожимаю плечами.

— Тс-с-с, браток. Ты знаешь кто у нас босс? Счастье твое что не знаешь.

В это время в коридоре раздаются шаги и входит улыбающийся очкастый. Я еще не видел его улыбающимся.

— Молодца! — говорит мне и вынимает из кармана пачку денег, — Отлично поработал. Получишь добавку за безнаркоза. Ты не думай — мы люди честные.

— Я и не думаю.

— И не думай, не думай.

— Не думаю.

— Ты смотри, — хмуро кивает ему Гоша, — У него уже все выросло.

Я поднимаю руку и шевелю мизинцем.

— Дела-а-а-а... — цокает языком очкастый, — Профессионал. И как мы его Климу теперь покажем?

— Перебинтуете руку. — говорю.

— Не, не пойдет. — говорит очкастый, — Клим не лох. Это они лохи полные, а Клим не лох. Поэтому мы тебе и рот заклеивать будем, и воплей не будет. Клим поймет. Почует. Так что придется снова рубить.

— Во-первых, мне уже пора. — говорю, — Мне вечером еще диплом писать. У меня месяц до защиты, когда я диплом буду писать? У меня экономическая часть не подсчитана вообще.

— Больной что ли? — говорит Гоша, — Ты за эти деньги себе три диплома купишь. Вместе с тремя дипломницами!

— Не, я так не работаю. Короче, мне пора.

— Стоп, стоп, стоп. — говорит очкастый, — Пешком что ли пойдешь? Погоди, выступишь перед Климом, и мы тебя в город закинем, на работу.

— Никак. Ну только еще десятка. И пятерка за отсутствие наркоза. Ну ладно, пятерку скину за опт. Десятка — и я работаю.

— Десятка? — говорит задумчиво очкастый, — Ты что ж это думаешь, мы их тут штампуем что ли? Ты думаешь нам деньги так легко достаются, да? Ты вообще как, с головой пацан или как?

— Как видишь. — говорю.

— Так вот послушай меня, парень. Я бы тебе конечно мог сказать, что дам и десять, и двадцать, и пятьдесят. И ничего не дать. Но мы же честно работаем, да? Мы же тебя не обманываем, да? Поэтому я тебе честно скажу. Как сыну. Сынок! Ни хрена ты сегодня больше не получишь! Потому что и так получил все, что надо. То, се, костюм, наркоз — куча денег. На два пальца уже получил. Поройся в карманах своих оттопыренных. Поэтому отработаешь еще раз. По честному. Мы честно и ты честно. Ясно?

— Очень нехорошо получается.

— Сынок. Ты на себя посмотри. Сидит, живой, здоровый, румяный и торгуется. Вот положа руку на сердце — мне деньги достаются куда тяжелее. Живешь как лось в лесу. Так и гляди из-за куста грохнут — не волки, так лесники. Ясно? Так что все нормально.

— Ладно, уговорили. Давайте вашего Клима.

— Тихо. — говорит очкастый, — Забудь это слово и не упоминай его вообще никогда. Это такой волчара, который всех за яйца держит и насквозь видит.

— А еще мне пожрать надо. — говорю.

— Вот с этим погоди, не до этого.

— Нет, говорю, не погоди. Вот это как раз важно — иначе работать не смогу. Организм так устроен, понимаешь?

— Гоша, принеси ему жратвы. — говорит очкастый, — Сосисок каких-нибудь.

— Вон пусть палец свой съест. — ухмыляется Гоша.

— Так. — произносит очкастый, и таким тоном, что Гоша сразу выходит из комнаты.

Проходит еще часа три. Я уже поел плотно, поболтали с Гошей о жизни — неглупый парень оказался, хотя со странностями. И наконец приехал ихний Клим. Я это понял, потому что началась суета и по коридору забегали люди. Очкастый заглянул пару раз на секунду, помахал руками, типа — готовьтесь, ша. И снова убежал. И вот наконец пришел Клим. Я сразу понял что это он. Парень — ну на пару лет меня старше, максимум. Приехал один, без охраны и прочей свиты. Здоровенный как жердь, чернявый, глаза — как два лазера. Надо было видеть как они все вокруг него ходят на цыпочках! Не знаю, самому захотелось встать в его присутствии, только я к стулу был привязан. Биополе что ли такое? Все молчат, на него смотрят — что скажет? Как отреагирует? А он так спокойно вошел, зыркнул туда-сюда, на меня уставился. Задержался взглядом. Очень тяжелый взгляд, я отвел глаза машинально, и только потом вспомнил, что мне по роли не положено себя нагло вести. Сижу, в пол смотрю. К стулу привязан, рот скотчем заклеен, пиджак в пятнах крови. И этот пень черный меня глазами сверлит, покачивается.

— Гоша, давай! — говорит очкастый.

Гоша хватает мою руку, поднимает в воздух и кусачками — хрясь! В этот раз у него не так ловко получилось. Я, конечно дергаюсь, кровь хлещет, Гоша сразу бинтом, бинтом — бинт наготове. Я же его предупредил что палец снова вырастет, хочу я этого или не хочу. Я голову на грудь повесил, ни на кого не смотрю, понятное дело, типа — хнычу себе с заклеенным ртом.

Но чувствую — все на меня смотрят. И Клим смотрит — неподвижно, изучающе. И не вижу, но чувствую — на лице его ничего не изменилось. И все немного разочарованы. Чуть было не сказал «все наши», вот ведь корпоративный дух! Наконец босс, ну этот, который главный над очкастым, произносит:

— Все. Пойдем, Клим, здесь больше делать нечего.

И пауза. Клим молчит, сверлит меня глазами. И наконец произносит:

— Этого парня я по телеку видел. Он пальцы заново выращивает. Не многовато вы ему платите? Карманы от денег аж раздулись.

Разворачивается — слышу скрип ботинок в гробовой тишине — и выходит из комнаты. И вся толпа выходит вслед за ним — в гробовом молчании. Остаются в комнате только я и Гоша. Гоша молчит, вынимает нож — щелк! — открыл. А после Клима в комнате такая зловещая атмосфера повисла, что были бы тут мыши белые или мелкие зверьки, которые раньше людей дохнут от всякой радиации и прочих вредностей — подохли бы мыши. Гоша нож вскидывает резко. Ну, думаю, пиндык тебе. В меня на юге следователь стрелял — даже следов не осталось. Только попробуй, ткни. Я сейчас когти выпущу, веревки порву и тебе горло перегрызу. Но Гоша и не думал ничего такого, просто рассек веревки.

— Как рука, — говорит, — Нормально?

— Нормально.

И бинт сдергиваю. А там действительно все нормально уже. Посмотрел на пиджак — действительно карманы неприлично раздулись.

— Да, — цыкает зубом Гоша, — Я говорил, Клим — это всегда провал. Сынки мы перед ним...

И это были последние слова, которые я слышал от Гоши. Потому что сверху послышался далекий громкоговоритель. Не помню что он сказал, что-то вроде того, что дом окружен.

Гоша кинулся вон из комнаты. Я бросился за ним. Поднимаюсь вверх по лестнице, а там уже топот, люди бегают с автоматами, наши люди. Я издалека в окошко глянул — а там штуки три машины. Грузовики — не грузовики, джипы — не джипы, черт разберет что это такое. А за ними черти перебегают с места на место в камуфляжах. В масках черных. Спецназ или ОМОН — не знаю, но люди серьезные. И совсем не бандиты — государственная служба. Хотя... Ладно, не будем о политике. В общем мне как-то нехорошо становится. Не то, чтобы я за себя испугался. Но и за себя конечно тоже, я непонятно в каком статусе, типа получается работник бандитов. Но и ощущение такое тоже возникло — типа «наших бьют». Не то, чтобы они мне симпатичны, бандюки эти. Но все-таки со мной они очень хорошо себя вели и честно. И вообще, откуда я знаю чем они занимаются? Может у них действительно денег взяли и отдавать не хотят? Не знаю и знать не хочу. В общем что-то вроде симпатии. Подружились. А тут у них проблемы. Мне бы отойти в сторонку, вниз в подвал, но нет, стою среди общей суматохи, никто на меня внимания не обращает. Вижу — Клим стоит в углу веранды. Руки скрестил на груди, смотрит исподлобья, видно тоже боится. А остальные братки — так вообще до смерти перепуганные. Гоша мимо пронесся — белый как мел, глаза как у окуня морского. Горячие точки — это, конечно, да. А когда вокруг дачи бегают черти в масках... И тут скатывается с верхнего этажа очкастый.

— Стоп! Спокойно, парни! Охренели что ли? Быстро убрали стволы, это ж спецназ! Никакого сопротивления! Потом разберемся и все уладим.

Ну вот надо было ему раньше сверху скатиться, потому что его уже никто не услышал. Все нервные, не готовы к такому — раздается звон стекла и на пол прямо передо мной падает здоровая банка консервная. И начинает дымить. Ну вот надо им было это делать, ОМОН-овцам? И так понятно, что дача, а не гарнизон, сдадутся, никуда не денутся. Удаль что ли молодецкую показать?

Я зажимаю нос ладонью и бросаюсь к лестнице в подвал. Потому что стоял недалеко от нее. И вот пока я лечу к лестнице, слышу как кто-то не выдерживает и начинает палить из автомата. Это конечно полный финиш. Нет, я конечно в институте с военной кафедрой ездил на стрельбище, стрелял. Уши затыкали мы. Но одно дело — за городом в чистом поле, и совсем другое дело — на маленькой веранде. Совершенно непонятно что происходит — гул, звон стекла, банка дымит и вонь пороховая — воздух становится густой как сметана. И в ответ на улице ударяют автоматы. Я спотыкаюсь около лестницы и вижу что через всю веранду мчится Клим огромными скачками. Знаешь такое выражение «срезала автоматная очередь»? Вот я раньше особо не представлял, а тут действительно другого слова не подобрать. Срезала. Ломается Клим на бегу как метр складной, и падает. Ну а я качусь вниз, в подвал по лестнице. Башкой о ступени, кувырком, ползком — неважно уже как. Потому что страшно дико и дым наплывает от этой чертовой шашки. Это я уже потом думал — а чего мне-то бояться? После того как следователь из пистолета в упор стрелял? А все равно уже голова ничего не соображает.

В общем пока я внизу в коридоре прихожу в себя, наверху продолжается пальба. Знаешь, как будто включил на полную громкость звук и в игрушку режешься, в наушниках. Вот примерно так же. Забился я в комнату, где мы цирк с пальцами устраивали, понимаю, что делать мне наверху нечего и влип я в серьезную историю. Поэтому ложусь на пол в углу, и лежу. Лежачих не бьют. Кто их знает какие у них рефлексы, у спецназа, может они по вертикальным фигурам стреляют автоматически?

Пальба наверху стихает. И вот раздаются шаги и мимо раскрытой двери кувырком прокатывается черт в маскировочном и исчезает. Проходит секунда и в комнату запрыгивает другой черт с дулом наготове — окинул взглядом, расслабился. Подходит ко мне. Но не вплотную, так, на несколько шагов.

— Встать! — говорит, — Лицом к стене, руки за голову. Ноги раздвинуть.

Медленно встаю, поворачиваюсь к стене. Он меня похлопал руками по бокам — нет ли оружия. А там пачки с деньгами.

— Достать все из карманов! — командует.

Ну, думаю, все. Доигрался, мальчик. И деньги отберут и пристукнут заодно. И такое меня зло взяло! Даже не на него, на себя. За то, что я, как последний дурак, вообще ввязался в это дело, за жадность свою. За пропавший день и пиджак испорченный. Ну вот плохо мне жилось, да? Ну вот надо мне это все было? Чтобы в итоге меня хлопнули как бандита. И маму в суд вызвали. Ознакомьтесь, ваш сын, член преступной группировки, был убит в перестрелке с отрядом спецназа при штурме здания. Распишитесь — вот здесь, и на втором листе тоже...

В общем, импульс такой. Можно было конечно умнее, я ничего не говорю. Но я уже почти себя не контролируя, автоматически выпускаю когти, выдвигаю волчью морду, разворачиваюсь с ревом — и вцепляюсь ему в горло. То есть это я думал, что в горло, на самом деле там на ощупь у него такая колода до самого подбородка — воротник бронежилета. Если кто не понял — вцепляюсь пальцами конечно, не челюстями — я ж не урод какой-нибудь. Челюстями я просто у его лица хлопнул, ну типа напугать. Но эффект потрясающий — он закатывает глаза и оседает.

Вот кстати я уже много думал — почему половина людей мою волчью морду воспринимает нормально, типа как болезнь такая или особенность организма, а половина — жутко пугается? И понял, что все тут дело в агрессии. Точнее не сам понял, это мне Никита потом объяснил. Если человек заранее относится к тебе как к безвредному существу, типа пациента районной поликлиники, и если ты никак не даешь понять, что ты против него чего-то замышляешь, а наоборот, ведешь себя робко и слушаешься всего, что тебе говорят — то такой человек и на морду смотрит спокойно, и когти его не пугают. Но вот если неожиданно кинуться на человека — ну типа как я на Горохова накинулся тогда в студии — вот тут он впадает в ужас по полной программе. В общем-то и в жизни всегда так. Даже если в тебе росту два метра и вообще размером с танк, рожа жуткая и руки в татуировках, то все равно никто тебя не испугается если ты станешь в дверях и будешь ныть: «извините... изви... извините пожалуйста... можно мне? можно мне войти? извините...» И наоборот, если ты дистрофик и ростом метр, войдешь и гаркнешь: «а ну, суки, лечь на пол и не двигаться!!!» Мы много об этом с Ником говорили. Ну да ладно, это все после, после расскажу.

Так вот, стою я как дурак над спецназовцем и не знаю что делать. Но понимаю — сматываться надо отсюда поскорей. И вот ноги сами начинают меня нести к выходу. Я выбегаю в коридор — и несусь по нему. Только не в ту сторону, где лестница — там стоят спезназовцы, а в другую сторону, там чисто. Коридор короткий, в конце лесенка наверх и дверь. Сзади раздаются крики, и я с размаху врезаюсь плечом в дверь. Она распахивается и я попадаю в просторное бетонное помещение, и понимаю — гараж. Здесь тоже люди, я не успеваю разглядеть их, а бегу к выходу. Не знаю выход это или нет, но бетон уходит круто вверх и оттуда льется солнечный свет — вроде створки гаража полуприкрытой. За спиной раздается топот, и я понимаю, что до створки не добегу. Тогда я бросаюсь за автомашину, но спотыкаюсь о какую-то дрянь, то ли шланг, то ли кабель, шланг скорее. И падаю на черный, в грязных масляных разводах, бетон. Успеваю выставить вперед руки и падаю на четвереньки, но мордой ударяюсь. Тут так быстро не привыкнешь к тому, что у тебя морда вперед торчит почти на четверть метра. В общем боль жуткая, как по носу с размаху бейсбольной битой засадили. Я не знаю как это бейсбольной битой, но думаю — ощущения такие же.

А со всех сторон топот, и я понимаю что попался. Ладно бы стреляли — не боюсь. Но ведь навалятся, свяжут, и все. Неприятностей не оберешься, доказывай потом. И так мне захотелось спрятаться, змеей стать, лягушкой, собакой... Что чувствую — ползет по мне одежда, скрипит пиджак, я дергаюсь — и выползаю на четвереньках. Смотрю на себя — а я и есть собака. Весь в шерсти. И я отскакиваю в сторону, и тут выбегает спецназовец и наступает мне на левую руку. На лапу, то есть. Боль — жуткая, ботинки у него кованые. И я с визгом — натурально собачьим — бросаюсь у него из-под ног. Он на меня внимания не обращает и прячется за машину. И я оглядываюсь, и вижу что никто на меня внимания не обращает. Пятеро спецназовцев притаились за машинами — там этих машин в гараже штуки четыре. И я бочком, бочком, цок-цок-цок, коготками по бетону... И трушу к выходу, помахивая хвостиком. Створка гаража полуприкрыта, вертикальная, типа хлебницы. И я пролезаю в щель и выползаю на воздух.

Отхожу немного в сторону и сажусь за землю. Тоже кстати ощущение странное — на земле сидеть. Как свитер под голую попу подстелил и сел. В общем сижу, оглядываюсь. Пытаюсь отдышаться от этих пробежек, открыл пасть, высунул язык — сразу легче стало. Гляжу вокруг — картина маслом: гибель дачного хозяйства. Помню, очень аккуратный был домик, трехэтажных коттеджик кирпичный, вокруг дорожки, кустики, все желтыми листьями усыпано, чистенько. Сейчас — словно танки катались, все перерыто, там где были кусты стоят эти грузовики-джипы, полубульдозеры. А перед ними на листве в лужах крови рядами лежат люди. Вот Гошу среди них я узнал, и узнал парня, который меня встречал тогда у памятника. Остальных — человек пять там еще было — не признал. Клима там не было, и очкастого не было. И босса ихнего тоже не было.

— Ну, пшла, пшла. — слышу вдруг над ухом.

Оборачиваюсь — стоит спецназовец. Я отбегаю еще подальше, забегаю за джип. На меня никто не обращает внимания. В кабине кто-то сидит, разговаривает. Прислушался. Очень кстати хорошо получилось — только слух напряг и уши повернул. Вправо, влево пошевелил ушами — раз — и поймал точку. И звук сразу усилился раз в двадцать. Шевельнуть ухом — и пропадает эффект. Трудно это объяснить, какое-то очень собачье ощущение. Я раньше думал что у них уши просто так, чем больше тем лучше слышно. А оказалось дело не в этом. Там точку надо поймать обоими ушами, потому они их и настораживают и водят ими когда прислушиваются. Знаешь как это по ощущениям? Вот закрой уши ладонями, поверти головой вправо-влево — и открой резко. Ясно? Я это называю — поймал точку.

Короче, поймал точку и стало мне слышно что там внутри, за темными стеклами происходит. Разговаривают негромко по внутренней связи. А ответы слышны с искажениями.

— Артамонов, ну что там? Нашли его?

— Не нашли, Кэп. Тут в гараже ЧП, Кэп.

— Докладывай.

— Непонятно, Кэп. Выбежал человек и исчез. Нашли одежду. Пиджак, брюки, трусы, носки, рубашку. В карманах валюта и ключи. Мобильник к одной пачке пристегнут резинкой. Самого не нашли.

А у меня просто мороз по коже — ключи, черт бы их побрал! И сразу теплая волна по телу — хорошо что паспорт с собой не брал сегодня.

— Ключи от машины? — говорит Кэп.

— Похоже от квартиры. С брелком, квадрат черный с желтыми точками.

Квадрат! Идиоты. Это же процессор 486dx33! Ножки конечно обломаны, а вовсе это не точки желтые. Посередине дырка — алмазным сверлом просверлено. Подарили мне хакеры из Минска, давно еще.

— Не наследите там как в прошлый раз. — говорит Кэп, — Все мелочи чисто соберите. Человека найти. Как Петеренко?

— Петеренко нормально. Сквозное пулевое, бедро. Не страшно, кость не задета, нерв цел. Перевязываем.

— В сознании?

— В сознании.

— Что еще?

— В подвале-гараже — все.

— Работайте! — и щелчок, — Ким, что у вас?

— Без изменений. — спокойный угрюмый голос, — Обыскали, связали. Дознание не проводили.

— Не трогайте их. Нашли заложников?

— Никого нет, Кэп.

И тут перебивка и другой голос:

— Все. Чердак взят, Кэп. Пусто. Кладовки.

— Ким, работай! Заболодин, что с чердаком?

— Пустой. Нежилой, никого нет. Смотрю инфру. Никого.

— Третий кто контролирует?

— Касаев с ребятами. Никого.

— Оставь там Касаева с Геком, а сами спускайтесь в подвал, там проблемы какие-то.

— Понял.

— Задача — осмотреть все углы, мальчишку найти.

В динамике раздается неразборчивый звук — то ли смешок, то ли икание.

— Заболодин! — рявкает Кэп, — Что там?

— Ничего, Кэп. Тут Гек спрашивает: «а был ли мальчик?»

— Скажи ему чтоб не умничал! Сигнал был от уважаемого человека, задержанные подтвердили! Ищите! Приметы — на какой-то руке отрублен мизинец. Наверняка они заложника внизу прячут, или он убежал и куда-нибудь забился. Ищите, он мог отрубиться от потери крови!

Я так машинально хвост поджал, встал, язык высунул и тихонько потрусил вдоль аллеек, вдоль, подальше отсюда, к воротам. Ворота распахнуты, я выбежал... и остановился. Вот ситуация, прикинь? Куда мне идти? Пешком на своих четырех в Москву топать? Или человеком обернуться и в машину сесть? Какую машину? И как человеком обернуться? Нутром чую — обернуться-то не проблема. Проблема будет когда окажется что я голый. В общем стою я перед воротами, ушами дергаю задумчиво, хвостом помахиваю. Думаю, короче. И по всему выходит, что надо мне как-то одежду свою обратно добыть, тем более там деньги крупные.

И я возвращаюсь на участок, хочу зайти на веранду, но там слишком многолюдно. Стою у крыльца, люди ходят, внимания не обращают, но я так понимаю, стоит сунуться мне на веранду — сапогами по заднице надают. Поэтому я обхожу дом кругом, сквозь кусты продираюсь, и подхожу снова к двери гаража. Она распахнута, возле нее стоят и курят двое чертей с автоматами. Я молча и деловито мимо них — прямо в гараж. Слышу за спиной «Э! Э! Куда пшла, сука?!» Обидно, да? Какая я тебе сука? Кобель я. В общем не обращаю внимания, в гараже сразу за машины, за машины, выглядываю — на том месте, где я собакой стал, одежды моей уже нет. Обхожу гараж аккуратно, пролезаю под машинами — нигде нет одежды. Вот гады! Хочу зайти в подвал через дверь, а она закрыта. Я ее сбоку лапой попробовал открыть — бесполезняк, только когти тупить.

Ну делать нечего, разворачиваюсь и бреду назад. Выхожу из гаража. И тут вижу — вываливает из главного входа черт и несет мои шмотки в прозрачном полиэтиленовом узелке! Я сразу за кустик, и наблюдаю. Принес он их к одному джипу, постучал в темное стекло — нет ответа. Положил узел на землю, закурил. Ну, думаю, это мой шанс.

Аккуратненько так, за кустиками, пробираюсь, пробираюсь, машину обхожу. Смотрю направо, налево — никого. Ну я — нырк под машину. Вот он, мой узелок, лапу протянуть! А рядом два башмака здоровенных. Но мне-то не видно что он там делает! Может курит и вдаль смотрит, о жене мечтает, а может на мешок пялится и думает как бы оттуда денег половину выудить тайком от начальства. Если еще не выудил конечно. Тут шлеп — плевок на землю падает передо мной. Так, думаю, пока я торможу, он сейчас докурит, узелок поднимет и уйдет с ним куда-нибудь. Поэтому я еще мысленно сосчитал до десяти и кинулся вперед.

Не сказать чтобы у меня хорошо получилось, потому что как человек вперед кидается? Ногами. И вот я задние лапы по человеческой привычке резко выпрямил и задницей саданулся о днище джипа, так что стремительного прыжка не получилось. Но все равно морду высунул и цап зубами мешок! И лапами по земле упираюсь, обратно тянусь. Но у спецназовца тоже реакция будь здоров! Он тут же хвать — и в мешок вцепился. Я под машину тяну — он обратно, вверх. И главное — то ли от растерянности, то ли чего, — молча вся эта сцена происходит. Я тяну, всеми лапами упираюсь, уже сам почти под машиной, только башка торчит. Смотрю на него снизу вверх — рожа у него ошеломленная такая, смуглая, глаза узкие. И тут он, видать, в себя приходит и начинает не просто мешок тянуть, а раскачивать его — вниз приотпустит и сразу вверх резко! И меня от этого бац — лбом об днище машины! Больно, неприятно, чуть ли не искры из глаз сыпятся. Раз, другой, третий. Бац! Бац! Бац! Все сильней и сильней.

А тут уже краем глаза вижу — издалека кто-то несется здоровенными прыжками, кричит: «Ким! Ким! Что там такое?» Я дергаюсь изо всех сил — и раздается треск ткани, мешок вместе с моими шмотками разрывается пополам и передо мной на землю шлепается пачка евро, перевязанная резинками, и мобильник к ней пристегнут. Я помню эту пачку, я ее в нагрудный сунул. И зачем-то мобилку под резинку тоже запихнул. Это у меня бывает когда волнуюсь — начинаю всякие предметы компоновать и комбинировать. Ну штопор там в пробку вкручивать и выкручивать, авторучку развинчивать-завинчивать, а тут мобилку резинкой пристегнул к пачке и так в карман сунул. А в пачке этой десять штук. Ну и я чего? Я тогда отпускаю клочья пакета, цапаю зубами эту пачку и скрываюсь под машиной. Разворачиваюсь там юлой и вылетаю с другой стороны.

Вылетаю — и понимаю что дело плохо. Со всех сторон бегут черти в маскировочных жилетах, на ходу целятся в меня. Ну что тут делать? Прыгаю влево, вправо и назад. И тут раздается очередь автоматная. Очень неприятно когда пули над самыми ушами звенят. Я прыгаю снова вбок, припадаю к земле, в другую сторону, а треск очередей уже со всей сторон и бок обжигает вдруг. Я уже ничего не вижу не слышу кроме грохота, и вдруг понимаю что я за воротами на шоссейке и прямо напротив, за шоссейкой — еще один каменный забор — соседнего участка. И ворота в нем, а под воротами щель. Я кидаюсь в эту щель, выскакиваю на чужой участок и нос к носу сталкиваюсь с огромным ротвейлером. Ротвейлер открывает пасть чтобы рявкнуть, но я несусь прямо на него, пачка в зубах зажата, так что и сказать ничего не могу, только смотрю ему в глаза так грозно, как только могу. Вы видели когда-нибудь в собачьих глазах ужас? Вот такой ужас отразился у него. Ротвейлер весь присел от страха и в сторону отпрыгнул, а я несусь вперед, огибаю дом — там за домом еще поле огромное, бурьяном поросшее. Я вот не понимаю, зачем людям такой здоровый участок, если они его обработать не могут? Ну я не говорю про картошку, хоть бы деревьев посадили. Так нет — здоровенный пустырь. Я скачу по этому пустырю как бешенный, уши мотаются, чуть ли не по глазам колотят, вдалеке забор, а перед ним груда кирпичей.

Я на груду с разбегу залетаю, с нее на забор, и с него — в кусты. Только глаза успеваю зажмурить. Выныриваю из кустов — впереди лес. Я туда. И галопом, не разбирая дороги, мимо стволов, вперед, вперед. Минут пятнадцать несся, наконец остановился, забрался под елку, пачку на землю сплюнул, язык высунул, пытаюсь отдышаться. Осмотрел себя, бок осмотрел — ничего нет. Ну не берут меня пули. Заживает как на собаке, пардон за каламбур. В общем отдышался я под елкой и думаю — что делать-то теперь? Понятно что в поселок возвращаться — не самая лучшая идея. Надо либо одежду найти, либо в город идти. Пешком. Ну а как бы ты на моем месте? Вот как бы?

В самом деле не сидеть же как бы под елкой? А тут еще как бы противно так под елкой этой, хвоя как бы сыпется на холку, паутинки эти мелкие морду опутывают, ну и как бы муравьи-жучки бегают. Мерзость. Хватаю я как бы пачку свою, вылезаю я из-под елки как бы... Да что ко мне это слово привязалось — как бы да как бы?! Вот ведь паразит! Стоит один раз произнести — и заклинило.

Про пачку надо сказать отдельно. Это я уже под елкой понял. Деньги — да черт бы с ними, по воду пришли, по воде ушли, как говорится. А вот как бы... Тьфу. Опять. Никаких как бы!!! А вот мобилку спасти — вот ради этого стоило все затевать. Потому что мобилка — это палево стопудовое. По ней меня за минуту вычислят. А так — пойди докажи чей пиджак и где меня теперь ловить. Разве что собаку-ищейку по следу пустить. Но пускать собаку по следу собаки — это маразм вообще уже запредельный, как ты понимаешь.

В общем ободрился я немного, уши торчком поднял, повел ими — поймал точку. Слышу — машина проехала вдалеке. И вторая. Ну я туда, бегом через лес. Бежал недолго, минут десять. Вижу — шоссейка. Похоже та самая, по которой мы сюда ехали. Я на всякий случай пробежал еще немного вперед, до поворота. Если эти черти поедут по дороге — всегда запросто в лес уйду, не догонят.

Ну вот, чего дальше делать? Дальше ясно. Тачку ловить. Деньги есть. Но вот, прикинь, проблема — как ловить тачку? Обернуться и голым ловить? Или собакой? Вот скажи, вот ты бы чего выбрала?

Я про себя так скажу — я человек конечно местами без комплексов, но стеснительный. И в голом виде на обочине шоссе стоять не буду. Поэтому я на всех своих четырех подхожу к кромке асфальта, сажусь, пардон, на задницу свою меховую и поднимаю лапу. И сижу так с поднятой лапой.

Вот у меня машины своей нет. Мог бы купить, предлагали мне перед летом иномарку неплохую по хорошей цене. Но так подумать — зачем она в городе когда кругом пробки? Сел в метро, а еще лучше просто тачку поймал, открыл пухлый том «Программирование на вижуал-фокале для чайников» — и сиди читай, никто не мешает. Если так подумать, вот еду я на работу, да? Приеду — буду там работать. После работы — поеду обратно. Так что это получается, что я мало того, что рабочий день отпашу по своей прямой специальности, так еще всю дорогу туда и обратно должен отработать два часа шофером? Нет, увольте, не хочу шофером работать.

Так вот, к чему я это? А, ну да. Нет у меня машины. Но если бы была, если бы была, и если бы я, едучи, увидел на дороге собаку голосующую — я бы остановился и подвез. Честное слово! Нормальная человеческая реакция, верно? Так — фигу! Чего ты думаешь, сижу я как дурак с вытянутой лапой, мимо едут машины. Редко едут. Ну что значит редко? Раз в пять минут. Пойди сейчас в дальнем подмосковье найди хоть одно место чтобы машин и людей совсем не было. Едут в общем. И хоть бы одна собака остановилась!

Грузовик-дерьмовоз вообще меня не заметил. Ну ладно, он высокий, может ему сверху не видно меня, я же низкая собака.

Затем едет легковушка, «Жигуленок». Куча народу в нем — семья с дачи едет, сразу видно, корзины, тюки, детишек пара, теща. И за рулем такой мужичонка в кепочке, весь высохший как вобла. Даже не посмотрел в мою сторону, только ребетенок на заднем сидении уставился, к стеклу прижался, аж нос в пятак расплющил. Ну ладно, это я еще понимаю, им меня и посадить некуда. Сижу дальше, жду. Лапа затекает, я ее опустил конечно, но все равно утомился уже махать.

Наконец катится еще одна легковушка, иномарка. За рулем парень молодой. Ну и что ты думаешь? Я, значит, лапу поднимаю, машу, мол, тормози, тормози, водила! А он побибикал мне — и дальше покатил. Ну не сволочь?

Жду дальше. Едет «Москвич» старенький с прицепом. За рулем — пожилая тетка. Рядом дядька, видно супруг. Я машу лапой, чуть ли не на проезжую часть прыгаю. Пачку денег в зубах сжимаю, мотаю головой — короче, знаки подаю всячески. Остановились! И смотрят на меня. Только я кидаюсь к передней дверце — они медленно, медленно, вперед, вперед, по газам — и укатили. Обидно жутко. Даже выть хочется от обиды. Стою как дурак посреди дороги, пачка в зубах. Неудобно ее так в зубах держать. Пасть ведь открыта постоянно, слюна натекает под языком и капает на асфальт. Не знаю как со стороны, а самоощущение мерзкое. Чувствуешь себя дауном. Или собакой Павлова. Может они поэтому все мимо проезжают?

Сел я снова ждать попуток, посидел еще — вообще машины пропали. Понимаю — место здесь плохое. Наверно из-за поворота вылетают и меня не сразу видят. Или еще какая-нибудь причина. Обязательно должна быть какая-то причина, если машины не останавливаются. Огляделся, нет ли знака типа «остановка запрещена» — нет такого знака, откуда ему тут быть? Непонятно, короче. И я побежал по шоссе вперед. Бежал минут пятнадцать, запарился. Выбежал на ровное место. Видимость отличная. Сел, жду. В обратную сторону уже три штуки проехало, а куда мне надо — ни одной.

И тут, прикинь, мобильник звонит! Ну что делать? А я даже не могу посмотреть чей там номер высветился, потому что дисплей мобилки к пачке прижат резинками. Хожу я вокруг него, хвостом помахиваю в недоумении, а что делать — не знаю. Ну знаешь как всегда, ступор такой нападает, когда с телефоном что-то не так происходит. Например когда гость, а то и гостья, в туалет, скажем, вышла, а тут ее мобилка звонит. И вот сидишь как дурак — чего делать? Бежать в туалет просовывать под дверь — глупо? Кричать «тебе звонят!» — еще глупее. Самому ответить — неудобно, мало ли кто. И ведь понимаешь, что-то делать надо срочно, просто немедленно. Только непонятно что.

Ну вот и тут так — топчусь вокруг и понимаю — что-то делать надо. И доигрался — звонок прекратился. Поджал я хвост, сел на задницу, успокоился. Тут — снова звонок. Ну хорошо на этот раз до меня дошло — обратил я правую переднюю в руку, отцепил мобильник и к уху прижал.

— Ало!

— Леша? — спрашивает мама, — Ты на работе или в институте?

— Типа того. — говорю.

— Все у тебя в порядке? Голос какой-то странный.

Еще бы, думаю, попробуй сама поговори собачьей пастью по мобиле.

— Все нормально, — отвечаю, — Это я бутерброд ем. Ты, мам, чего звонишь-то?

— Чего-то я хотела, вот забыла уже... — говорит мама, — Чего-то же я звонила...

— Мам, — говорю, — Ты вспоминай быстрей, у меня тут дел по горло. Ну и минуты разговора идут, тоже не бесплатное удовольствие.

— Вспомнила! — говорит мама, — Сахара купи по дороге килограмма два. Только знаешь какой? Не импортный, а наш. Лучше если тульский. Импортный — ни в коем случае, лучше тогда вообще ничего не бери. Я читала, там химия одна.

— Какая химия, мам, ты чего?

— Ну из химического сахарного тростника, что ты к словам придираешься?

— Как это из химического тростника?

— Ну этого... генетически дефицированного.

— Чего???

— Леша, знаешь что? Не покупай тогда ничего! Ты издеваешься надо мной что ли? Простая просьба — купить сахар, почему я перед тобой должна оправдываться и унижаться?

— Ладно, ладно, постараюсь. Если получится.

— Отечественного! И хлеба. И риса пакет.

— И хлеба отечественного. И риса.

— Риса импортного! Но недорогого.

— Я все понял, мам, извини, не могу сейчас долго разговаривать, на меня уже из проезжающих машин смотрят недобро. Если получится — куплю. Если буду пробегать мимо магазина и если будет обменник. Потому что у меня рублей с собой нет, валюта. Постараюсь, короче, но не обещаю. Пока!

И отключаю трубку. Куда ее девать? Обратно что ли? Побегал по обочине — вижу, кусок проволоки. Обмотал я трубку вокруг левой лапы. Получилось очень даже ничего — там у меня на чехле защелки нет, только колечко. Вот я через него, через плечо, если это можно плечом назвать, короче примотал к лапе. И пачку примотал туда же, к лапе. Хоть пасть стала свободной.

Сел я, жду машину попутную. Несется «Волга» на дикой скорости. Ну я лапу поднял, знаки делаю. А сам кричу — «в сторону города не подкинете?!!» Хрена там! Пронеслась мимо и никто внимания не обратил. Может снова место плохое? Или может я не так стою? Может поза неправильная? Подошел ближе к проезжей части, вылез на асфальт. Едет грузовик. Я ему сначала лапой помахал, затем ушами. Затем снова лапой. И замер с протянутой лапой. Стараюсь морду приветливей сделать, даже язык высунул. Тормози, тормози!

Не работает! Проехал мимо, не остановился. Подождал я еще. Едет целая куча машин. Ну знаешь как они на шоссейках узких сбиваются, а дальше уже караваном едут. Проехали все мимо, сволочи. Скорость сбавила только последняя, там парень с девицей ехали, видать на дачу возил любовницу. На меня сквозь стекло поглазели, девица парню что-то сказала, пальчиком ткнула — и засмеялась. И укатили.

Сижу, жду. Вижу — возвращается машина, та, где девица с парнем. Подъехали ко мне. Я киваю радостно, лапой машу. А они подъехали, парень вдруг вынимает эдакую маленькую пачку сигарет и в окошко высовывает. Я не понял что это, ухом только повел. Он ее держал, держал в окошке — и я вдруг понимаю, что не пачка это и не зажигалка, а самый настоящий цифровик. Фотоаппарат. Тут он его прячет, резко дает по газам, разворачивает машину и уезжает. Я ему вслед ору «Эй!!! Стой!!!», бегу даже следом — все, уехали.

Так мне тоскливо стало! И тут слышу звук. Поводил я ушами — ну точно, электричка. Плюнул я на дорогу эту гнилую, на водителей-сволочей, на автостоп свой неудачный, да и потрусил к электричке.

Подождать пришлось конечно на платформе, но сел нормально. Правда пачку с деньгами чуть не потерял — хорошо вовремя заметил что выпала, цапнул зубами и запрыгнул в вагон. И там лег в уголке. Что хорошо — хоть билетов никто не спрашивал. Так спокойно до Москвы и доехал. Было правда, один алкаш заинтересовался что у меня в зубах зажато, лапы свои уже протянул, но я на него так рыкнул, что он сразу ушел в другой конец вагона. А я пачку под брюхо положил и уснул, никто меня до Москвы не трогал.

А вот в Москве вышла проблема — как домой добираться. Я уже горьким опытом наученный, к таксистам не пошел. Так, сориентировался более-менее — и потрусил по улицам домой. Стемнело уже, я по улицам бегу. Остановился только на пару минут, маме позвонил — сказал что задерживаюсь.

А затем Аленке позвонил — поговорили немного о жизни, благо уже ночной тариф, дешево. Я даже на месте стоять не стал, пошел потихоньку, а затем и побежал на трех ногах. Рука потому что занята передняя. Разговор тяжелый у нас был, неприятный. Разваливаются отношения, чего тут говорить. Минут двадцать болтали, пока аккумулятор не сел.

Я сначала на трех лапах скакал, затем догадался — отрастил еще одну. Получилось у меня как бы пять конечностей. Не сразу получилось ими управлять — ну знаешь, типа как на велосипеде если за руль взяться руками крест-накрест и поехать. Никогда не пробовала? Попробуй, интересно. Вот и тут примерно так — непонятно куда двигаться, все время хочется то новую лапу к уху поднести, то руку с мобильником на асфальт опустить. Пару раз навернулся я на бегу, но не больно. Тут что главное — если приноровился и бежишь, то и бежишь на автомате. Но стоит на миг задуматься как это у тебя получается — и все. Сбиваешься, лапы заплетаются. Но я освоился.

Бегу по ночной Москве, с Аленкой беседую. Прохожих почти нет, а если есть, то на меня не смотрят. Ну мало ли, бежит собака и бежит. Только один алкаш остановился, остолбенел и уставился мне вслед. Небось думал — почудилось ему или нет, будто у собаки пятая нога? Но это, ты понимаешь, уже его проблемы. И Аленке я уж конечно не стал объяснять что со мной такое, она наверно подумала что я пьяный и поэтому падаю. Ну да ладно, не в этом дело.

Там вот что с Аленкой. Отношения — тонкая штука такая. Не знаю, чего мне так нравилась Аленка все эти годы? Красивая она конечно, фигура там, грудь. Но кстати, не такая уж и большая у нее грудь, могла быть и побольше. Это так, к слову. Извини, если я чего не то сболтнул, к тебе это, как ты понимаешь, не относится, и на свой счет воспринимать не вздумай. В общем Аленка — как Аленка. Нормальная девчонка, не богиня. А мне с самого первого курса казалось что богиня. Наверно потому я на ней так заморачивался, что плевать она на меня хотела. А как у нас отношения начались, так сначала я радостный ходил, ну чего еще для счастья надо? А затем пошел у нас обратный процесс — она на мне сильно заморочилась. И в какой-то момент я понял — все, сделано. Моя Аленка, никуда она от меня не денется. Завоевал, типа. И вот как я это понял — знаешь, сразу уже отношение другое. Сам все понимаю, сам себя сволочью чувствую — но уже ничего поделать с собой не могу. Не то, чтобы я к ней плохо относиться стал с тех пор, нет. Но вот интерес пропал. И эти все «что ты завтра делаешь, я хочу с тобой, пойдем куда-нибудь, уже два дня не виделись», вот эти все заглядывания в глаза «а скажи, о чем ты сейчас думаешь?». Уф-ф-ф... Что с этим делать — не знаю. Пока Аленка была далекая и неприступная, пока я только и мечтал как бы до ее руки дотронуться и в глаза заглянуть — это было одно дело. А теперь... Не знаю как объяснить, на вещах вроде объяснять некрасиво. Но прикинь, вот есть... ну, допустим, аудио-плеер. Лучшая модель года. Ни у кого такого нет, потому что супер навороченная модель. И вот все о таком плеере мечтают, и ты тоже. И вот так случается, что этот плеер оказывается у тебя. И ты чувствуешь себя просто королем, потому что идешь по улице, а с тобой супер-плеер-лучший-в-мире. А в один день ты смотришь и понимаешь — никакой он не лучший в мире, обычный плеер. Чем-то лучше остальных, чем-то хуже. Чем-то удобный, чем-то неудобный. Но это с плеером так, а... Да ладно, не важно, чего тут объяснять? Короче, говорили мы с Аленкой пока аккумулятор не сел.

Аккумулятор сел, и я остановился, тоже сел. Отдохнуть, отдышаться. Жрать хочется, устал, взмок, а до дому — еще пилить и пилить. Сижу, смотрю на автомашины проезжающие — и мысль такая в голову забирается, а что если бы у меня были такие колеса? Думал я об этом, думал, и решил попробовать. Маразм, да? Не знаю что на меня нашло, креатив какой-то потусторонний. В общем сосредоточился я, и стал мысленно представлять, что у меня не лапы, а колеса. Небольшие такие, не надо мне больших. Как от детского велосипеда — вполне хватит. Толстенькие колеса, мохнатые, шипованные коготками. Получилось! Не сразу конечно, но получилось! Встал я на эти колеса — и не знаю что делать. Стою как дурак на обочине на колесах, типа детской игрушки-лошадки, а как с места сдвинуться не знаю.

Нутро подсказывает, что надо колесами как лапами шагать, но я-то понимаю что это бред полный! Что колеса должны крутиться на осях своих! Вот только оси для них никак вырастить не получается. Пробую я и так, и так — сама ось получается. В смысле, колеса у меня на таких мохнатых косточках крепятся. А вот чтобы оси крутилась внутри — ну никак. Как начинаю крутить — больно. Мучался я мучался, ничего не выходит.

Тут подходит тот самый алкаш, мимо которого я пробегал. Останавливается и начинает материться. Не на меня конечно, а так, вообще, по обстановке. От удивления. Стоит и матерится, удивляется. Я не выдержал, поворачиваюсь к нему:

— А ну пошел отсюда! — говорю.

— Ой мать... — говорит алкаш, — Собака на колесах, говорящая. Где я, Господи?

— А то, — говорю, — сам не понимаешь? Допился до белой горячки, мужик. Чуешь?

— Ой, — говорит мужик и садится рядом со мной на асфальт, — Шо ж мне делать-то, собачка?

— Все. — говорю, — Приехал. Кранты тебе. Единственный у тебя шанс — ты щас идешь домой, ложишься спать и больше не пьешь никогда. И никому о нашей встрече не рассказываешь.

— Так я домой и иду, — кивает мужик, — Домой, да. — и тут ему идея видно в голову приходит, — Собачка! Собачка, а довези меня до дому, а?

— Ага, — говорю, — у меня чего, шашечки на боку нарисованы?

— Я те денег дам. — говорит мужик. — У меня много денег! Нашел сейчас такую кучу...

И вынимает мою пачку! Я так машинально — оп — смотрю подмышку, ну в смысле на ось колеса, которая раньше подмышкой была, и понимаю, что пачки там нету! Проволочка висит, мобилка на ней болтается, а пачки — нету!

— А ну-ка давай сюда мою пачку! — говорю мужику. — Мои деньги!

Мужик пьяный-пьяный, а понимает что деньги у него сейчас отберут. Поэтому он вскакивает и бежит от меня. А я кидаюсь за ним. Как, спросишь, кидаюсь? Да кое-как, хреново кидаюсь. Перебираю колесами как ногами, враскорячку. Неудобно — жутко. А чего делать? А мужик удаляется, попробуй за ним успеть когда у тебя четыре колеса и одна рука.

Ну я останавливаюсь, и начинаю колеса обратно в лапы превращать. А они, заразы, зациклились и не превращаются! Зациклились — это я термин придумал, просто не знаю еще какое слово подобрать. Понимаешь, колеса круглые, да? Такие литые диски мехом обтянутые, по ободу — шипы-когти идут. И вот их надо обратно втянуть в лапы. Или в руки, уже не важно во что. Но они-то круглые! И как только я начинаю представлять себе как колесо вытягивается в лапу, то оно начинает вытягиваться сразу со всех сторон, понимаешь? Потому что круглое, и когти равномерно по периметру нанесены. Я лапу представляю, начал с правой, передней, а оно, колесо в смысле, вместо того, чтобы сплющиться и в лапу превратиться, начинает в диаметре расти! Становится тоньше, тоньше, как блин, но в диаметре увеличивается! И остается колесом! Вот такое мучение. Как я лапу в колесо превратил — не помню, хоть убей. Замкнул как-то по кругу. А обратно — ни в какую.

И вот я стою на асфальте, скособочившись как велосипед прошлого века, одно колесо громадное, остальные мелкие. А мужик за горизонтом, ну в смысле за поворотом, скрывается. Обидно, выть хочется! Кончилось тем, что я придумал все-таки выход. Стал колеса в толщину наращивать! Наращивал, наращивал, стали они у меня такими трубами, как колеса гоночного автомобиля. А затем дело пошло, чем длиннее — тем тоньше. И, наконец, стали почти как лапы, только когтями покрыты сплошь. Ну я когти усилием воли стянул на самый конец лап, и дальше уже дело пошло быстро. Привел в порядок кости, суставы, с пальцами-когтями там порядок навел, слишком много их было, пришлось сращивать. Повозиться конечно пришлось, но в итоге стал я на все четыре, а свободную свою руку в кулак сжал над головой — и понесся за мужиком.

А мужика уже нет. Побегал я туда-сюда, пусто. Хорошо хоть лужа мне попалась по дороге, глянул я в нее — увидел свою морду, испугался, но вспомнил что я собака, и значит у меня должен быть нюх. Нюх развить — это оказалось совсем не сложно. Примерно как ушами точку слуховую поймать. Вернулся я к тому месту, где со своими злополучными колесами возился, понюхал асфальт в том месте, где мужик сидел, и побежал по следу.

Нашел мужика довольно быстро. Он-то думал от меня скрыться, свернул с дороги и в подъезд одного дома забежал. Я сначала решил, что он к себе домой побежал и заперся там. Но нет, он просто в чужой подъезд забежал. От страха наверно. Он там на лесенке видно сел, в окошко смотрел, а как увидел что я подбегаю, спустился вниз и дверь подъезда держит. Видать привык, что собаки двери открывать не умеют. Ага, щас! Я рукой за дверь схватился, всеми четырьмя ногами уперся — и пересилил его, открыл. Он стоит бледный, ни жив ни мертв. Я встал на задние лапы, кулак поднял.

— Что, — говорю, — мужик? Допрыгался? Тебе сразу в морду двинуть или как? В принципе я и в горло могу вцепиться, ты ж понимаешь.

Он кивает, бледный такой. Вынимает пачку и мне протягивает. Я пачку хватаю, и при нем же пересчитываю тщательно, чтобы все в порядке. И проволокой крепко денежки себе под мышку привязываю. И тут мне идея в голову приходит.

— Мужик, — говорю, — ты наказан! Отработаешь мне. За то, что деньги мои украл и вообще за моральный ущерб.

— Не крал я твои деньги, я их на шоссе нашел.

— Твои проблемы, — говорю, — ничего не знаю. Значит, мы идем сейчас к шоссе, и ты мне ловишь машину. Мы садимся, и ты меня довозишь до дому.

— А где ты живешь-то? — говорит мужик.

— На Выхино я живу.

— О-о-о... — говорит мужик, — Это ж через весь город...

— Все, — говорю, — замолкни. А тебе куда?

— А мне в Фили. — говорит мужик.

— Ладно, потом поедешь в Фили. Угощаю. Но сначала меня на Выхино закинешь. Я плачу. Правда деньги у меня в валюте, но если надо в обменник заскочим круглосуточный. Понял?

— Понял. — говорит мужик.

А глаза у него уже совсем офигевшие. Ну я его в общем-то понимаю. Идем мы к шоссе. Я потихоньку лишнюю руку свою убрал вообще, чтобы с виду — нормальная собака. А что с мобильником — так ничего странного, в двадцать первом веке живем, сейчас у каждой собаки мобильник.

Короче, слушай что было. Выходит мужик на дорогу, поднимает руку — и первая же тачка останавливается. Мужик открывает переднюю дверь и засовывает туда голову. Я ушами пошевелил и слушаю о чем у них разговор.

— Командир! — говорит мужик, — В эту... Выхино.

— Выхино... Скока? — спрашивает водила.

— А за скока? — говорит мужик.

— Нет, ну скока?

— Ну так скока, скока?

— Ну ты скажи, скока?

— Ну ты повезешь за скока? — не унимается мужик.

— Не, ну а дашь ты скока? — гнусит водила. — Скока даешь?

— Не, ну скока ты хочешь?

— А скока ты дашь? Скока?

Идиоты! В общем, препирались они так минут пять, я уже от злости сам не свой, хвостом по земле туда-сюда, туда-сюда. Наконец не выдержал, как рявкну:

— Пятнадцать евро — до Выхино, а потом в Фили!

У водилы челюсть отвисла, он за руль — хвать! — и по газам. Отъехал метров сто, остановился, дверь закрыл — и снова по газам, с вигом унесся.

— Видал? — говорю мужику, — Чего ты с ним торговался?

— Подешевле хотел. — говорит мужик смущенно.

— Ты мои деньги экономишь, сука? Кретин! Давай, голосуй, давай! Пятнадцать евро, говори всем.

Мужик снова выходит на дорогу и начинает голосовать. А пьяный, его еще покачивает немного. Ну цирк, короче. Тут же выруливает тачка, причем ехала по другой стороне, но развернулась, и к нам. Мужик дверь открывает:

— Пятнадцать евро — Выхино и Фили! — выпаливает на одном дыхании.

И в кабине такая пауза наступает, долгая, мучительная. А затем голос водилы с кавказским акцентом:

— Пятнадцать евро — это скока?

— Не, ну а скока ты хочешь? — заводится мужик, — Ты скажи, скока?

— Чего скажи? — удивляется водила, — Скока это, пятнадцать евро? Скока?

— Не, а ну а скока ты хочешь? — не унимается мужик. — Скока?

— Не, а скока это, пятнадцать? Это скока в рублях? Скока?

— А скока ты хочешь?

— А скока это?

Ну кретины! Ну дебилы! Ну мой-то ладно, он пьяный в дупель, но водила? Не выдерживаю, подбегаю:

— По курсу Центробанка! — ору, — Заедем в обменник по дороге, разменяем!

И та же история. Водила челюсть роняет, ударяет по газам — и укатил. Я смотрю на мужика, мужик виновато руками разводит. Ну что с него взять? Ладно, стоим дальше.

— Мужик, — говорю, — Еще раз услышу от тебя слово «скока» — не знаю чего сделаю. Задницу откушу. Чтоб больше слово «скока» ты не произносил, понял? Пятнадцать евро по курсу Центробанка, заедем разменяем, едем в Выхино, оттуда в Фили. Все! Действуй, переговорщик.

Мужик поднимает руку и выруливает к нам иномарка. Опускается тонированное стекло. Мужик:

— Але, слышь, командир! Пятнадцать евро!

— Куда едем?

— По курсу!

— Какому курсу? Ехать куда?

— По курсу Центробанка!

— Да ехать куда?

— В Фили. Не, в Выхино. А потом в Фили!

— Ну так куда?

— Сначала туда, затем туда.

— За пятнадцать евро?

Мужик поворачивается и смотрит на меня. Я отрицательно мотаю головой, так, что уши по щекам хлопают. Совсем охамел водила!

— Двадцать и поехали!

— Пятнадцать! — говорит мужик. — И поехали.

Тут сзади подруливает еще одна машина.

— Ну ладно, — вздыхает водила, — садись.

Мужик поворачивается снова ко мне и радостно кивает, мол, поехали.

— Не понял, — говорит водила, — Ты с собакой что ли?

— Угу, — говорит мужик, — Не боись! Она у меня смирная когда добрая!

— Не! Она мне весь салон испачкает!

— Не испачкает! — говорит мужик, — Она у меня очень смирная!

— Вот эта тварь грязная, лохматая?

Я не выдерживаю, подхожу и говорю:

— А ну давай, вали отсюда, придурок! Я с тобой и сам не поеду, с хамом таким! Давай, газуй отсюда! Тварь лохматая!

Иномарка уезжает медленно и печально. А за ней тут же подъезжает «Москвич» потрепанный, который очередь занимал.

— Пятнадцать евро. — говорит мужик, — Я с собакой. Говорящей. В Выхино нам надо.

— У-у-у... — отвечает водила, — Не, в Выхино я не еду. Я в Сокольники.

— В Сокольники нам не надо. — говорит мужик, — Нам бы в Выхино. С собакой говорящей.

— Не, — говорит водила, — Я в Сокольники.

— Да нам бы в Выхино. — говорит мужик. — С собакой.

Я не выдерживаю, как рявкну:

— Да отпусти ты его уже, кретин! Ну в Сокольники едет, не ясно что ли? Давай дальше голосуй!

Машина уезжает. Дорога пустая. Мы стоим, ждем. Вдалеке снова шум автомобиля. Мужик уже заранее поднимает руку, выходит чуть ли не на середину дороги... Подъезжает машина. Ну ты уже догадываешься, да? Менты. Выходят два мента, козыряют:

— Добрый вечер, документы?

— Нам бы в Выхино бы. — говорит мужик, — С собакой говорящей.

— Документы! — повторяет мент удивленно.

— Нам бы в Выхино бы. — твердит мужик, — С собакой мы. Говорящие мы. Оба.

Менты смотрят то на него, то на меня. Ну чего тут делать? Я делаю вид что тут совсем ни при чем. То есть натурально: сажусь на задницу, смотрю вдаль задумчиво и задней лапой ухо чешу. Смысл в том, чтобы мобильник загородить и пачку денег.

— А документов нету у нас с собой. — говорит мужик, — У меня так точно нету. Может у собаки есть, спросите у собаки.

Менты переглядываются и приглашают его в машину. Мужик садится, но оборачивается ко мне и говорит:

— Ну чего, вроде везут. Поехали?

Я делаю вид, что не понимаю о чем это он, разворачиваюсь и отхожу от шоссе, вглубь тротуара. Менты уезжают. Все. Мужика увезли, уж не знаю как он там объяснялся с ними. Самому машину ловить — спасибо, знаем, ловил уже.

Вздыхаю и бегу дальше — по ночной Москве. На своих четырех. На боку мобилка колотится, пачка денег привязана — слежу чтоб не отвалилась. Бегу, скучно. Жалею что плеера нет. С плеером бы хорошо пробежался! А так — тоскливо, луна светит круглая, парочки подгулявшие шатаются по улицам, живет Москва, короче. А я бегу. И жрать хочется — страшно. Ну еще бы, после всех этих передряг. И вот бегу я, выбегаю на Садовое, и тут мне приходит в голову, что где-то поблизости живет Ник. А он ночами в инете, так что скорее всего не спит. А человек он понимающий, умный. Поймет, если к нему собака заявится ночью. А надо сказать, что с Ником я не виделся уже полгода, как раз с тех пор. Только перезванивались иногда.

Короче, сворачиваю я на Садовое и бегу к Нику, в Гвоздевский переулок. Это я уже после вспомнил, что он мне сказал, чтоб я категорически к ним больше в дом не заявлялся. Вспомнил — и остановился. Ладно, думаю, чего тут. Позвоню и провентилирую вопрос. По-быстрому выращиваю руку, достаю мобильник, выбираю номер, слышу никовское «да!» — и мобильник вырубается. Потому что с Аленкой надо было меньше трепаться.

Ну хорошо, хоть теперь точно знаю что он не спит. Теперь не спит. И бегу в Гвоздевский. Ну выгонит — и выгонит, хоть одежду одолжу какую-нибудь. Прибегаю в Гвоздевский, захожу во двор ихний, открываю лапой дверь подъезда — и на второй этаж. Встаю на задние лапы, тянусь к кнопке звонка. Красивая у Ника кнопка, неоновая, светится. Вдруг понимаю — нельзя звонить, лучше постучать. И лапой по косяку тихонько — тук-тук-тук. И погромче — Тук! Тук! Тук! И снова тихо — тук-тук-тук. Типа сигнал «СОС» отстучал, только никак не могу запомнить как там чередуется, три тире три точки три тире или наоборот. Но Ник поймет.

Насторожил уши, прислушался — шаги за дверью. Я снова: тук-тук-тук-ТУК-ТУК-ТУК-тук-тук-тук...

— Кто это? — спрашивает Ник.

— Ник, — говорю, — Это я, Лекса. Извини что приперся без звонка и так поздно. Я знаю, ты говорил чтоб я не приходил сюда, но так уж получилось. Пробегал мимо, дай, думаю, зайду.

— Ну ладно, входи. — отвечает Ник и начинает замком щелкать, — Я правда Арише обещал, но не могу ж я тебя на улицу выставить как собаку...

— Стой! — говорю, а сам за ручку двери лапой хватаюсь и на себя тяну изо всех сил чтоб он не открыл, — Не открывай пока! Ключевое слово произнес! Давай ты мне одежду какую-нибудь одолжишь, а то я голый. А дверь пока не открывай! Я оденусь и тогда ты дверь откроешь чтоб не испуга...

И тут Ник дверь все-таки распахивает. Я и забыл что она у него не как у всех, а на лестницу распахивается. И я шлеп — на спину. И на все четыре встал.

— Ой, господи. — говорит Ник, — Кто здесь? Лекса?

— Лекса, — говорю, — Лекса. Одежду мне одолжи, хоть в человеческий вид себя приведу.

— Забегай быстрей в квартиру, — говорит Ник, — а там разберемся. Обо мне и так соседи невесть что думают, а тут еще говорящие псы в гости по ночам ходят. Позвонят в милицию, скажут что я галлюциногены употребляю...

Я быстро забегаю в квартиру, и Ник мне указывает на ванную. Забегаю в ванную. Он мне халат с крючка снимает, протягивает и дверь закрывает. И я начинаю превращаться. Ох, нелегкое это дело оказалось! Я столько часов в собачьей шкуре пробыл, уже привык организм. Больше всего с шерстью пришлось повозиться чтобы загнать ее обратно под кожу. Ну и осанка тоже сутулая оставалась поначалу. Но потом организм вспомнил, все стало нормально. Я еще перед зеркалом постоял, себя повыравнивал, ну там челюсть, зубы, и все такое. Принял душ заодно — ох как классно оказалось прохладный душ принять после всех этих пробежек и волнений! Надел халат и вышел из ванной. Ник сидит на кухне, нервно кофе варит. Поглядел на меня внимательно, видимо остался доволен.

— Садись, — говорит, — дружище оборотень. Мне Ариша еще тогда сказала что ты оборотень, да я не поверил. Садись, рассказывай, раз пришел.

А у меня уже голова начинает кружиться. И я знаю чем это кончается.

— Ник, — говорю, — Дай мне пожрать чего-нибудь. Я голодный как собака, вот-вот в обморок грохнусь. Бутербродов каких-нибудь, сахара побольше, а лучше посерьезнее что-нибудь.

Ник кивает, открывает холодильник и начинает доставать еду. А я тут же начинаю ее хомячить за обе щеки. И попутно начинаю рассказ. Про канатную дорогу ему рассказываю, про когти, про следователя, про то, как по врачам ходил, про передачу вкратце, про бандитов, спецназ, и как в город добирался. Ник слушал, не перебивал. То посидит на табуретке, то по кухне пройдется, то очередную тарелку борща из микроволновки вытащит и передо мной поставит. Полхолодильника я у него тогда сожрал кажется... И рассказывал, рассказывал. А он только поглядывал мне в глаза изредка. Поднимет взгляд, а глаза у него белые такие, странные, зыркнет словно в самую душу, и опять куда-нибудь вдаль уставится. Я рассказ закончил, а он все сидит, вдаль смотрит. Минута проходит, другая. Я нервно батон хлеба ломаю, и ем куски.

— Ну! — говорю, — Не молчи! Хватит молчать. Скажи уже что-нибудь?

— А чего тут сказать? — говорит Ник, — Все ясно. Мне Ариша уже давно говорила. Может ты этого сам еще не понял. И сам еще не переродился до конца. По крайней мере, я надеюсь, что не переродился до конца.

— В оборотня? — говорю.

— Да нет, — говорит Ник задумчиво, и тон у него нехороший такой, — Не в оборотня. В беду ты попал, Лекса. Не знаю почему это случилось именно с тобой. И как это случилось — тоже не знаю. Это уж тебе виднее чем ты небеса прогневал.

— Ты давай это, не пугай меня. Что ты хочешь сказать?

— Видишь ли какое дело, Лекса... В твоем теле в наш мир пытается войти Сатана.

— Опа, — говорю, — С чего это такие выводы?

— Это не выводы, — пожимает плечами Ник, — это правда. И всем уже понятно, только ты сам пока не хочешь себе признаться. А ты сам посуди.

— Ну а я при чем? А как же мне? А чего мне-то делать? Что ж мне теперь? Что теперь, мне остается? Сто таблеток суицида?

— Тихо, тихо! Только вот без истерик! Ты пока это можешь контролировать. Можешь?

— Ну, могу. Типа...

— Вот и контролируй. А мы подумаем вместе с Аришей как тебе помочь.

— Может мне в церковь сходить?

— Главное — не суетись. — говорит Ник, — Обдумать надо. Может не надо пока в церковь идти, может как раз Сатана испугается церкви и сила его возрастет. Что ж ты мне сразу про это все не рассказал? Я ж говорил тебе — если что странное и необычное почувствуешь, сразу звони!

— Не до этого было.

— Ну вот видишь, как ты все запустил...

— Слушай, а это вообще как? Лечится?

— Все лечится. — говорит Ник, — Только думать надо.

— Ну думай, говорю! Придумай что-нибудь! Ты друг мне или как?

— Я и думаю. — говорит Ник. — Давай я тебе вопросы буду задавать, а ты на них ответишь? Только честно! Идет?

— Ну давай... — говорю, а сам смущаюсь и чувствую что краснею: кто его знает, какие вопросы он задавать будет?

— Вопрос первый и, пожалуй, самый главный, — говорит Ник, — Кто ты по знаку зодиака?

— Ой. — говорю, — Кажется рак или соседний, забыл кто. Там на стыке получается, одни девчонки одно говорят, другие — другое. Почему-то только девчонки такими глупостями интересуются.

— Это не глупости. — строго говорит Ник, — Просто ты ничего не понимаешь в этом. Когда у тебя день рождения? А впрочем не важно, я и так вижу что рак. Да иначе и быть не могло.

— Почему быть не могло?

— Потому что. Не можешь ты быть, например, Козерогом. Иначе с тобой такого бы не случилось.

— Почему?

— Потому что Сатана не может вселяться в Козерога, неужели непонятно?

— Почему Сатана не может вселиться в Козерога? — удивляюсь я.

— Ты идиот или прикидываешься? — спрашивает Ник.

— А в чем дело-то?

— Потому что Козерог — это Иисус Христос!

— С какой это стати Иисус вдруг Козерог?

— А когда, по-твоему, у него день рождения?

— Ты спятил? Откуда я знаю, когда у Христа день рождения? Этого никто не знает!

— Дурак или прикидываешься? А Рождество Христово мы когда празднуем?

— А... — говорю, — Ну да. Извини, не сообразил. Седьмое января по новому календарю. Козерог, да?

— Однозначно, Козерог. Поэтому Сатана и не может вселяться в Козерогов. И в тех, кто пришел в этот мир в год Обезьяны.

— А что, Иисус Христос родился в год Обезьяны? — удивляюсь я.

— А ты посчитай, посчитай. — говорит Ник, — Подели на двенадцать. Нулевой год — год Обезьяны.

— Я-то не в год Обезьяны родился. — говорю.

— А кто б сомневался! — отвечает Ник, — Тут все очень сложно. Я в молодости мистику изучал серьезно, и магию. Там все как в программировании — очень логично и продуманно. Чуть какой сбой — и уже не срабатывает.

— Погоди, — говорю, — Христос-то не в нулевой год родился, а в первый. Вечно у программистов с нулем путаница.

— Погоди, погоди, погоди... — задумывается Ник, — Чего ты меня путаешь? Как это не в нулевой? Если считать что...

— Короче, — говорю, — Чего мне-то делать?

— Погоди делать. Тут понять надо. — говорит Ник, — Делать что-нибудь начнем когда Ариша проснется. Она спец по этим делам, а я так, изучал немного. Пока надо суть понять. Давай я продолжу вопросы?

— Валяй.

— Вспомни тот момент, когда ты впервые почувствовал грань между собой и другими людьми?

— Да я всегда это чувствовал.

— О! — говорит Ник, — Это очень важно! И в чем твое главное отличие?

— Да в том, что я — это я сам. А окружающие — это уже кто-то другой. Чего тут думать?

— Тьфу. — говорит Ник, — Ты меня совсем не понимаешь. Что, кстати, тоже очень характерно. Ладно, переходим к следующему вопросу. Тебе снятся сны?

— Ну да, бывает...

— Тебе вот никогда не снилось такое, будто ты хочешь бежать, а ноги не двигаются? Или бьешь кого-нибудь кулаком, а кулак медленный-медленный и никакого вреда не приносит?

— Ой, — говорю, — было такое...

— Очень плохо. — говорит Ник, — Очень и очень плохо. Это как раз признак.

— Мне еще снилось что я в лифте еду и лифт меня не слушается, не на те этажи едет. Я кнопки нажимаю, а он не слушается. И вообще чувствую что он начинает ехать вбок, сквозь этажи. Или крышу пробивает и летит. Или в подвал проваливается.

— Не, это не к делу. — говорит Ник, — Такого про лифты я не читал. Это я по египетской книге цитирую, а там лифтов не было, как ты понимаешь. А ватные ноги — это серьезный признак. Почти колосс вавилонский. Теперь следующий вопрос, это уже простой тест на яркие проявления потусторонней силы. Готов?

— Ну, давай...

— Тебе никогда не хотелось попить крови?

— Крови?

— Крови, крови. Теплой, человеческой.

— Вот чего никогда не хотелось — так это крови. Мяса — да, хотелось. Однажды особенно, когда я сознание потерял от голода на съемках, ну я тебе рассказывал.

— Человеческого, да? Человеческого мяса хотелось?

— Нет конечно. Говяжьего. Свиного. В общем любого.

— Любого — значит и человеческого?

— Да нет, блин! Любого — значит из любых съедобных мяс.

— Сырого?

— Ну как вариант. А вот крови — фу. Не хотелось.

— Стоп! Давай разберемся! Здесь надо рассуждать логически. Ты готов?

— Ну готов, логически.

— Тогда рассуждаем. Тебе хотелось мяса, да? Но мяса без крови?

— Ну-у-у... Да. Крови не хотелось. Жрать хотелось.

— Значит хотелось мяса без крови?

— Выходит так.

— Значит — хотелось обескровленного мяса?

— Ну, выходит — да.

— Значит тебе хотелось мясо обескровить? Чувствуешь? Обескровить мясо тебе хотелось!

— Не. — говорю, — Что-то ты меня путаешь. Как-то все не так.

— Все так. — говорит Ник, — Это логика, ничего не попишешь.

Я задумался. Действительно, помню, что хотелось мне мяса — теплого и вкусного, можно даже не жаренного. Но вот крови не хотелось, было неприятно что она капает на рубашку пока я кусаю. Выходит, действительно мне хотелось обескровить мясо.

— Ну выходит что так. — говорю, — Хотелось мне обескровленного мяса. А самой крови — фу, даже подумать противно. Как представлю себе стакан крови, густой такой, красной как томатный сок... фу. Мерзость! Даже думать не могу, тошнит.

— О! — говорит Ник, — Это вытеснение скрытых желаний. По Фрейду. На самом деле тебе хочется пить кровь, и желательно человеческую. Но это сатанинское желание входит в конфликт с твоим социальным сознанием, которое запрещает тебе и думать об этом. Поэтому желание скрывается глубоко в психике, а снаружи как бы инвертируется. Поэтому тебе так противна, якобы, кровь. Любой нормальный человек легко себе представляет стакан крови — ну стакан и стакан, ну кровь и кровь, как томатный сок. Что в этом такого? У нас организм наполнен кровью, это естественно. Но только тот человек, у которого внутри сидит жажда крови, глубоко скрытая жажда крови, вот тот как раз будет ее невольно подавлять и изображать как его тошнит от вида крови. Понимаешь?

— Не, не понимаю.

— Объясняю еще раз. — Ник тремя короткими рывками вытаскивает из салфетницы одну салфетку и протягивает ее мне, — Видишь?

— Ну вижу. — я беру салфетку в руки, они белая, рифленая, обычная салфетка.

— Что ты испытываешь к этой салфетке?

— Чего я к ней должен испытывать?

— То есть ничего?

— Ничего. Салфетка.

— О! — говорит Ник, — А теперь представь, что тебе эту салфетку хочется укусить.

— Не хочется мне укусить салфетку! Что я, даун что ли, салфетки кусать?

— А ты представь, представь. Скажи себе — я хочу укусить эту салфетку. Я очень хочу укусить эту салфетку. Я хочу ее съесть. Я хочу ее разжевать...

— Я очень хочу укусить эту салфетку... Я хочу ее съесть... Я очень... Тьфу! Да не хочу я эту салфетку! Что за бред вообще! Не хочу я ее ни есть ни жевать!

— Почему? — удивляется Ник.

— А почему я должен есть бумажную салфетку? С какой радости?

— Ну ты же хочешь ее съесть? Хочешь? Так съешь ее, вот она!

— Не хочу я ее есть!!!

— Успокойся, ты не должен ее съесть. Ты просто представь что ты ее ешь, попробуй! Представь что ешь. Мысленно.

— Ну, представил.

— Представил? Ешь? Ну и как?

— Ну как! Бумага как бумага! Противная мерзкая бумага! Тьфу!

— Вот! — говорит Ник, — Так что ты испытываешь к салфетке?

— Да ничего я не испытываю к твоей поганой салфетке, замучал уже меня! Сам ее кушай! — и кидаю салфетку ему по столу.

— Вот и отлично. — ухмыляется Ник, — Ты понял?

— Что я понял?

— Ты понял в чем все дело? Ты ведь сначала ничего не испытывал к салфетке, верно? Потом ты стал представлять что тебе ее хочется съесть, да? И ты мысленно начал ее есть. Но ты воспитан в цивилизованном обществе, в самой читающей в мире стране, очень развитой стране с богатой культурой. В России. Здесь нормальные люди не едят салфеток, верно? Поэтому у тебя возник психологический конфликт — между желанием съесть салфетку, пусть даже вымышленным, и социальным отвращением. И вместо того, чтобы есть салфетку, ты начал испытывать к ней неприязнь. Неприязнь, верно?

— Ну, неприязнь.

— О! Вот так вот и с кровью! Нормальный человек относится к крови без эмоций. А если ты вампир и у тебя внутри подавленное желание пить кровь, то снаружи ты демонстрируешь противоположную реакцию. Кричишь как тебе противно пить кровь и вообще мерзость и блевать. Правильно? Логично?

— Не знаю. — говорю, — Вроде логично. Наверно ты прав, что-то я действительно как-то уж очень кровь ненавижу.

— О! — говорит Ник, — А вот клыками в шею впиться?

— Не приходилось. Извини уж.

— Никогда-никогда?

— Никогда. Никому в шею не впивался и не собираюсь.

— Не зарекайся. И, значит, не хотелось даже?

— Представь себе. Не возникало таких мыслей.

— И сама шея, как таковая, тебя не привлекала никогда?

— Как таковая — никогда. А так — смотря чья...

— Да чья угодно. Шея девушки.

— Ну, девушки — это да.

— Значит, смотрел на шею?

— Ну, смотрел. — я вспомнил аленкину шею. — Чего бы не смотреть на красивую шею.

— И не хотелось поцеловать? Прижаться губами?

— Ну, хотелось, допустим...

— Вот. — сказал Ник, — Значит ты сам признаешь — тебе хотелось прижиматься ртом к шее. Ну, ты в курсе что это значит?

— Ну подожди, — говорю, — подожди. Все в мире целуют девушек в шею, что, все вампиры?

— Не понимаешь. — вздыхает Ник, — Тут очень большая разница. Не видишь разницы?

— Не вижу.

— Тогда объясняю еще раз. На простом примере. Сейчас все поймешь. Вот видишь эту салфетку? Возьми ее в руки, не бойся...

— Так, все, хватит с меня! У меня уже крыша едет от твоих глупостей! Не хочу! Убери эту салфетку! Не хочу я ее видеть!

— О! — говорит Ник, — Теперь понимаешь? А знаешь почему ты так бесишься? Это — бесы. Ну скажи это сам себе.

Я очень медленно и очень глубоко вздыхаю и медленно выдыхаю.

— Пожалуй ты прав, — говорю.

— Очень хорошо, что в тебе пока есть силы бороться с этим.

— Что мне делать, Ник?

— Бороться. Ты человек. Ты создан по образу и подобию Божьему. Сатана не может так просто, в один миг, вселиться в Божье подобие. Ему нужно время чтобы подавить в тебе все божественное. Понимаешь? Это можно остановить.

— Как?

— Вот этого я сказать не могу. Это должен сказать просветленный человек.

— Ариша?

— Даже не Ариша. Ариша только учится. Это может сказать, например, ее учитель, гуру.

— Погоди, Ариша вроде йогой занимается?

— Да, я о нем и говорю.

— А какое отношение йога имеет к Сатане? И к Иисусу Христу?

— Почему нет? Гуру крещенный.

— А где логика?

— Логика простая. Бог — он един. Какими путями к нему прийти — не имеет значения.

— А, — говорю, — да, как-то я не подумал. Действительно, един.

— Ты сам конечно не крещенный?

— Почему конечно?

— Потому что крещенный не мог стать жертвой Сатаны.

— А вот и обломись. Меня мать крестила когда-то.

— Да? — Ник недоверчиво меня оглядывает, — Ну, кстати, почему бы и нет? Вполне возможно. Но ведь ты не верующий?

— Ну... Как-то так... Не сказать, что вера моя сильна.

— Вот в этом все дело. И в этом твоя проблема.

— Вот не люблю людей, который произносят фразу «в этом твоя проблема», вот не люблю таких людей...

— Не кипятись. — говорит Ник, — Ты хочешь сказать что у тебя нет проблем? Это не ты сюда прибежал весь обросший шерстью, на четырех лапах? Это мне приснилось, да? Может это у меня проблемы, а?

— Ну у меня, да. А что ты меня подкалываешь постоянно? Ты помоги мне. Что мне сделать? Может мне перекреститься?

— Перекрестись.

— Ну, в смысле заново, еще раз, в церкви. Как бы переустановить крещение.

— Это как гуру скажет.

Мы помолчали.

— Слушай. — говорю, — Скажи мне вот чего. А часто такое случается, чтобы Сатана в человека вселялся?

— Ну, мне не докладывают. — говорит Ник, — Но в истории такие случаи описаны неоднократно.

— И чем это обычно кончалось?

— Стоп. Я не об этом. Салфетку видишь? Стол видишь? Чашки видишь? Кухню видишь? Рассвет за шторами видишь?

— Ну вижу.

— Значит этот мир еще существует. Значит Сатана проиграл.

— А что стало с людьми, в которых он вселялся?

— По разному. — говорит Ник и хмурится, — Но ты пока не думай об этом. Все будет хорошо.

Часть 4.
БЕСЫ
(из дневника Лексы)

Так мы болтали пока не рассвело. И когда рассвело, я, честно скажу, уже задолбался слушать. Знаешь, так всегда бывает: вроде друг, и вроде говорит по делу, и ясно что помочь хочет в беде, а ты слушаешь, слушаешь — и наконец устаешь слушать. Ну все сказано уже, все понятно, чего талдычить-то, повторять? Ника я уже много лет знаю, он меня старше намного, и жизнь у него по-иному сложилась, опытный человек в общем. Доверяю ему на сто процентов. Если есть у меня лучший друг — то это Ник. Но вот он говорит, и говорит. А я уставший такой, сытый уже, сижу с чашкой чая, слушаю задумчиво, уже отшумели, откричали обо всем, сонно так мне, хорошо. И в какой-то момент я понимаю, что потерял нить разговора, а слышу лишь мотив речи. Вот слышу я мотив, слов не слышу, а мотив этот мне не нравится. Потому что в нем, в мотивчике, идет такая джазовая импровизация. Первая тема «послушай меня, умного человека». И с припевом «вот потому у тебя проблемы и случаются». Словами это не произносится никак, интонациями тоже не выражается, а вот если к мотиву прислушаться — звучит. По первой теме я не спорю — Ник конечно умнее меня в десять раз. Не только в компьютерах, вообще. Да вот только зачем об этом напоминать? Я это и так помню. По припеву... Ну что, ну случаются у меня проблемы. Не первый раз в жизни, и не последний, надеюсь. А у кого проблем не случается? Может у меня проблем много потому что живу невнимательно, как мама однажды сказала. А может просто не везет. Ну можно сто раз повторить «это потому что ты такой плохой, вот я хороший, посмотри на меня — у меня все в порядке». А что толку? Можешь — помоги, не можешь — отойди. Хочет человек показать какой он умелый, добрый, помочь готов, а выходит наоборот.

В общем говорили мы, пока Ариша не проснулась. Пришла в кухню в халатике, с босыми ногами. Удивилась, конечно, меня увидев. Но мы с Ником вкратце рассказали ей что случилось. Она сразу серьезная такая стала, покивала головой, да, говорит, надо идти к гуру. Прямо сегодня вечером. Мы так и договорились. А пока Ник мне дал всякой одежды и я поехал куда? На старую свою работу конечно, пора уже было там появиться.

Вечером мы встретились с Аришей в городе у метро и она меня повела к своему йогу. Йог жил в центре, в старом доме. Знаешь, из тех каменных домиков в центре столицы, из которых еще не успели выгнать жителей и офисы сделать. Мы открыли старенькую дверь, подошли к лифту — прикинь, лифт совсем старый, с дверями деревянными, которые руками распахивать надо! — поднялись к йогу, значит, на четвертый. Звоним в дверь, открывает — негр! Самый натуральный! В возрасте дядька, но веселый, руки-ноги длинные, по-русски говорит совсем без акцента. Звать Игорем Габриэловичем. Я сначала думал, что это у гуру всякие ученики тусуются, а оказалось это и есть гуру.

Ну, думаю, приехали. Кто-то из нас сошел с ума. Крещенный йог, да еще негр, куда это годится? Но как-то в процессе беседы я уже стал забывать что он негр. Очень классный дядька оказался, понимающий. Вроде бы и ничего особенного не говорит, но все понимает. Профессор он, кстати, не хрен собачий, что-то там философия и лингвистика. А негр — потому что родился после фестиваля, а мама у него украинка.

Посидели мы на кухне, чаю попили. Игорь Габриэлович еще телегу двинул на счет того, что в России какие бы люди не собрались и о чем бы разговор ни шел, все незаметно перемещаются на кухню. Он это еще как-то хитро объяснил насчет славянского тяготения к родовому очагу, но я не запомнил. Красиво он объяснил, да только по-моему очаг тут ни при чем, а все дело в национально сложившихся малогабаритных квартирах, где обычно в комнатах дети спят, и вообще курить только на кухне разрешено, да и водку из холодильника не в комнату же таскать. Но спору нет, умный мужик.

Затем мы Аришу оставили на кухне, а сами пошли в комнату — разговаривать. Хотя, по-моему, этот разговор больше напоминал медосмотр типа «на что жалуетесь?». Сам йог сел в позу лотоса, а у меня не получилось, я просто на ковер сел. Ковры у него очень красивые в комнатах, и маски резные на стене висят, и книги кругом, книги, канделябры всяческие. Барабаны, бубны, амулеты настоящие индийские... В общем, всего не опишешь, не квартира — музей. Только компа нет. Но вообще сразу видно — колоритный человек Игорь Габриэлович. В общем, сели мы друг напротив друга, он шторы задернул, в комнате такой полумрак сразу сделался, а он-то сам черный, только глаза белые сверкают. Палочки сандаловые зажег и стал мне в глаза смотреть. А я ему в глаза смотрю, в белые эти. И вижу что хоть он и мудрый гуру, в глаза мои смотреть не отрываясь ему тяжело. Я знаю эту фишку, мне уже многие про это говорили. Но он молодец, держится. Ну помолчали мы, посидели. Затем поговорили ни о чем — он вопросы странные задавал, типа «что ты думаешь о птицах?». Чего я о них думаю? Ничего особенного, но вижу что ему не ответы мои нужны, а вообще — как я говорю и что у меня в душе происходит. Затем он меня попросил показать как когти на руках растут. Я показал. Он офигел малость. Не испугался — а так, офигел. Но виду не подал. В общем на том сеанс медитативного общения закончился. Вернулись мы на кухню к Арише, Игорь Габриэлович молчит, думает. Ну и мы ему не мешаем. Наконец говорит:

— Серьезное дело, никогда такого не видел. Можно конечно попробовать йогу или вуду, но если ты крещенный — ты же крещенный, да?

— Крещенный, — говорю.

— Лучше тогда вызвать специалиста по изгнанию бесов. Не по моей это части, это квалифицированная помощь нужна. А я христианин конечно, и православие изучал, но не специалист, бесов не пробовал никогда изгонять.

— Во как. — говорю, — А от меня после этого чего-нибудь останется?

— Не бойся, — говорит Игорь Габриэлович, — Это в средневековье бесов сжигали с человеком. А тут технология веками отработанная, проверенная.

— В церковь идти?

— Можно и в церковь. — задумчиво кивает Игорь Габриэлович, — А можно и частника найти. Я сейчас попробую позвонить одному своему аспиранту, он рассказывал что у него знакомый есть, который профессионально изгоняет бесов.

— Спасибо вам, — говорю.

— Не за что пока. — отвечает Игорь Габриэлович, заглянул мне в глаза и по плечу потрепал ободряюще, — Ты главное не волнуйся. Поверь мне, все будет хорошо. Карма у тебя очень чистая.

Не знаю почему, но тепло стало на душе от его слов и оптимизма прибавилось. Классный он человек. Простой и понимающий, сразу видно — гуру. Ну и пошел он звонить, звонил долго, возвращается — говорит, все отлично, ждем, скоро приедет специалист.

Ну посидели мы еще, чаю попили. У него классный чай, зеленый с жасмином и еще какими-то травками. Поговорили мы душевно. Он хитрый такой, вроде ни о чем, а в душу глядит.

— Скажи, Алексей, что тебя раздражает в жизни?

— Тупость, говорю, раздражает. И непрофессионализм. Когда ламер не в свое дело лезет. Главное чем меньше профессионализма — тем больше у человека гонора. Сколько таких я в интернете повидал. Сами ничего не смыслят, а зато лезут во все дела — советы давать и критиковать...

— А ты — профессионал? — спрашивает гуру.

— Ну... — я задумался, — Смотря с кем сравнивать. Вообще — да. В компьютерах. Вот и диплом скоро получу, и вообще.

— А как у тебя с гонором? Критикуешь?

— Критикую. — говорю я. — Согласен, нелогично получается. Но я все меньше критикую, кстати, особенно последние полгода.

— Вот. — говорит гуру, — Это духовный рост. Ну а еще что тебя раздражает?

— Вообще или в людях? Вообще раздражает плохая погода. Раздражает, когда меня начинают жизни учить. И пока я в метро ездил, очень раздражали бабки с тележками, это вообще клиника.

— И почему тебя раздражают пожилые люди?

— Не знаю, говорю, тупые они, склочные. Не все конечно, не все. Но многие.

— А когда ты сам станешь пожилым?

— Не знаю, — говорю, — не думал пока об этом. Но я таким не буду. Не буду на лавочке сидеть у подъезда и про политиков сплетничать. Не буду с тюками по метро носиться и бутылки собирать. Если совсем пенсия будет маленькая — буду в интернете чего-нибудь делать, сайтики оформлять за копеечки. И общаться тоже буду в интернете, а не на лавках и не на митингах.

— В интернете будешь сидеть. Интересно получится... — говорит Игорь Габриэлович и улыбается одними глазами.

И вроде он ничего вслух не сказал, а как бы только глазами показал, но я его мысль понял. И задумался. Действительно, прикол получается. Это сейчас в интернете одна молодежь тусуется, поэтому там так интересно, а пройдут годы, молодежь состарится, закостенеет, обретет привычки сварливые, но останется в интернете! Не сядет же на лавочку у подъезда? А куда еще идти на старости лет, если ты на пенсии и делать нечего? Ясное дело — только в интернет, к тому времени уже в каждом доме будет выделенка и стоить будет копейки. А пенсионерам — вообще бесплатно, распоряжением мэра. Так что вся пенсионерия двинется туда поголовно. Разве что глаза не позволят и руки трясущиеся? Да ничего, позволят. И нынешние бабки вполне могли бы в интернете сидеть. Да и медицина к тому времени не подкачает, научатся и глаза и руки лечить. И вот я представил себе мир эдак лет через 50... Заходишь в интернет — а там одни бабки да старики в чатах. Только и трещат, вспоминают молодость, музыку свою — Цоя там или Егора Летова, или «На-Ну», «Нирвану», «Продиджи» — чего останется в памяти. И чешут языками. И ругают все, что обычно — цены ругают нынешние, высокие, политиков ругают — на сайты к ним ходят, гадят. Митинги устраивают, ругательные лозунги пишут в гостевые книги. И уж конечно молодежь ругают! Которая живет неправильно, и музыку поганую слушает, и нравы с моралью упали ниже плинтуса, и вообще куда мы катимся, то ли дело в наше время...

А если молодой зайдет — так ему тут же достанется на оба уха. Ведь эти бабки в интернете не первый десяток лет сидят, они там уже дотусуются, дослужатся — будут главными администраторами чатов и вообще у руля. Так что всех чужих молодых — сразу же вышибут на раз! Это к подъезду можно с мотоциклом и пивом приехать, бабок расшугать силовыми методами, а в интернете этот номер не пройдет. Кого захотят — того и выкинут из чата. Вот это будет действительно всеобщая беда. Такая беда, по сравнению с которой толкающиеся бабки с кошелками в метро — это цветочки. Единственное что греет — тот факт, что сам я к тому времени окажусь по ту сторону баррикады, буду трещать в пенсионерских чатах и ругать молодежь...

Вот такие вот меня мысли посетили, пока я с Габриэловичем разговаривал. Но тут раздается звонок, я вздрагиваю, Ариша тоже вздрагивает, а Габриэлыч идет открывать. Мы тоже подтягиваемся в коридор. Входит мужичок. Как его описать? Лет за сорок, бородка такая неопределенной формы — не лопатой и не клинышком, так, неопрятная. С залысинами и проседью, но энергичный. В руке саквояж. Как саквояж врача, но более антикварный. Что-то типа плоского чемоданчика. Зашел, истово перекрестился. Истово — не знаю что это слово означает, но в смысле — с размахом, пополам согнулся.

— Так! — говорит с порога, — Чур меня! Здесь вызывали бесов гнать? Где хозяин-то?

Я смотрю на Габриэлыча, а тот глядит на мужичка с удивлением — видно тоже ожидал чего-нибудь посерьезнее. Тут до мужичка доходит, что негр — и есть хозяин. Он Габриэлычу руку протягивает:

— Вечер добрый! Отец Амвросий!

— Игорь Габриэлович. — говорит гуру и руку ему пожимает.

— Беру недорого. — объявляет Амвросий потупившись, — В районе восьмидесяти пяти евро.

— А от чего зависит? — спрашиваю я.

— Как гон пойдет. — отвечает отец Амвросий и на меня взгляд переводит.

— А сколько это времени занимает? — спрашиваю я.

— Если гон пойдет в охоточку, до зари управимся. — отвечает отец Амвросий. — Где у вас тут можно руки обмыть? Где рукомойня?

Ну прямо как врач скорой! Показал ему Габриэлыч где ванная, а я смотрю на Габриэлыча, киваю в сторону ванной — мол, надежный это хоть мужик-то? Габриэлыч так мне одними глазами показывает, мол, не знаю что за мужик, но рекомендовали хорошие люди. Так я понял. Выходит отец Амвросий из ванной, руки полотенцем вытирает и оглядывается.

— Ты одержимый будешь? — кивает мне.

— Кто, пардон?

— Одержимый. Бесноватый.

— Ну я. Как бы.

— Вижу. — говорит отец Амвросий и подмигивает мне, — Все вижу. Чую бесноватость. И обосновать могу.

— Не надо, — говорю, — обосновать. Вы лучше скажите, если до утра не управимся, то как я на работу пойду?

— Никакой работы. — качает головой отец Амвросий, — Тебе после изгнания беса отдыхать недели две.

— Ого, — говорю.

— А ты думал? — говорит отец Амвросий, — Шутки шутить?

— Я смотрю вопросительно на Аришу, а затем на Габриэлыча, лица у них серьезные, они кивают — надо, мол, надо. Ну я зашел на кухню, позвонил начальнику своему. Сказал, что на работу завтра прийти не смогу. Типа по состоянию здоровья. Начальник на меня разорался, сказал что я уже неделю гуляю, работа кипит, что раз такое дело, то или я прихожу и впрягаюсь без выходных, или я уволен немедленно. Ну а мне-то это только на руку, я ж другую работу себе подыскал со следующего месяца. Так и договорились.

— Ну что? — спрашивает Габриэлыч, — Уладил с работой?

— Ага, — говорю, — Все отлично. Ближайшие две недели свободен.

— Где же ты работаешь? — удивляется гуру.

— Программист он. — говорит Ариша.

— Хорошо живут программисты, свободно. — цокает языком Габриэлыч, а отец Амвросий нахмурился и перекрестился.

— Еще вопрос. — говорит отец Амвросий, — В этом помещении будем работать?

— А разве не в церковь поедем? — удивляюсь я.

— Молодой человек! Если хотите, конечно можете идти в церковь. — говорит Амвросий, и голос у него обиженный, — А я работаю на дому. Я частный священник.

— А сами вы к какой бы конфессии себя бы отнесли? — аккуратно спрашивает Габриэлыч.

— Божий человек. — отвечает Амвросий, — А остальное все суетно. А ежели вас гложет гордыня и подозрительность, то можете не сомневаться — бесов я изгнал дюжину дюжин, они меня боятся как ладана. А если вас интересует юридическая сторона, то все документы я вам представлю.

Он лезет в чемодан, вытаскивает здоровенный ламинированный лист и протягивает Габриэлычу.

— Вы пока на кухоньке посидите, поизучайте, — говорит отец Амвросий, — а я, с Божьей помощью, пойду исследовать помещение.

Взял саквояж и направился в ближайшую комнату. И стали мы листок рассматривать. Там бумага глянцевая с золотым тиснением. Православно-Целительский дом Пресвятой Дарьи Ерохиной, разрешение на индивидуальную духовную деятельность, выдано отцу Павлу Тарасовичу Зяблику (крещ. Амвросий). Подпись: Дарья Ерохина.

— Хм... — говорит Габриэлыч.

— Ой... — говорит Ариша.

— Ну ладно уж, чего там. — говорю я. — Лишь бы дело знал.

И тут из комнаты раздается громкое шипение. Мы замолчали, а оттуда снова «Ш-ш-ш!!! Ш-ш-ш!!!». Мы заглядываем в комнату осторожно, а там отец Амвросий стоит с большой бутылью и из пульверизатора окучивает стены святой водой. И бормочет что-то, видно молитву. Ну мы не стали ему мешать, ушли на кухню.

Через некоторое время приходит отец Амвросий и приносит горсть масок — со стены снял.

— Бесов надо сжечь. — говорит он.

— Милейший, — отвечает Игорь Габриэлович, — Это не бесы, это кармически чистые предметы этноса.

— Не знаю про этнос, а бесов надо убрать. — говорит отец Амвросий. — Жуткие рожи. Может у вас там в Африке они кармически чистые, а у нас страна православная, во Христе. Здесь это бесы.

— Возможно в этом есть доля истины. — говорит Габриэлыч, — Но мы можем их спрятать?

— Ну разве что на кухне. — морщится Амвросий, — Придется очертить круг мелом и запереть бесов в круге. Мел есть?

— Есть карандаш от тараканов.

— Даже лучше. И еще амулеты там во множестве, их все надо со стен поснимать, в них бесы могут прятаться. Вообще у вас квартирка конечно — рассадничек. Не удивительно, не удивительно! Давно здесь живешь? — спрашивает меня.

— Да я вообще не здесь живу. Я сюда в гости приехал.

— А. — говорит Амвросий.

И уходит. Габриэлыч пошел с ним, и они вдвоем принесли всяких амулетов и масок, и сложили все это аккуратно под кухонным столом на расстеленных газетах. Мне отец Амвросий запретил пока в комнаты ходить. Они туда ушли, стали мебель двигать. Сижу я, значит, и предчувствие такое — ну попал. Но я понимаю, что это не у меня предчувствие, а у беса, который в меня вселился. Что радует.

Наконец отец Амвросий пришел и пригласил меня в комнату. Зашел я в комнату — там бардак жуткий — половина вещей вынесена, столики журнальные убраны и все такое. Посреди комнаты диван выдвинут. Отец Амвросий показывает мне — мол, ложись. Ну, ложусь. Ариша с Габриэлычем задергивают шторы, свечи зажигают, и садятся в кресла по углам, чтобы, значит, смотреть. Но отец Амвросий их оттуда шугает, говорит, чтоб подождали в другой комнате, помощь потребуется позже. Они выходят, а отец Амвросий обращается ко мне.

— Первым делом, — объявляет он, — Надо исповедаться.

— Ну надо, так надо. — говорю. — Только я ведь не умею...

— А я буду задавать наводящие вопросы. — говорит отец Амвросий, — Ударялся ли ты в язычество?

— Да вроде нет, — говорю.

— И слава Богу. — говорит отец Амвросий, — Коли не брешешь. Чужим богам не поклонялся? Языческих символов не носил?

— Майка, — говорю, — у меня была. С черепом светящимся.

— Фу-у-у... — говорит отец Амвросий, — Ну чего ж ты теперь хочешь...

— Но я ее уже года два не надевал!

— Хоть каешься?

— Каюсь. Вернусь домой — выкину. Или брату двоюродному подарю.

— Выкинь. А лучше сожги с молитвою. Теперь далее. Сквернословил ли?

— В смысле, матюгами?

— И матюгами.

— Ну, бывало.

— Зачем?

— Всякое бывало. Упадет, бывало, чего-нибудь неожиданно. Виндоус. Ну и это...

— Часто ли?

— Виндоус падал? Хе!

— Часто ли матюгами разговаривал?

Я задумался.

— «Мля» — это матом?

— Тс! — шикнул на меня отец Амвросий, — Не забывайся, одержимый! Ты на исповеди!

— Извините пожалуйста.

— Матом конечно.

— Тогда часто. — вздохнул я, — А в интернете, в чатах считается?

— Вообще-то интернет от диавола. — задумался отец Амвросий, — Так что считается вдвойне.

— Тогда совсем часто.

— Должен предупредить. — сказал отец Амвросий, — За каждый матюг Богородица на три года отступается.

Я прикинул.

— Ой, мля... — вырвалось у меня непроизвольно.

— Одержимый! — строго прикрикнул отец Амвросий, — Не забывайся!

— Простите пожалуйста. — сказал я, — Это наверно бесы.

— Ну так для того мы и здесь, верно? — смягчился отец Амвросий и по-свойски подмигнул мне. — Каешься?

— Каюсь. А если интернет от диавола, про интернет тоже каяться?

— Обязательно.

— Не могу. Это работа моя, я программист, проектировщик сетевых решений.

— Сетевых. — сказал отец Амвросий с омерзением, — Сетевых. Слово-то какое. Сети диавола.

— Не, — говорю, — информационные сети.

— Кайся немедленно.

— Но я же на работу снова пойду? Это же моя профессия.

— Ну так я тебе не говорю работу бросить, верно? Покайся, а там иди на работу, снова покаешься.

— Каюсь.

— И слава Богу, коли не брешешь. Завидовал ли кому-нибудь?

— Случалось.

— Каешься?

— Каюсь.

— И слава Богу, коли не брешешь. И кстати, вопрос к тебе — брехал ли?

— Едем дальше. Ленился ли?

— Случалось. Каюсь.

— Смотрел ли с вожделением?

— Чего?

— Чего. Не маленький. Смотрел ли с вожделением?

— Смотря на кого.

— Ну на кого. На баб, понятное дело. Но если на мужиков — это особый грех.

— На баб смотрел наверно. Ну да, точно смотрел.

— Кайся.

— За просто смотреть? С какой стати?

— Одержимый!

— Чего, уже и посмотреть нельзя?

— Одержимый!

— Хорошо, каюсь.

— Все. Иди и больше не греши!

— Все? Уже идти?

— Погоди. Бесов гнать сейчас начнем. Это я тебе грехи отпустил по быстрому.

Отец Амвросий уходит, возвращается с саквояжем и начинает оттуда извлекать предметы — пару книжек в пластиковых обложках, веревки с бубенцами, бубен — что меня удивило — и сандаловые палочки.

— А чего за книжки, — говорю, — Библия?

— Спецлитература. — объясняет отец Амвросий, — Библии мало. Это Тропарь и Требник, издание двадцать четвертое, переработанное.

— Типа как у нас в программировании — «Виндоус для чайников»?

— Одержимый, не ерничай!

— Извините. — говорю, — Понял. Вопросов больше не имею.

В общем, собрал отец Амвросий свои вещи, подошел ко мне, обошел вокруг дивана, осмотрелся — видать решил, что все готово.

— Поехали! — сказал отец Амвросий, махнул рукой и начал трясти веревками с бубенцами, — Изыди нечистый дух! Освободи место духу святому! Изыди нечистый дух! Освободи место духу святому!

Ну, я чего? Я лежу, прислушиваюсь к ощущениям. Ощущений особо никаких. Был один момент, когда показалось, будто где-то в душе, как бы это сказать... ну типа как щекотно вдруг стало. Я обрадовался, но пропало ощущение сразу, может действительно показалось? А отец Амвросий все больше заводится, а по ходу дела зажигает вокруг свечки, расставляет. Свечки — ну явно из маркета «ИКЕЯ», не знаю уж святые они там или нет. И благовония всякие зажигает. Ну и бегает вокруг трясет веревочками, звенит бубенцами. Помню, я еще подумал, что работа у него не сахар. Это мне-то чего, я лежу, спокойно мне так, ничего делать не надо, а бесы изгоняются тем временем. Ощущения как в парикмахерской, только еще спокойнее, не боишься что тебе ухо отрежут. Я даже прикрыл глаза и лежу, слушаю звон. Не заметил как заснул. Не знаю сколько прошло времени, трясут за плечо. Открываю глаза — отец Амвросий, мокрый уже такой, раскрасневшийся.

— Одержимый! Ты что сюда, спать пришел? Не спать!

— Извините. — говорю, — А чего делать?

— Молись! — говорит отец Амвросий.

— Я не умею, к стыду своему.

— Просто обращайся к Господу! Своими словами!

— Господи! — говорю, — Прости что я...

— Про себя! — говорит отец Амвросий и снова начинает веревками трясти.

Господи! — говорю про себя, — К тебе обращаюсь! Пожалуйста, не спеши отвергать мое обращение, дослушай сначала до конца и сам реши, пустая моя просьба или нет. Прости, что не знаю как к тебе правильно обращаться — какими словами и в какой последовательности. Пойми правильно — я не профессионал общения с Господом, не учился в семинарии, не стажировался в церквях, я рядовой пользователь. И как любому пользователю, мне хочется одного — чтобы все работало. Желательно само по себе и без всякой настройки. А уж как оно устроено — это уж не мое дело, так я считал. Ну пойми меня правильно, Господи! Мне казалось, что мир вокруг меня установлен и настроен безупречно. Это комплимент сейчас был, Господи! Я слышал что ты, как и любой программист, любишь когда пользователи хвалят твою работу. Так вот, мне казалось что система, в которой я живу, отлажена настолько хорошо, что нет необходимости беспокоить Создателя с просьбами изменить то, доработать это, исправить такой-то баг, ну ты понял, да? Можно на «ты»? Нет, наверно лучше на «вы»... Так вот, скажу больше — система казалась мне настолько безупречной, что порой возникала мысль, что она такой была всегда и никто ее не создавал! По крайней мере, наш мир ни разу не падал и не зависал, хотя, как я понимаю, мог, и неоднократно. Не, я конечно не идеализирую, не утверждаю, что нам слишком хорошо живется и все такое. Но мне кажется, если мы живем плохо, если у нас типа войны или беспредел или беды другие, личные всякие, то это не потому что система кривая, нет! Это потому, что это мы сами кривые жизненные задачи пускаем в системе. А система как раз ничего, держится молодцом, несмотря на наши кривые руки и все сознательные попытки ее повалить. Может ли быть лучший комплимент для Создателя? Да, я не задумывался о Боге, о том, кто создал этот мир. Каюсь, Господи. Но пойми — я же рядовой пользователь, а они никогда не помнят копирайтов, им главное чтоб программа работала, и желательно на халяву. Каюсь.

— Про себя бормочи! — перебивает отец Амвросий, — А то талдычишь что-то себе под нос, меня сбиваешь.

— Пардон, — говорю, — задумался. Буду про себя.

Так вот, Господи! Поскольку система в целом не сбоила, то мне, как любому пользователю, не приходило в голову сесть и почитать документацию на систему в целом, то есть на Вселенную, поинтересоваться кто ее Создатель. Я слышал, что документация есть, и в открытом доступе. Библия например. Или вот отец Амвросий какой-то Требник упоминал, а я вообще про такой не слышал. Да и пойми меня правильно, Господи, слишком много вокруг документации, слишком многие претендуют на авторство системы. Тут не поймешь. Я слышал, что есть Будда, Кришна, Аллах, Иисус Христос, и еще множество имен, а также, например, античные Создатели, типа древнегреческих. Кстати, они там в своей версии документации фигурируют именно как группа разработчиков, причем четко распределено кто за что отвечает, ну типа Афродита — за любовь, Зевс — громовержец, кто-то там еще — за искусство, сорри, не помню точно. Честно говоря, мне порой действительно кажется, что создать такой мир одному не под силу, поэтому группа разработчиков, каждый из которых работает над своим модулем — это мне всегда казалось более похожим на правду. Возможно я ошибаюсь. Говорят, что это все самозванцы, и Будда, и Кришна, и Зевс.

Говорят, что надо обращаться непосредственно к Иисусу Христу, и самая правильная документация — это Евангелие. Но здесь тоже не понятно, ведь Иисус совсем не Создатель нашего мира, он только сын Создателя. И, судя по документации, он фигурировал лишь в тестировании готовой системы, причем кончилось не очень удачно. Оставил свои комментарии, описания как надо жить правильно. Какой смысл обращаться к нему с просьбами пофиксить и улучшить? Или он просто передает все просьбы и пожелания отцу, который так крут, что простым пользователям связаться напрямую с ним невозможно? В общем, Господи, кто бы ты ни был, просто Создатель, если ты меня сейчас слышишь, пойми меня правильно — я не знал кому слать свои благодарности за устройство мира, ну честно не знал! И к кому обращаться с просьбами о доработках, если нашел баг — тоже до сих пор не знаю. Виноват.

— И не кивай головой! — прерывает меня Амвросий, — Не на всенощной! Молись тихо.

— Пардон, — говорю, — Это я машинально, увлекся беседой.

— С кем? — изумляется Амвросий и прекращает махать бубенцами.

— С Богом, с кем еще...

— Ну если с Богом — тогда продолжай, с Богом. — успокаивается Амвросий.

Так вот, Господи! Я сам люблю, когда мне шлют радостные отзывы о моих творениях, это очень повышает настроение, пусть я даже не всегда запоминаю имена приславших благодарности. И когда шлют толковые багрепорты, типа в такой ситуации с такими данными твоя программа выдает такой сбой, исправь пожалуйста? — это конечно настроения не повышает, но я все равно люблю такие послания. А вот чего не люблю — это когда шлют матюги, типа почему твоя программа такая кривая? Или всякие бесформенные сообщения, типа, ай-я-яй, как плохо работает программа, чего-то у меня с ней работать не получается. А что именно не получается и как это выглядит — не пишут. Вот это да, гнилой отзыв. Короче, Господи, во-первых, пользуясь случаем, хочу выразить благодарность за мир, который ты создал. Спасибо! Действительно крутая штука! А во-вторых, у меня просьба личного характера. К самому Создателю системы или к его сыну. Если я правильно понял, сын администрирует систему? К миру у меня претензий нет, там ничего править не надо, хвала Создателю. Просьба к администратору: у меня, как у отдельной личности и программной задачи, возникла проблема. Пожалуйста, проверьте, все ли со мной правильно настроено, а если с настройками все о'кей, то подскажите чего мне делать чтобы выйти из ситуации? И чего делать, чтобы этого больше не повторялось? В смысле, что я сделал, что со мной такое произошло? Только не надо ругаться, что у меня руки кривые, что я ламер и живу неправильно — это я и так знаю.

И не надо на меня кричать, мол, иди читай документацию и сам разбирайся со своими проблемами. Потому что документации множество, она путанная и противоречивая, без подготовки ничего не понятно. Помощи прошу. Описываю ситуацию. Алексей Матвеев, пол мужской, живу на свете 22 года. Более о своем происхождении мне ничего не известно. Моя жизнь досталась мне, как и всем, в виде демо-версии. Но я еще во младенчестве принял крещение, тем самым зарегистрировав ее. Впоследствии я бегло ознакомился с лицензионным соглашением (Евангелием) и, не глядя, принял все пункты заповедей. Да, конечно я читал лицензионное соглашение невнимательно. Точнее — вообще не читал, бабушка пересказывала. Но покажите мне хоть одного пользователя, который внимательно читает лицензионные соглашения? Если они в таком тяжелом переводе? Тем не менее, если я правильно понял, то теперь я обладаю полной лицензионной версией жизни и вправе надеяться, что жизнь моя будет вечной и не прервется по окончании земного срока существования, как это было обещано в лицензионном соглашении? В любом случае, я же имею право на техподдержку? О техподдержке и прошу. Проблема у меня такая — завелись бесы. Проявления: по желанию превращаюсь в собаку. Или вообще в кого захочу. Ну и так по мелочам, взгляда моего люди боятся, и все такое. Помогите пожалуйста! Я понимаю, что у вас много работы, что на всех времени не хватает, что ежесекундно приходят миллионы запросов, каждый требует помочь, подсказать, исправить. Все требуют помощи и конечно никто не хочет сам со своими проблемами разобраться, документацию почитать. Я все это понимаю, самому приходилось работать с клиентами, знаю какой это гемор. Но все-таки я прошу особо отнестись к моему запросу. Заранее благодарен. Буду рад любому ответу. Еще раз спасибо, извините за беспокойство.

— Уф-ф-ф... — говорит отец Амвросий и останавливается, утирая пот со лба, — Хорошо ли ты молишься, одержимый?

— Стараюсь как могу. — говорю, — Может и неправильно, зато искренне.

— Искренне — это самое главное. — говорит отец Амвросий, — Только вот никакого результата пока не видно.

— А какой должен быть результат?

— Ты понимаешь что мы сейчас делаем?

— Ну, в общих чертах. Бесов гоним. А что конкретно делаем — не очень понимаю.

— Мы пугаем бесов. Бесы не любят благовоний, не любят шума, громких звуков. Ну и молитв тоже не любят. Поэтому бесы в твоем теле должны пугаться и кричать разными голосами. Может быть даже на нечеловеческих языках.

— Это каких?

— Нечеловеческих. Бесовских. Ты разве знаешь какие-нибудь нечеловеческие языки?

— Знаю.

— Как это? — удивляется отец Амвросий.

— Паскаль знаю немножко, Си хорошо знаю, Ассемблера — два знаю, но немножко. Конечно Ява, Перл, ну и всякие мелочи, Бейсик там, Рекс.

— Спаси Господи! — говорит отец Амвросий. — Бесовщина какая!

— Каюсь. — говорю, — Работа такая.

— Так. — говорит отец Амвросий. — Зовем твоих друзей на помощь. Сейчас все вместе будем гнать бесов.

Он, значит, зовет Аришу с Габриэлычем, вручает им кастрюли — натурально кастрюли, я не вру! — и объясняет, что надо стучать и кричать. Ну и начинается. Бегают вокруг меня они втроем, бьют в кастрюли и кричат «изыди нечистый дух, уступи место духу святому», а Габриэлыч по-моему еще что-то на французском или на какой-нибудь там латыни бормочет, потому что периодически от него «аве, Мария» доносится. В таком шуме у меня уже по-хорошему обращаться к Богу не получается, ну и я прекратил. Чего, думаю, буду такой важный разговор вести второпях? Это ж как на собеседовании при устройстве на работу — ляпнул чего-нибудь не то, и хана, репутация испорчена. Так что я молчу, ну изредка мысленно повторяю «изыди нечистый дух». Потом заметил, что в этом шуме сбиваюсь и пару раз у меня проскочило «изыди святой дух». Ну я совсем огорчился, стал просто молчать. Смотрю как вокруг меня стучат и бегают. Потом заметил, что на Аришу смотрю все больше. У нее такие черты лица тонкие, а тут она возбужденная, разрумянившаяся. А кофточка у нее обтягивающая, и грудь колышется в такт взмахам сковородки... Поймал я себя на этих мыслях, ну, думаю, приплыли. Типичное «смотреть с вожделением» получилось.

Я по быстрому мысленно покаялся, и стал в потолок глядеть. Продолжалось это все, чтоб не соврать — часа два. Ну и никакого результата. А время уже не детское, половина двенадцатого. И я вдруг слышу сквозь шум такое металлическое — дюм! дюм! дюм!

— Стоп! — говорю, — По батарее соседи стучат.

Все притихли, уселись вокруг.

— Перерыв. — говорит отец Амвросий, — Всем спасибо. Всем до завтра. Завтра продолжим.

— Во сколько завтра приезжать? — говорю.

— Как это приезжать? — удивляется отец Амвросий, — Тебе надо здесь остаться. Здесь святое место, хорошо обработанное. Именно здесь в этой комнате поспишь, а с утра — с новыми силами начнем гнать. И надо чтоб кто-нибудь с ним остался.

— Я останусь! — вдруг говорит Ариша.

— О'кей. — кивает Амвросий, — Это очень хорошо. А мне надо домой съездить, передохнуть, щей хлебнуть.

— Хорошо. — говорит Габриэлыч, конечно оставайтесь.

И я остался в доме Габриэлыча. Мы перекусили на кухне, Габриэлыч классно готовит. У него конечно там свои заморочки, вегетарианство, мяса нельзя, рыбы нельзя, но зато из овощей он такие штуки сооружает! Особенно с индийскими специями — куркума там какая-то у него, ваниль и прочий баран-тарзан. Впервые попробовал чечевичную похлебку. Скажу тебе, клевая штука! Габриэлыч конечно упомянул, что именно за нее, по Библии кто-то продал первородство. Что такое первородство и в чем его кайф я не очень понимаю, наследство что ли? И не очень понимаю как такие юридические штуки можно продавать за тарелку еды, ведь когда еда съедена можно запросто отбрехаться, что ничего подобного не было. Но в целом метафору понял — действительно, чечевица — штука очень стоящая, попробуй обязательно при случае.

Вообще Габриэлыч молодец, а вот Амвросий... Ну не то, чтобы он мне неприятен, он в принципе толковый мужичок, но какой-то... Не понимаю его, он совсем в другом мире живет, на другом языке говорит и в другую сторону мыслит. Типа как случайный попутчик в купе — дежурными фразами обменяться легко, а вот адресами-телефонами — совсем незачем. Казалось бы — Габриэлыч — он и негр, и профессор, а я его понимаю прекрасно.

И еще я одну штуку понял — в общем-то, между нами, никакой он не гуру. Он по-моему только в глазах Ариши гуру. Или я не понимаю ничего в жизни. Мне кажется, что гуру — это тот, который всегда точно знает что надо. Скажет слово — все вынут блокнотики и запишут. Махнет рукой — все построятся и побегут выполнять. И такой гуру не стал бы слушаться Амвросия. И Амвросий в присутствии гуру не стал бы так командовать. Габриэлыч — нет, не гуру. Просто интеллигентный, умный дядька. И как большинство интеллигентов, рулить ситуацией отказывается. То ли ленится, то ли играет в демократию.

Привели к нему домой бесноватого — пусть. Пришел Амвросий, маски со стен покидал — терпит. Дали в руки кастрюлю — стучит. И с интересом поглядывает, учится бесов гонять, на будущее пригодится. А гуру учиться не должен. Гуру — это который уже раз и навсегда все выучил и теперь ведет людей своим путем. Мне так кажется. Может я конечно не понимаю, может он специально не вмешивается, может в этом и есть талант гуру... Сомневаюсь. А человек — классный, это да.

Короче, остался я ночевать в той комнате, Габриэлыч мне постелил на диване, а Арише мы принесли кровать. Настала ночь, Габриэлыч ушел к себе в комнату, напрыгался, устал. А мы с Аришей разговорились. Хорошо так, спокойно. То ли дом у Габриэлыча заряжен положительной энергией, то ли и впрямь отец Амвросий комнату освятил как следует. Но вот мы сидим с Аришей, темно, потолки высокие, окна здоровенные, распахнуты — последние теплые деньки, сентябрь, бабье лето. В окошке луна — круглая, выпуклая. И тишина — потому что дом в глубине старых дворов, кругом офисы, пустующие ночью. И занавески у окна колышутся — чуть-чуть, как пламя свечки. Ну чего, рассказывать? Ну расскажу.

В общем, стали мы о жизни говорить. Разговоры — они разные бывают. Бывают как в игра в домино: шлеп — вопрос, шлеп — ответ. Шлеп-шлеп. Рыба. Или кто-то выиграл. Смешали доминошки — и новую партию начали колотить. В смысле новую тему. Доминошный разговор — это называется.

А бывает разговор как перетягивание каната — каждый на себя тянет, причем одновременно тянут. То есть, говорят. И так до бесконечности, ну или пока канат не треснет. В смысле, ссорой пока не кончится. Или пока кто-то на себя все не перетянет, тоже типа выиграл. Это называется канатный разговор.

Бывает еще пластилиновый разговор. Это когда собеседники взяли по куску пластилина, и каждый лепит свое — неспешно, не агрессивно, но только свое. И не глядит чего лепит собеседник, своим делом занят. Или нет, не пластилин, лучше на другом примере объяснить — на пляже из песка что-нибудь свое строить, лежа друг к другу спинами. Никто тут не выигрывает, но я не люблю таких разговоров, пустые они. Налепил, настроил замков сам себе — а пользы никакой, потому что закончился разговор — и все что налепили-настроили можно обратно развалить и смешать, потому что не нужно это никому, с собой ничего не унесешь.

А бывает разговор елочный, как Новогодняя елка. Это когда не спеша, со вкусом, не мешая другому, наряжаешь одну на двоих елку. Берешь из коробки стекляшку какая понравится, выворачиваешь из газет старых, полюбуешься как блестит штучка — и прикидываешь, куда повесить лучше? И так по очереди и одновременно, дополняя друг друга, наряжают дерево. И самим приятно, и блестит, и красиво, и праздник в итоге получается. Вот такой у нас с Аришей был разговор — елочный. Это, кстати, Аришкина классификация разговоров, это она сказала что у нас разговор елочный.

Классно мы тогда говорили. Вот так вот видишь человека часто, а ничего о нем не знаешь. Здравствуй. Варенье бери, не стесняйся. Спасибо. Еще чайку налить? Да, чуть-чуть. Жарко так на улице. И не говори. Ну, до свидания. Вот и все. Если однажды не поговорить с глазу на глаз, хорошим долгим елочным разговором, так и жизнь может пройти, поумирают люди, поисчезают, так и не поговорив. Как два компьютера рядом стоят, а если сетка не протянута, то никакого обмена информацией нет и не будет.

Оказывается, Ник — почти мой ровесник. Я думал ему под тридцатник, а ему всего-то 24. Вот что значит инет! Как поставит себя там человек — таким его и будут считать. Арише, наоборот, всего двадцать один. Это мне всегда казалось что она старше, а она просто ростом чуть-чуть выше меня, вот и весь секрет. С Ником они уже лет пять живут. Про Ника она очень хорошо говорила, только неохотно. А еще про меня говорила, как она поначалу меня испугалась, что во мне черная сила, а теперь вроде как видит что я не изменился почти, нормальный человек, и не боится...И вот говорим мы, а я смотрю на Аришу, у нее глаза так в темноте поблескивают влажно, и носик торчит тоненький такой, с благородной горбинкой... Я уже отвлекся, какую-то чушь несу, а сам на ее лицо смотрю, на грудь под маечкой. А маечка узкая, обтягивающая, наполненная. И так мне хочется до нее дотронуться, за руку взять, подержать, волосы взъерошить. Но знаю — нельзя никак. А она на меня тоже смотрит... В общем, как-то само все у нас тогда как-то вдруг получилось... Не буду рассказывать, это наше личное дело и никого это больше не касается! Ясно?

Утром приходит Амвросий. Деловой такой, уже два саквояжа с собой. Всех построил, говорит, сегодня — сложный день, если бесы не вышли от шума, то придется плоть усмирять. Ну, типа, готов ли я?

— Готов! — говорю. — А как плоть усмирять?

— Будет больно. — говорит отец Амвросий, — Но так надо.

— Как?

— Сначала бичами попробуем. Я принес бичи. Три штуки.

— Меня не считайте! — быстро говорит Аришка. — Я его бить не стану!

— Так надо. — отвечает отец Амвросий.

— Я не могу. Я уйду! — говорит Аришка и уходит из комнаты.

— Ладно, — говорю, — я самопобичуюсь. Бичи настоящие, пастушеские?

— Сейчас, пастушеские тебе. — вздыхает отец Амвросий, — С бичами нынче проблема. Только плетки в секс-шопах и можно найти.

— Фу. — говорю, — А без бичей никак нельзя бесов изгнать?

— Ну, можно власяницу надеть. Типа свитера из стекловаты. Суровая штука. Можно кандалы нацепить и ходить — но это время. Можно коленями на горох и молитвы читать. Но это тоже долго, бичами быстрее.

И вынимает бичи. Кожаные плетки, причем измочаленные такие, мерзкие.

— Эта... — говорю, — Отец Амвросий, а вот эти бичи в обычном секс-шопе куплены? Или «секонд хэнд»?

— Одержимый! — шикает на меня отец Амвросий, — Не забывайся! Какой «секонд хэнд»? Хорошие бичи, почти новые. В святом источнике под Загорском вымочены. Молитвами очищены. Ими только бесов изгоняют. На счету каждого бича — по десятку бесов. Сымай, давай, рубаху, ложись на живот и подставляй спину! И принесите мне чистое полотенце, вату и перекись водорода!

— Зачем это вам, — говорю, — перекись водорода? Вы что меня до крови будете бичевать?

— Нет, знаешь! — говорит отец Амвросий саркастически, — Мы тебя гладить пришли! Конечно до крови!

— Стоп. — говорю, — Тут я не согласен.

— Это не так уж больно. — говорит отец Амвросий, — Из меня так бесов три раза выгоняли.

— Новость. — говорю, — Значит вы тоже одержимый? Я думал вы священник православный...

— Всяко бывало. — говорит отец Амвросий со значением, — Это было еще до того, как я в семинарию поступал. Сейчас я почти священник. Только не православный, но тоже славный. Целительский дом Пресвятой Дарьи Ерохиной. Наша Дарья конечно с официальной церковью не связана, наоборот судится в третий раз, но святая каких мало! Так что подставляй спину, это боль святая для тебя, а для бесов томительная.

— Боль я потерплю. — говорю, — А вот бичами вашими грязными меня до крови бичевать нечего. Я не знаю скольких вы уже бичевали до крови, мне это надо, да?

— А в чем дело? — настораживается отец Амвросий.

— А в том, что бесов-то вы, может, и изгоните, а вот СПИД занесете. Или гепатит «С», что, в общем, почти то же самое, тоже не лечится. Так что мне, пожалуйста, одноразовый бич.

— Одержимый, не умничай! — багровеет Амвросий, — Бичи святой водой омыты!

— А нечего на меня орать! — завожусь я, — Вы мне спецификацию представьте на вашу святую воду! И лицензию Минздрава, что ваша святая вода вирусы СПИДа и гепатита «С» убивает!

— Какой скандалист! — с омерзением говорит отец Амвросий, — В таких условиях я работать отказываюсь!

— Подождите, подождите. — вступает в разговор Габриэлыч, — Вы безусловно правы, и Алексей в чем-то прав, давайте поищем компромисс? Может кипятком бичи окатим?

— Нет тут компромисса. — бурчит Амвросий. — Бичи кипятком нельзя, замша портится.

— А нельзя ли чем-нибудь другим усмирять плоть? — говорит Габриэлыч, — Только бичами?

— Ну разве что сразу к следующему этапу перейти. — отвечает Амвросий уже более спокойно.

— Какому же? — настораживаюсь я.

— Каленым железом. — говорит отец Амвросий. — Вот тут уж стерильность будет тебе!

— Это плитка нужна газовая, железо калить. — задумывается Габриэлыч, — А у меня плита электрическая... Да и железа такого нет, это что-то типа тавра лошадиного, да?

— Господи! — воздевает отец Амвросий руки к небу, — Куда я попал? Какие дикие люди! Тавро лошадиное! Придумают же такое! Двадцать первый век на дворе — а они тавро калить собрались!

— А как? — поднимает брови Габриэлыч.

— Да очень просто! Несите утюг. Утюг на пузо. Если не поможет — еще и паяльник в срамное место.

— Так... — разъяряюсь я.

— Спокойно, спокойно! — машет мне рукой Габриэлыч, — Паяльника нет. Есть утюг. Фирменный, с водоразбрызгивателем.

— Ну паяльник, положим, я захватил... — говорит отец Амвросий, но, видя мой взгляд, поспешно добавляет, — Хотя пары утюгов вполне хватит.

— Мне это не нравится. — говорю я. — Не нравится. Не. Нравится. Ясно?

— Не нравится, можешь идти. — говорит отец Амвросий, — Насильно бесов не изгонишь. Желание одержимого нужно.

— Ладно. — говорю, — Давайте ваши утюги...

— Вообще, — говорит отец Амвросий задумчиво, — По-хорошему тут бы крест нужен.

— Ну вон у вас из саквояжа торчит здоровый медный — не крест?

— Крест настоящий. Деревянный. И тебя прибить к нему. Вот уж чего бесы не любят! Или просто распять...

Отец Амвросий подходит к стенке и начинает по ней хлопать ладошкой.

— Кирпич или бетон? — спрашивает он Габриэлыча.

— Не знаю. — говорит Габриэлыч, — Не задумывался.

— Кирпич. — кивает Амвросий, — В него так просто гвоздей не понабиваешь. А уж в новых домах, бетонных, там просто беда. Помню, в микрорайоне Чертаново мне приходилось гнезда перфоратором делать, туда деревянные пробки вбивать, и вот только в них уже — гвозди. Так одержимого и прибивали. Согласитесь, извращение богопротивное?

— Богопротивное. — соглашаемся мы с Габриэлычем.

— Но есть неплохой вариант к полу прибить. Там под ковром паркет ведь, да?

— Ну да... — говорит Габриэлыч совсем уже неуверенно.

— Тогда поехали! — командует Амвросий, — Диван прочь! Ковер скатываем, стелим чистую простынку. За дело!

Ну, мы с Габриэлычем переглянулись, он кивает, мол, надо. И мы действительно готовим место посреди комнаты. Сворачиваем и выносим ковер. Пол под ним пыльный — жуть. Аришка выходит и быстренько его моет. И просится уйти вообще из квартиры, потому что боится. Амвросий уговаривает ее остаться, чтобы она стучала в бубен или кастрюлю, но она отказывается, страшно ей за меня. В общем, ушла.

А мы выносим диван в коридор, прислоняем к входной двери. И я иду на кухню кипятить гвозди. Гвозди Амвросий принес с собой, новые, здоровенные такие, в масле все, в хозяйственную бумагу завернуты. Но я настоял, чтобы их прокипятить. Отец Амвросий прямо изворчался весь, сказал, что уже два года бесов гоняет, а такого зануду первый раз видит. Сказал, что это во мне бесы занудства поселились. Но я знаю эти дела! У меня мать пневмонией болела в позапрошлом году, в больницу клали, так я весь инет излазил, все медицинские сайты. И не только про пневмонию, вообще всего поначитался, особенно про СПИД и гепатит «С» — там много страшилок на эту тему. Поэтому гвозди я содой оттер от масла и кипятил в кастрюльке ровно сорок минут — у меня в мобильнике таймер, специально заводил секундомер. И молоток спиртом протер. Ну спирта конечно не нашли, Габриэлыч — он непьющий, но одеколон нашли у него в ванной. Им и протерли. Еще на деревянную ручку попало, впиталось — и получился самый благоухающий в мире молоток.

Вот ты спросишь — страшно мне было прибиваться к полу? А вот, поверишь ли, — не страшно. Когда в тебя менты стреляют из пистолета — страшнее, чем в кругу друзей стерильными гвоздями к полу. Снял я рубашку, снял носки, остался в одних брюках. Лег на простыню в центре комнаты, ноги вместе, руки крестом раскинул. Ступни и ладони протерли мне одеколоном. Амвросий мне правую руку прижал к полу коленом и молитву начал на староцерковном. Мало чего понятно.

Я смотреть не стал как прибивают, смотрел в потолок, на люстру, на лепнину. В старых домах всегда на потолке рюшечки и прочая шняга. По краю потолка тянутся гипсовые листочки, а в центре — здоровая гипсовая розочка, и из нее люстра торчит. Люстра у Габриэлыча не старинная, так. Обычный крюк на пять хрустальных чашек, лампочками вверх. Прямо надо мной. Чашки красивые, только пыльные. И на дне мухи дохлые, бабочки, даже ос пара — в общем братская могила. Чувствую: тюк! В руке кольнуло резко — и все. Снова: тюк, тюк, тюк! И по комнате аромат одеколона от молотка расплывается... Отец Амвросий встает с моей руки.

— Ну? — говорит, — Как самочувствие?

А надо мной уже Габриэлыч возвышается озабоченно, в руках держит нашатырный спирт — ну типа, вдруг мне плохо станет, чтоб в чувство привести.

— Нормально, — говорю, — только рука ноет. А так — почти не больно.

— Во! — говорит отец Амвросий, — Потому что уметь надо! Чтобы жилы не порвать, вены не задеть и кости не подробить! Этому долго учат.

— Да, вы мастер. — говорю.

— Ну, — смущается отец Амвросий, — Стараемся. Разное бывает. Вот когда я в Чертаново работал, полчаса мучался с каждой рукой, все мимо деревянной пробки по бетону норовил попасть — вот это было плохо. А на полу — вообще без проблем. Люблю работать в паркетных домах.

И на вторую руку ложится. Чувствую, поставил гвоздь мне в центр ладони... Бац! — и дикая боль в пальце! Я дергаюсь, ору!

— Извини. — говорит отец Амвросий, — Нечистый попутал — молотком мимо гвоздя попал немножко...

— Ни хрена себе немножко!!!

— Одержимый! Не забывайся! — строго говорит Амвросий, — Подумаешь, промахнулся! Мы здесь не беречь себя собрались, а бесов гонять! Считай, это бесам досталось.

— Ладно, — говорю хмуро, — Давайте уже быстрей, терпения моего нету. Быстрее начнем — быстрее освободимся от бесов.

— Поспешишь, — говорит Амвросий, — людей насмешишь.

Но ускоряется. Левую руку прибил мигом, с ногами тоже быстро справился. Мне отчего-то казалось, что на всех картинках ноги складываются крест-накрест и прибиваются одним гвоздем, но отец Амвросий заявил, что это старый стиль, и вообще на гвоздях экономить в таких делах — это маразм и мещанство.

Кстати, ноги прибивать оказалось больнее чем руки, вот уж не знаю почему. Пусть медики объяснят этот феномен. В общем, мне поставили на живот утюг и включили его в сеть. Отец Амвросий с Габриэлычем долго вертели утюг сначала. Амвросий говорил, что регулятор надо с Божьей помощью на «капрон» поставить, то есть на самый мизер для начала. Вот они этот «капрон» искали, вроде нашли, сделали минимум. Поставили мне, значит, утюг на пузо. И в розетку включили. Он ледяной, противный. И сели рядом, на меня смотрят.

— Чего, — говорю, — молитву читаем?

— Рано еще. — говорит отец Амвросий, — Как бесы в тебе извиваться начнут, так и молитву начнем.

— Ладно. — говорю, — Ждем бесов.

Посидели мы, помолчали. Ну, в смысле, они посидели на стульях вокруг меня, а я полежал. Жестко кстати на полу, и дует. Хорошо что утюг уже не такой ледяной, теплеть стал, но все равно прохладно.

— А вы, — говорю чтоб разговор поддержать, — вы, отец Амвросий, какую семинарию заканчивали?

— А никакую. — отзывается Амвросий охотно, — Поступал два раза. Один раз в подмосковную. На вступительных, на философии завалили гады преподы. Другой раз — в Киеве, отучился там семестр, но не сложилось.

— Отчислили за неуспеваемость?

— Ну... Не важно... Можно и так сказать. Не сложилось, в общем. Так что я все сам, по книгам. Как Ленин.

— А сами вы где работаете?

— В центре нашем и работаю. Целительский дом Пресвятой Дарьи Ерохиной. Я тебе потом оставлю наш прайс-лист, может пригодится. Не тебе — так знакомым. Мы и бесов, и крещение, и СПИД, и рак, и отпевание. Приворот-отворот, порча-сглаз, венец безбрачия, поиск аномальных зон в квартирах, снятие отрицательных биополей, курсы духовного роста и похудение с Божьей помощью. Сейчас мы расширились, второй офис купили в Измайлово. Нам бы только этот процесс выиграть. Давит нас официальная церковь, душит. Сначала наехали, с какой стати мы «православным целительским домом» называемся? А как нам называться прикажете? Лево-славным? Ну выиграли они процесс, пришлось нам менять вывеску, квитанции, бланки, печати, рекламные полосы в газетах... Второй раз они на нас наехали уже через прокуратуру. Вообще на пустом месте наехали! Говорят, мол, с какой это стати ваша Дарья Ерохина именует себя...

— Ой. — говорю.

— Чего такое?

— Щиплет.

— Ну, а ты думал? Терпи, пусть бесы мучаются.

— Терплю пока. С-с-с... Ой. А сколько времени обычно терпеть надо?

— Ну милый мой, это как Бог даст! Если хорошо пойдет — и через пять минут бесы уйдут. А если плохо пойдет, если они крепко сидят...

— Ой... Щиплет!

— Терпи, терпи, не раскисай! Ты мужик, воин! А вот ты — как тебя? — черненький! Бери сковородку и колоти! Изыди нечистый дух, уступи место духу святому! Изыди нечистый дух, уступи место духу святому! Три-четыре! Хором!

— А мне чего делать? — говорю.

— Ты терпи. Все равно молитву читать не выйдет, сбиваться будешь. Если получится, повторяй мысленно: «Господи, Господи, Господи!» На худой конец — просто кричи. Главное — не матерись. А то знаешь, некоторые, как припечет, такое загибают...

— Ой! Господи!!!

— Изыди нечистый дух, уступи место духу святому!

— Господи!!!

— Изыди нечистый дух, уступи место духу святому! Колоти, черненький, колоти сильнее! Как я колочу, так и ты колоти! Шуми!!! Изыди нечистый дух!!!

— Ой-е-е-е-е-ей!!!!!!!!

— Изыди нечистый дух, уступи место духу святому!!! Ты не особенно там извивайся, утюг сбросишь! Надо было скотчем примотать, забыл совсем. Изыди нечистый дух, уступи место духу святому!!!

— Опс. — говорю.

— Чего «опс»? — прекращает колотить в бубен Амвросий.

— Боль отключилась. Не больно совсем.

Отец Амвросий снимает утюг, осматривает его и плюет на сталь. Утюг шипит.

— Нормально все! — удивляется отец Амвросий и глядит на мое пузо, — Вон же треугольник красный пропекся. — он ставит утюг снова на мое пузо, но чуть повыше, чтоб не жечь одно место, — Ну как?

— Никак. — говорю, — Не больно. Отключилась боль.

— Совсем не больно?

— Абсолютно. Даже утюга не чувствую. Как анестезия. Заморозка.

— Ничего себе заморозка! — отец Амвросий снимает утюг и поворачивает на нем регулятор мощности. — Ну, а так?

— Пока никак.

— Вообще-то. — вступает в разговор Габриэлыч, — в книге «Молот ведьм» я читал, что нечувствительные места на теле — это как раз признак бесовщины...

— Ага! Нечувствительные места! Да он же вон как извивался! — говорит Амвросий, — Я уж обрадовался, думал, минут десять — и бесы уйдут. А тут на тебе. Ишь, партизан нашелся!

— А я чего? — говорю, — Я тут ни при чем. Отключилась боль. Я так думаю, что это как раз бесы ее выключили.

— Вот суки! — говорит Амвросий с чувством, — Ишь, чему научились!

— Это, — говорю, — наверно как с антибиотиками. Я читал, что как только новый антибиотик появится — всех микробов убивает. В сороковых годах даже простой пенициллин излечивал все, что угодно за сутки — одной каплей. А чем дальше — тем больше микробы приспосабливаются. Ну и бесы наверно за столько лет инквизиции выработали иммунитет...

— Знаешь, не умничай тут, одержимый! — раздраженно перебивает отец Амвросий, — Что-то мы не так делаем... Что-то не так. Телефон есть? Позвоню Дарье Германовне на мобилу...

Габриэлыч приносит ему трубку, и Амвросий долго набирает номер.

— Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети! — передразнивает он наконец. — Одно из двух, либо в нирване, либо в метро.

— Жареным пахнет! — вдруг озабоченно произносит Габриэлыч и принюхивается.

— Вот этого бы избежать бы... — говорит Амвросий, — Были у нас случаи... Тебе правда совсем не больно?

— Совсем. — говорю.

— Не брешешь? Побожись!

— Да какой мне смысл врать-то?

— Действительно, никакого. А дымок-то, дымок подымается! — отец Амвросий тычет пальцем, и я вижу что действительно по контуру лезвия рвется дымок.

Тут у меня звонит мобильник. Точнее не у меня, а в углу, где он лежит вместе со шмотками.

— Принесите, — говорю, — пожалуйста мобилку мою.

Габриэлыч мне приносит мобильку, прижимает к моему уху и держит.

— Але! — говорю.

— Але! — кричит на том конце голос, и я понимаю, что это Владик из телепередачи, — Алекс? Слушай, извини что на мобилу! Тебе перезвонить куда-нибудь можно на городской чтоб деньги твои не тратить?

— Нет. — говорю, — Занят я сейчас очень.

— Тогда я скоренько! В общем, звонили тут люди несколько дней назад, спрашивали как с тобой связаться. Я им дал твой номер, правильно?

— Уже связались они со мной. — говорю, — И уже развязались.

— И второй вопрос: у нас готовится передача про клоунов. Как ты смотришь на то, чтобы...

— Нет. — говорю, — Извини. Не клоун я. Ни разу.

— Ты даже не дослушал! — обижается Владик.

— Извини, я сейчас не могу разговаривать, очень занят. На съемки больше не хочу.

— Почему?! Классная передача вышла, директор наш очень тебя хвалил! И Горохов тоже, спокойно отзывался... Люди звонят, тебя спрашивают! Сразу после передачи звонили, и вот сегодня утром звонил человек, я тоже дал ему твой номер!

— Еще один? Кто такой?

— Не знаю кто и откуда, я спросил как звать, он сказал — Клим.

— Клим?!

— Клим. Голос деловой, суровый. А что? Не надо было номер давать?

— Это я так, вспомнилось. Мало ли Климов на свете... Не давай больше никому мой номер!

— Хорошо, не дам больше. А может они тебе работу хотят предложить?

— Этого я и боюсь.

Тут отец Амвросий трясет меня за руку:

— Одержимый! Бес-но-ва-тыы-ы-ы-ый! Хватит болтать во время чина!

— Какого чина?

— Нет, вы на него полюбуйтесь! Второй день гонится и даже не знает как процедура называется! Чин изгнания бесов! Немедленно оставь бесовскую мобилу, вон дымишься весь!

— Я не вовремя? — говорит Владик, — У тебя там гости, я слышу?

— Угу. — говорю, — Гости. Ждем пока уйдут, а они все не уходят. Извини. Пока. Все! Убирайте от меня мобилу!

— Как выключается мобила? — спрашивает Габриэлыч. — А, вот нашел.

Тут отец Амвросий снимает с меня утюг и ставит его рядом.

— Так нельзя работать. — говорит он раздраженно, — Звонки отвлекают, плоть не истязается.

— Почему не истязается? — удивляется Габриэлыч, — Вон красное пятно какое у него на теле! Ожог! Я так думаю, что плоть как раз истязается, и бесы истязаются. А что сам одержимый не истязается — так это его святой дух хранит.

— Сколько работаю. — хмуро говорит отец Амвросий, — Первый раз такое вижу. Обычно так извиваются — дай Боже! А тут — боль он, видите ли, не чувствует... Хочет так, без труда, на халяву излечиться? Если бы так можно было от бесов избавиться, их бы уж наверно под общим наркозом давно изгоняли!

— Ну если так нужна боль, — говорю, — я могу попробовать ее включить. Мне кажется, у меня получится.

— Ишь ты! Включать-выключать он умеет! Ну включи, чего ж ты?

Я сосредоточился, как сосредотачивался, выращивая когти в первый раз. Представил боль такую, абстрактную боль, которая вокруг меня вьется таким черным облаком. И представил, что она в меня проникает со всех сторон. И тут же дико заболел обожженный живот. Настолько дико, что я прикусил до крови губу чтобы не закричать.

— Во! — обрадовался отец Амвросий, — Нормально! Продолжаем!

И поставил снова мне утюг на живот. Дальше я помню смутно — все силы тратились на то, чтобы не давать боли уйти. А она все время норовила исчезнуть. Мне больно дико, я кричу, отец Амвросий в голос орет, молитвы читает, в бубен стучит, Габриэлыч сковородками звенит — в общем понятно, да?

Кончилось тем, что в коридоре послышался дикий грохот и через секунду в комнату ввалились... Догадываешься, да? Ну да, они. Менты. Человек шесть. Двое с пистолетами, остальные с автоматами. Габриэлыча и Амвросия тут же швырнули на пол, руки за голову, лицом вниз. Как я понял, вызвали их соседи — от воплей и шума. Ну и менты, видать, долго звонили в дверь, а мы и не слышали. Тогда они вызвали подкрепление и взломали дверь. А за дверью — шкаф. Ну понятное дело, люди забаррикадировались. Они уронили шкаф, вломились в комнату... И видят...

Но их тоже можно понять, верно? В общем, Габриэлыча с Амвросием они уволокли сразу, с меня утюг сняли, а гвозди вынимать не стали — вызвали неотложку. Не знаю, вены наверно боялись повредить, или вообще им запрещено в таких случаях лезть с непрофессиональной медицинской помощью.

И даже разговаривать со мной никто не стал, а я пытался объяснить, что они совсем не так поняли, и никого здесь не мучают, а все добровольно, и вообще святое дело делаем сообща. Ноль реакции. Наверно решили, что у меня бред от утюга или это я со страху. В общем, понимаю, что дело плохо. И опять же — не мне плохо, мне-то чего? С меня как с гуся вода, а вот Габриэлыча очень жалко, совсем ни за что мужик пострадал. Ну и этого Амвросия, попа-самоучку, тоже жалко. Короче, понимаю я, что надо спасать ситуацию. А вот как? Лежу значит я, руки в стороны, взгляд в потолок, думаю.

Живот тем временем уже зажил, кстати. На мне все заживает последнее время моментально. В общем совсем зажил — никакого ожога не осталось, никакого следа. Думаю я, значит, и понимаю, что раз менты приехали, да еще не просто пара участковых, а такая куча с автоматами, то значит этот выезд зафиксирован всюду, и дело крупное. И по поводу человека, которого прибили к полу и жгли утюгом, тоже моментально наверх доложено. И даже если я сейчас буду объяснять как все было, мне уже вряд ли кто-нибудь поверит, подумают что меня запугали бандиты. А если даже поверят, то Габриэлыча с Амвросием засадят в КПЗ и продержат недели две... Поэтому единственный выход — это превратить ситуацию в полный идиотизм. Такой, чтобы захотелось всю информацию о выезде уничтожить и забыть поскорее. Ну как на юге было.

И тогда я аккуратно отцепляю одну руку... Ну, в смысле, поднапрягся мысленно, и сделал дырку в ладони пошире, чтобы шляпка гвоздя прошла. Отцепляю вторую руку, отцепляю ноги... А в комнате никого нет, что прикольно! Я встаю, быстренько заживляю руки, надеваю свою одежду, и выхожу в коридор. А в коридоре у Габриэлыча, я помню, по стенкам тоже развешен антиквариат всякий, и вот там висит тарелка с портретом улыбающегося Ленина в кепке. Красиво так сделано, специально чтоб на стенку вешать. Ну действительно, не класть же на лицо вождя манную кашу и не съедать ложкой? Вот я аккуратно снимаю с гвоздика эту тарелочку и иду в ванную. Никто меня не останавливает, хотя во всех комнатах менты. Один только окликнул, мол, куда? Я пробурчал типа " в туалет умываться» и он меня останавливать не стал. Да и не понял он, видно, кто я такой.

Вот я захожу в ванную, запираюсь, ставлю перед собой тарелочку и зеркало. И начинаю менять лицо... Думал, минут за пять управлюсь, а получилось минут пятнадцать. Больше всего пришлось повозиться с лысиной. Лысины-то на изображении не было, поэтому пришлось самому конструировать. Ну втягивать и выращивать волосы — это дело плевое, а вот форма... Никак не получалось чтобы лысина как у Ленина. То получался совсем лысый как Котовский, а то как Папа Карло — блин посреди головы, и от него во все стороны шевелюра. А все остальное — лоб, нос, подбородок, глаза с прищуром — все ленинское. В конце концов я не выдержал, взял ножницы и вручную начал стричь шевелюру. С одной стороны подстриг — ну вылитый Ленин. С другой стороны начал стричь — а тут за дверью ванной шум, раздается. Крики: «куда он пошел?», «кто пустил?», «ломайте!» Щелк — задвижка ванной отлетает, там такой стильный медный крючок был... И появляются на пороге два мента. Я не поворачиваюсь, я их в зеркале вижу, отстригаю второпях последние клочки.

Тут один из них меня хватает за плечо, отбирает ножницы — наверно боялся, что я его пырну — и разворачивает. Ну я на него смотрю, внимательно так смотрю в глаза, тем взглядом, от которого людям не по себе становится, и улыбаюсь одними глазами.

— Здгасьте, батенька! — говорю.

А милиционер — пузатый такой мужик мощный, с бровями густыми. Челюсть у него конечно отвисает, но привычка берет свое.

— Давай, пошел, на выход! — говорит он мне и выталкивает из ванной.

А в коридоре собралось еще четыре мента и две тетки в штатском. Совсем по-домашнему одеты. Я догадался — понятых позвали из соседних квартир чтобы они зафиксировали полуживое тело, прибитое гвоздями. А тела нет, исчезло. Тетки на меня во все глаза пучатся, одна перекрестилась даже. Ну а мне чего? Мне надо комедию ломать.

— Здгаствуйте, товагищи жандагмы! — говорю, — Здгавствуйте, гражданки домохозяйки! Какой сейчас год, товагищи?

Тут перекрестилась и вторая тетка. А меня так прет уже, так в роль вошел! Знаешь, бывает такое — сделаешь лицо как у кого-нибудь, а тебе уже автоматически с таким лицом и вести себя хочется как он, и голос невольно похожим получается. А тут вообще лицо идентичное, так что я вошел в образ и голосом Ленина (ну, как я его представлял) начал фразы произносить. Вообще-то у нас от Ленина ничего толком и не осталось. Только старые портреты, пионерские сказки и анекдоты, поэтому на самом деле никто уже не помнит каким он был. Ну и мне тем лучше, верно? И вот я, короче, начинаю нести полный бред.

— Товагищи жандагмы! Цагское пгавительство будет низложено! Власти габочих и кгестьян нет конца!

Менты врубаются, что я издеваюсь, быстро крутят мне руки и выводят из квартиры — вниз к машине. По лестнице. Я не сопротивляюсь, только кричу на весь дом:

— Пгедатели нагода! Цагские холопы! Палачи! Отпустите немедленно вождя мигового пголетагиата!

А там в доме потолки высокие, эхо такое классное, из квартир люди выглядывают. Вышли во двор — там толпа собралась уже небольшая. Ну я и там речь двинул. Скандирую:

— Пегвым делом, — кричу, — захватить мосты и телеггаф! Землю — габочим! Заводы — кгестьянам! Интегнет — подгосткам! Золото — пагтии! Пгавительство — в отставку!

И тут бабка вылетает из толпы и начинает мне в тон:

— Правительство в отставку! Правительство в отставку! Правильно! Президент — иуда!

Ну, кстати, про президента я ничего не говорил. Но все равно приятно, что такая горячая поддержка нашлась. А я уже в роль вошел, жандармы меня грубо в машину заталкивают — и повезли.

Привозят в отделение. Даже не в районное отделение, а черт знает куда. Что-то среднее между изолятором и пунктом охраны порядка. Без всяких предисловий вталкивают в кабинет, там сидят двое ментов за одним столом. Судя по погонам — важные чины. В смысле, я в погонах не разбираюсь, но не лейтенанты-оперативники, поважнее. Я сажусь на стул, они, типа, на меня внимания пока не обращают, пишут чего-то. Я эти приемы знаю. Молчу пока. Наконец один поднимает голову, смотрит на меня бесцветными глазами и говорит:

— Имя, фамилия, год рождения?

— Владимиг Ульянов-Ленин! Год гождения не помню. — ну потому что действительно не помню, — Место гождения — гогод Симбигск.

Первый мент все это добросовестно записывает, без тени удивления.

— Ты, клоун! — говорит второй мент и подходит ко мне, — Из какой психушки сбежал?

— Пгоклятый жандагм! — говорю ему, — Я не клоун! Я дух вождя мигового пголетагиата! Явился в этот миг чтобы навести погядок!

Он меня резко хватает за подбородок, за бородку точнее, поднимает мне голову и ладонью начинает тереть мою щеку — видно, думает что я в гриме. Но ничего у него не получается — я-то не в гриме, я с натуральным ленинским лицом. Тогда он возвращается к столу и что-то говорит на ухо второму. Второй берет телефонную трубку, звонит куда-то, и вскоре открывается дверь, заходят два мента и уводят меня.

Приводят на второй этаж к фотографу тамошнему, и тот меня фотографирует — натурально, как в детективах: фас и профиль. Ну я конечно позирую, ленинский прищур изображаю, взгляд в будущее — и у меня вроде получается. Затем меня уводят и запирают в одиночную камеру. Даже не камера, а просто закуток с решетчатой дверью, сваренной из толстой арматуры и покрашенной в черный цвет.

Запирают меня, значит, и уходят. А мне того и надо. Я концентрируюсь... Не знаю в общем как это объяснить, но я заранее знал что у меня все получится. Концентрируюсь, выбираю квадрат в решетке побольше, просовываю туда обе ладони. А там ячейка как раз чтоб две руки влезли, не больше. Я мысленно напрягаюсь, голова становится тоньше и пролезает вслед за ладонями. И вот я через эту клетку просовываю все тело вместе с одеждой, вместе с мобильником в кармане. На середине, где-то в районе поясницы, меня перевешивает вниз, но я руками цепляюсь за прутья клетки и бодро вытягиваю себя наружу.

И... повисаю на ботинках. Потому что ботики, которые мне Ник дал вместе с одеждой, наполовину кроссовки, наполовину штиблеты, в дырку никак не лезут. Вот на это я не рассчитывал, честно говоря. Поэтому я дергаюсь, извиваюсь, и вылезаю из ботинок. Они падают на пол, а я встаю, отряхиваюсь, принимаю свой нормальный ленинский облик, сажусь на корточки и пытаюсь ботинки достать. То есть просовываю руку через решетку и начинаю их тянуть на себя. А они не лезут.

В общем мучался я с ними долго, очень не хотелось ботинки оставлять — были бы мои, еще ладно, ботинки-то чужие. К тому же это улики. Наконец поднимаю глаза и вижу, что у самого потолка над решетчатой дверью — здоровенная щель. И чего я мучался, чего туда сразу не посмотрел? Забираюсь в носках на решетку, просовываю руку через эту щель, отращиваю ее до пола, хватаю ботинок — раз — вынул. И второй — раз — вынул. Надеваю их, еще раз отряхиваюсь, и думаю — чего теперь делать? Первым делом меняю лицо. На что я его сменил — не знаю, и наверно уже никогда не узнаю. Постарался сделать поприличнее и посолиднее. В смысле брови погуще, подбородок потолще, щеки пожирнее, росту повыше, все такое. Но поскольку зеркала нет — как получилось не знаю. И иду в таком виде по коридору, заглядывая во все комнаты. Мне же надо Габриэлыча найти с Амвросием, проинструктировать их чтобы они все отрицали.

В комнаты я заглядывал аккуратно. В смысле хитро. Не так, чтобы в каждую дверь ломиться — «драсьте!» — нет. Я вырастил себе на мизинце глазик маленький. Почему-то как раз это мне удалось с первой попытки и без проблем. Просто представил, что на мизинце у меня маленький глазик — и сделал. И этот мизинец я прикладывал к замочной скважине и смотрел чего там делается. Единственное плохо — не удалось мне его как следует с остальными глазами синхронизировать, поэтому когда я включал обзор мизинца, то отключался правый глаз. И тогда такая общая картинка получалась, что просто ужас, видно мозг пытался стерео по привычке достроить, но какое тут стерео, когда у тебя один глаз на голове, а второй в замочной скважине?

Но если закрыть оба глаза и смотреть только мизинцем — то ничего, нормально. Изображение поганое, мутное, но разобрать можно. Главное — не поцарапать глазик пока в замочную скважину просовываешь. Глаз — штука тонкая, нежная.

В общем, иду я по коридору и заглядываю в каждую камеру, потому что у меня такое ощущение, что Габриэлыч с Амвросием где-то тут должны быть. В одну дверь сунулся — темнота, что-то типа хранилища бумажного. В другую дверь — никого, свет выключен, стол стоит пустой, на нем компьютер и шкаф рядом, набитый карточками.

Тут я неожиданно выхожу на лестничную площадку, а там курит мент и дама в штатском, но деловая.

— Мужчина, вы что ищете? — поворачивается она строго.

— Да я по поводу загранпаспорта. — начинаю бурчать экспромтом, — У меня старый кончился, а мне продлить надо. Понимаете, мне в командировку лететь через неделю, в Австралию, а оказалось что паспорт...

— Мужчина, это вообще не здесь! — говорит дама таким возмущенным тоном, словно я попросил одолжить на недельку ее паспорт, — Это во дворе паспортный стол! Следующее здание! Только он закрыт уже! Кто вас вообще сюда пустил?

— Как закрыт? — изображаю удивление, — А мне сказали что до шести работает?!

— Нет, ну нормально, да?! — женщина нервно стряхивает пепел и поворачивается к менту, — Вот люди пошли! — поворачивается ко мне и кричит, — Мужчина, а времени сейчас сколько?! Вы на часы гляньте!!!

— Сколько?!! — кричу я.

— Времени — половина восьмого!!! И кто вам сказал, что до шести?!! До четырех!!! Короткий день сегодня!!!

— А что же мне делать?!! — кричу я ей, — Мне же в Австралию!!!

— А вот это уже ваши проблемы!!! — женщина срывается на визг, — Какие ко мне претензии?!!

— К вам никаких претензий!!! — кричу, — Просто так бы и сказали бы, что короткий день!!! А я то думал — до шести!!!

Расчет оказался верным, тут уже в беседу вступает мент:

— Какие к нам претензии?!! — орет он басом, — Я не знаю кто вам там чего сказал!!!

— Да никаких к вам претензий!!! — ору, — Я же спрашиваю просто!!!

Тут на лестнице появляется на шум еще один мент, я смотрю на него — а это один из тех двоих, что в кабинете сидел. Ну, который за столом писал. Все, думаю, я попался. Доорался. Дошумелся. Сейчас опять в камеру запрут, опять мне сбегать оттуда, опять ботинки вызволять... Может их перед камерой скинуть незаметно?

Но что прикольно — он меня не узнает! Понятно, лицо-то у меня другое, но ведь одежда прежняя! Та же рубашка, джинсы. Ботинки, опять же. А он же оперативник, следователь! Он же должен все детали запоминать! Но не узнает. И в принципе, я так прикинул потом, понятно почему. Они же на следовательской работе привыкли, что преступник одежду надевает разную, а лицо носит прежнее. А тут наоборот — одежда неизменная, а лицо какое хочу, такое и делаю. И наверно лицо Ильича его так поразило, что он уже не рассматривал какая на Ильиче рубашка и джинсы.

— Что за шум? — говорит.

— Да вот человек думает что здесь паспортный стол, скандалит!!! — кричит женщина.

— И совсем не скандалю!!! — говорю раздраженным тоном, — Я вас вполне вежливо спрашиваю, до скольких работает и в какой день я могу паспорт продлить если сегодня закрыто?

— Милейший!!! — говорит оперативник громко, — А вы понимаете, где вы сейчас находитесь?!!

— Да!!! — говорю, — Конечно!!! Мне уже объяснили, что это не паспортный стол!!! А паспортный стол во дворе!!! Но мне-то сказали — здесь!!! Вы же меня-то поймите!!! Я же не кричу!!! Я спрашиваю просто!!! До которого часа...

— Кто вам такое сказал?!! — кричит мент.

— А как вы сюда попали?!! — перебивает оперативник.

— Так я думал что это паспортный стол!!! А это же не паспортный стол!!! А мне-то в Австралию лететь!!!

— Нет, вы посмотрите какие у него к нам претензии!!! — визжит женщина.

— Боже упаси!!! — кричу, — Женщина!!! Милая!!! Никаких претензий!!! Я же спрашиваю просто!!! Мне-то в Австралию лететь!!! А паспорт не продлен!!! А мне-то сказали, что до шести, вот я и спрашиваю...

— Мужчина, вы совсем тупой?!! — взвизгивает дама, — Вы слова языка хорошо понимаете?!! Вы понимаете что вам говорят языком?!! Здесь не паспортный стол!!! Здесь оперативный отдел Гагаринского округа!!!

— Люда! — говорит ей оперативник, — Не нервничай так!!! — поворачивается к менту, — Проводите его к выходу, чтоб его духу здесь не было!!! Ишь, скандалист нашелся!!! И скажите дежурному, почему он пускает с улицы посторонних?!!

— Слушаюсь!!! — рявкает мент и берет меня за плечо, — На выход!!! Быстро!!! Хватит скандалить!!!

— Да я и не скандалю! — говорю я раздраженным тоном. — Я просто вежливо спрашиваю!!!

— А почему к нам претензии?!! — орет мент.

— Да нет к вам претензий!!! — ору я.

Вот так, слово за слово, он меня выводит мимо дежурного на улицу, выводит на крыльцо и указывает пальцем куда-то налево:

— Там за углом — паспортный стол!!! Прочитай часы работы!!! А сюда нечего ходить!!! Чтоб я больше здесь не видел!!! Тем более с такими претензиями!!!

— Спасибо!! — кричу я в ответ, — Ошибся адресом!!! А чего на меня так кричать?!!

Мент раздраженно захлопывает тяжелую деревянную дверь, и за нею лязгает засов. И я быстро-быстро ухожу.

Но ухожу недалеко. Обхожу кругом двор, там гаражи, мусорные баки, деревья растут, два разбитых «Жигуля» — одни железные скелеты без колес и стекол. В общем, клевое место. Я залезаю в один из «Жигулей», и быстренько превращаюсь в собаку. А одежду и ботинки лапами запихиваю под рваное сидение, чтоб не сперли. И бегу обратно к отделению, хвостом помахиваю. Думаю — началась там уже паника или нет? А там ничего, никакой паники, все тихо.

Сажусь я на асфальт неподалеку и думаю — чего делать? В принципе, по хорошему, мне бы сейчас домой свалить. А они пусть разбираются сами. Но Габриэлыча жалко с Амвросием. Их поведут на допрос, а они и расскажут, что бесов изгоняли утюгом да гвоздями. Может даже мой адрес назовут. Хотя нет, не знают они адреса. А может уже их допрашивали? Но если их еще не допросили, то мне надо с ними обязательно связаться... Но вот как? Если бы я умел видеть сквозь стены...

И тут я вспоминаю школьный курс физики, вспоминаю про инфракрасное зрение, которое у змей есть и прочих тварей... И начинаю изменять глаза. Что самое неприятное в этом деле — каждый раз, когда пытаешься что-то новое изменить в организме, приходится наобум действовать. Кажется, будто организм сам рад измениться как ему велят, да только не знает как. И ты не знаешь как ему объяснить чего нужно. Ну как объяснить глазам чтобы они видели в инфракрасном свете? Казалось бы, никак. Тружусь, тружусь, а глаза реагируют чисто механически — то стебельками вытянутся, то блюдцами на полморды расползутся.

Но наконец я понял! Тут с умом подходить надо, хитростью брать! Стал я вглядываться в предметы красного цвета и мысленно делать их ярче. Чем краснее предмет — тем ярче. Табличка красная на двери, автомобиль красный вдалеке... И вот картинка дрогнула и стала краснеть. Не знаю как объяснить, вроде поплыло изображение по цветам. Табличка стала оранжевой, машина — желтой, асфальт был сизый — черным стал. Я еще поднапрягся — и замелькали красные тени. Оказалось что я сам ярко красный, да еще свечусь, бросаю отблески вокруг. Машины вдали проезжают — так у них как сердце под капотом, красное такое пятно светится, мотор раскаленный. Стал я смотреть на здание перед собой — и понимаю, что вижу сквозь него. Помню, вроде бы инфракрасные лучи не должны через бетон проходить, но вижу! Может еще какой-нибудь спектр заодно прихватил? Не то, чтобы здание прозрачное было, но вот горячие стояки батарей в нем проходят — и эти красные трубы я насквозь вижу. Или вот движется пятно внутри, все ближе, ближе, задвижка — щелк! Открылась дверь, вышел из здания человек — красотища! Идет у меня на виду как голый. Тело красное, голова ярко красная, руками-ногами машет, они оранжевые, а ладони — те вообще желтые, видать замерзшие. В руке у него дипломатик небольшой — черная штуковина.

Ну я поднапрягся, усилил в себе это свойство, так чтобы сквозь стены виделось хорошо. Правда при этом глаза у меня стали как два блюдца — ну это уже ладно. Хотя конечно со стороны я наверно собака совсем страшная. Начал я этажи рассматривать. На первом этаже вахта. Или не знаю чего. Комнатка около входа. Там, видать, телевизор стоит старенький. Это я догадался что телевизор, там светящиеся колбы внутри — ламповый. Перед ним развалилось на диване красное тело — дежурный. Еще одна туша сидит на стуле — то ли в этой комнате, то ли в соседней. Далее, на первом этаже — в дальнем конце здания, разобрать отсюда трудно — два пятна. Плюс на втором этаже две тетки в одной комнате. Сразу видно что тетки — ярко-алые груди у них, здоровенные, светящиеся. Я долго рассматривал. Наверно одна из них та самая Люда, что на меня орала. А так народу мало, ну понятно, вечер уже, на небе луна жарит — синенькая такая почему-то. Ну а в здании на заднем плане еще что-то светится, что не разобрать отсюда. Может трубы, может мониторы, а может и люди.

Встал я, отряхнулся, мордой помотал — и побежал к зданию. Обошел его почти кругом — никаких лазеек. Чего делать? Не по водосточной же трубе пилить вверх? Собака, лезущая по водосточной трубе... И тут мне приходит в голову мысль — почему именно по водосточной трубе, почему не внутри нее? И я аккуратненько подхожу к водосточной трубе, просовываю передние лапы внутрь, и голову за ними, и сам внутрь втягиваюсь. Ну втянуться-то я втянулся, метра на два в высоту, а вот как вверх ползти? Пришлось вырастить себе вместо лап руки чуть ли не с присосками. Но не с присосками, просто гладкие, чтоб по металлу изнутри отталкиваться. Но и это не помогло — скользят лапы, не толкаются. И вообще темно и душно. И тут как-то само собой решилось — вдохнул я воздуха во всю свою длиннющую грудную клетку, она расширилась и залипла в трубе. Я тогда брюхо с болтающимися ногами подтянул повыше и живот что было сил вперед выпятил. Выдохнул. Держусь на животе. Вытянулся вверх сколько мог, снова медленно вдохнул. Повис на грудной клетке. Живот расслабил, подтянул вверх ноги и пузо. И вот так, как червячок, быстренько добрался до крыши. В одном месте правда труба зашаталась — ну понятно, хоть ты собака, хоть червяк, а весу все равно шестьдесят пять кило. Но ничего, выдержала.

Добрался до крыши, вырастил лапу подлинней, ухватился за поручни чугунные, подтянулся, вылез на крышу и принял облик собаки. Не обошлось без приколов — я как бы мысленно себе команду дал вернуться в нормальный облик, и на миг стал голым Лениным. Этот эффект я уже давно заметил — стоит один раз превратиться, тело запоминает форму и второй раз уже без труда получается. Но Лениным стоять на крыше холодно и неуютно, да и вообще... Поэтому я быстренько в собаку, в собаку. И теплее и незаметнее — мало ли чего собака на крыше делает? Побегал я по крыше — нашел вентиляционный короб. Ну и полез туда. Там пыль, противно, но кое-как вписался, спускаюсь. Помогло зрение инфракрасное — я же сам теплый, свечусь, вот и так получилось, что сам освещаю себе дорогу. Тускло правда.

Я когда-то представлял себе по западным фильмам, будто вентиляционные ходы — это такие здоровенные этажи, где хоть рота террористов проползти может. На практике оказалось — ничего подобного. Только я и могу по ним лазить, и то сильно модифицировавшись. В общем дошел я до развилки, свернул, и вдруг вижу — свет вдали. Ну я туда, ползком, а там маленькая решетка в коридор выходит. У самого потолка. Ячейки у нее совсем с копеечную монету. Ну что делать? Попробовал, просунул для начала палец, и стал руку утончать. И лезу, лезу, тянусь, уже голову сплющил в иголку почти, плечи пролезли, конца мне и края не видно. А нижним пальцем уже в линолеум коридора уперся, держусь, чтобы не упасть. Затем на линолеуме стал в кольца сворачиваться. Уже голова у меня на полу, то есть не голова даже, а так, шланг метра два. Я на нем один глаз открыл, осматриваюсь.

Осталось мне немного, а тут пятно по коридору движется. Перевел я взгляд на обычное зрение чтобы черты лица рассмотреть, а это тот самый оперативник. Что ему не сидится в кабинете? То вот на лестницу вышел, когда меня из здания выписывали, то теперь по коридору мотается. Идет, значит, папочка под мышкой. Увидел меня — остолбенел. Ну и я его понимаю — свисает из вентиляции такой провод длинный, мохнатый, на полу целая бухта. Что за дела? Подошел он, схватил меня за грудь — у меня как раз грудь висела на весь коридор — посмотрел вверх озабоченно и подергал. Ну скажи, не дурак?

А у меня за вентиляционной решеткой еще оставались ноги и все такое, ну и решетка не выдержала, она там на двух шурупах крепилась. И вылетела. И остаток туловища ему на голову брякнулся. Он заорал, отскочил в сторону, а я тоже от неожиданности в собаку превратился. Вот только посреди туловища у меня решетка зависла, получилась такая осиная талия. И я шарахнулся по коридору что было сил, только когти по линолеуму цокают. Неприятно, неудобно — никому не советую такое испытать. Кажется, еще рывок — и порвусь пополам. Убежал за угол, быстро выполз задней частью туловища из решетки и озираюсь. Тут дверь распахивается и выглядывает Люда та самая. Лицо озабоченное. Увидела меня — совсем испугалась. Ну я гавкнул на нее для острастки, и кинулся, типа укусить хочу. Она в кабинет спряталась, а я по коридору пролетел и на лестницу вылетел. А сзади уже крики, шум. Ну понятно, ЧП. И я понимаю, что так просто мне не уйти. Куда бежать?

И я растекаюсь по полу тонким слоем — по ступенькам сплошной волной и на лестничном пролете. Как ковер. И тут же по мне пробегают вниз три пары сапог. Или ботинок — какая на фиг разница.

По тебе, надеюсь, никогда сапогами не бегали? Очень неприятное ощущение, хотя боль я конечно заранее отключил. Пробежали три пары ботинок вниз, ну я лежу, не шевелюсь. Слышу — поднимаются вверх два человека, но не доходя до меня останавливаются, и я слышу разговор.

— Семеныч, — говорит незнакомый голос, — Доложи полковнику и вызови группу. Пусть что хотят то и делают. Я не понимаю что сегодня творится. То ли я с ума сошел, то ли... Не понимаю. Что ты видел?

И ему отвечает тот самый оперативник, который меня дергал.

— Сам ничего не понимаю. Ленин исчез. Замок не поврежден, дежурный ничего не знает, на вахте божатся, что никто из здания не выходил. А сейчас иду по коридору — висит кабель из вентиляции. Я к нему подошел, а кто-то на меня сзади прыгнул и повалил. Я вскакиваю — кабеля нет, никого вокруг тоже нет.

— Уфологов надо вызывать. — говорит незнакомый.

— Кого?

— Уфологов. Или спецназ.

— А не боишься что опозоримся? Что будут на нас пальцем показывать и ржать?

— Не знаю.

— Что твои говорят?

— Негр с попом? Говорят что изгоняли духов из парня.

— Что за парень?

— Они не знают. Негр его первый раз видел, а поп вообще по вызову явился.

— Дави их. Откуда парень взялся? Кто его привел? Или он сам пришел к негру, позвонил в дверь и попросил изгнать духов?

— Выходит так.

— Что ребята говорят?

— Ну я их отпустил до завтра. Говорили, что был парень молодой, прибитый гвоздями к полу, на животе утюг стоял.

— Ну и где он?

— Исчез. Вместо него в квартире появился вот этот клоун, Ильич.

— Уфологов надо. Негр с попом в разных камерах?

— В одной.

— Разведи по разным до утра.

— Знаешь, сам разведи!

— Не понял?

— Я не хочу к ним подходить.

— Боишься?

— И да! И боюсь!

— А погоны потерять не боишься?

Оба помолчали.

— Ладно. — говорит незнакомый, — Пойдем вместе. Позови своих, и пойдем.

— Подожди! А какой смысл разводить по разным камерам?

— Выполняй.

И оба отправились вниз. Я еще немного полежал и подумал. Значит я не успел, Габриэлыча с Амвросием уже допросили. А, собственно, чего я ожидал? Главное — Габриэлыч и Амвросий не выдали Аришу. А раз не выдали Аришу — значит и меня не найдут. А хоть бы и нашли — какие ко мне претензии? В общем, полежал я еще, подумал, ничего толком не придумал — и потек вниз, по ступенькам. Внимательно посмотрел инфракрасным глазом сквозь этажи — шастают несколько человек где-то под первым этажом. Подвальное помещение. Ну я потек в подвал.

А там вообще удобно — трубы тянутся под потолком, я щупальце выпустил, за трубу уцепился и весь туда переполз. Пылища там конечно клубами, но что делать? Ползу по трубе как червяк, на носу глаз один. Вижу — в дальнем конце коридора одну дверь открыли, вывели человека. Причем осторожно так вывели — сами отошли метров на пять, автоматы, все такое. И завели в камеру напротив. И пошли обратно. По дороге только один вверх посмотрел, но ничего не увидел. Заперли решетку — там посреди коридора еще чугунная решетка была. И ушли.

Ну я сползаю с трубы — и прямиком к камерам. Нашел щель, просунул нос и затем всю голову. Обернулся собой. Смотрю — нары двухэтажные, сидит отец Амвросий на верхней наре, или как ее назвать, глядит на меня, причитает и крестится. Посмотрел я в его глаза — совсем безумные. Ну протиснулся я полностью, обернулся собакой. Сел, за ухом почесал неторопливо. Амвросий совсем от ужаса онемел. Хотя казалось бы, профи в этих делах должен быть. И чего я ему скажу, если он в таком невменяемом состоянии? Сделал я себе мысленно хриплый голос, открыл пасть и произнес:

— Велик твой грех, Амвросий. Ушел ты в смуту и ересь от истинной церкви. Возомнил себя в святом сане, якшаешься с сектантами. Молись, Амвросий, и будет тебе даровано прощение. Выйдешь — иди в церковь и покайся во всем. А спросят тебя менты как дело было — не таись. Только про ангела Арину не говори. То ангел был в видение твое и во благо...

Не силен я в древнецерковном, честно говоря. Знаю, что коряво сказал, но на Амвросия подействовало. Сидит он, дрожит, на меня смотрит. В общем, собеседник из него никакой. Развернулся я, и обратно в щель под дверью просочился. Пошел к другой камере, где Габриэлыч.

Пролез к нему — а Габриэлыч спит. Прямо в одежде, кулак под голову положил — и спит на нарах, на матрасе. Вот что значит гуру! Нормальные крепкие нервы. Взял я одеяло, стал самим собой и завернулся в него. И потряс его за плечо.

— Вставай, Габриэлыч. — говорю, — Разговор есть.

Он тут же вскочил, от света щурится и на меня смотрит.

— Ты? — говорит.

— Я. Пришел и уйду. Габриэлыч, дело такое. Отец Амвросий совсем безумен, так хоть с тобой поговорить нормально можно?

— Конечно. — говорит Габриэлыч, — А давно тебя ко мне посадили?

— Никто меня не сажал. — говорю, — Сам ползаю всюду. Потому что я оборотень. Увидишь еще. Так вот, Габриэлыч, дело такое...

Я замолчал и на всякий случай огляделся, нет ли микрофонов вокруг. По идее должны быть, хотя зачем они, если камера одиночная? Слушать как арестант сам с собой разговаривает? Перевел я глаза на инфракрасные, еще спектр немного взад-вперед подвигал — никакой проводки не обнаружил, кроме электрической.

— Габриэлыч, — говорю, — История такая. Ты человек видный, ученый, философ, культуролог, или как там называется. Оккультизмом интересуешься, верно? Ты решил вызвать духа. Просто так, из ничего, ясно? Позвал приятеля своего, священника-самоучку, ну и вызвали духов. Шумели, били в бубен. Что дальше было — не помните. Тут и милиция приехала. Никого с вами больше не было. Никого. Ясно? Нет жертв, нет свидетелей, нет уголовного дела. Обещай больше не шуметь, и все.

— Кто ты, Алексей? — спрашивает Габриэлыч тоскливо.

— Не знаю. — честно отвечаю я, — Оборотень. Но не дьявол, потому что зла никому не хочу делать.

— Я вижу. — кивает Габриэлыч, — Ладно, не выдам тебя.

— Не так мыслишь, — говорю, — меня-то ты можешь выдать. Только неприятности от этого будут только тебе. Я скажу, что ничего не знаю, никто из меня духов не выгонял, Ильичем я по квартире не ходил...

— Кем не ходил?

— Понятно. Ты не в курсе. Ну это и лучше. В общем, неприятности только тебе, понимаешь?

Габриэлыч кивает.

— Кто ты, Алексей?

— Да не знаю я. Как пойму — сообщу. Пока что я другое понял.

— Что?

— Что ты, Габриэлыч, никакой не гуру.

Габриэлыч молчит.

— И никаких занятий медитацией с группами учеников у тебя нет. А что Ариша к тебе два раза в неделю бегает, а мужу рассказывает...

— Хватит! — говорит Габриэлыч нервно, — Я не хочу это выслушивать!

И я понимаю, что попал в точку.

— Ариша, — говорю, — Девушка впечатлительная, увлекающаяся. Не морочь ей голову, хорошо?

Габриэлыч молчит.

— Габриэлыч, я не слышу! Ты согласен или нет?

— Молодой человек! — говорит Габриэлыч, — А кто вы такой, чтоб со мной в таком тоне говорить?

Ну чего с ним делать? Я падаю на четвереньки, накрываюсь с головой одеялом и оборачиваюсь собакой. Делаю клыки пострашнее и шерсть дыбом. И вылезаю из-под одеяла.

— Кто я такой? — рычу, — Тебе объяснить кто я такой?

И делаю пару шагов к Габриэлычу, сверлю его глазами. Надо отдать должное — мужик железный. Лицо каменное, смотрит мне в глаза. Черный, белки сверкают, нос приплюснутый, губы толстые, развесистые. Посмотрели мы в глаза друг другу, затем он все-таки отвел взгляд.

— Амвросий как? — спрашивает бесцветным голосом.

— Безумен. — говорю, — Что бы он не болтал, тверди одно — занимались оккультизмом, вызывали духов.

— Удачи. — говорит Габриэлыч.

— Удачи. — говорю ему.

Разворачиваюсь и втягиваюсь в щель под дверью.

Часть 5.
МУТАНТ
(из дневника Лексы)

— А дальше? — спрашивает Аришка.

— Ну чего дальше... Ушел оттуда.

Мы сидим у Ника, пьем кофе с Аришкой. Ника дома нет, и такое неприятное чувство — не хочется чтобы он появился. Не знаю почему.

— А зачем ты вообще туда полез к ним?

— Ну, я хотел поговорить с ними. Сказать как им себя вести. Чтобы не рассказывали вообще про меня как про живого человека, потому что это статья. Наверно. А сказали бы просто что духов вызывали. Это ж не криминал. И сказать им, что я в безопасности, обо мне волноваться не надо, надо о себе думать и самим уладить этот случай, чтобы шума по минимуму. И все. Вот это я им хотел сказать.

— Сказал?

— Сказал.

— Поняли?

— Не знаю... Габриэлыч наверно понял. А Амвросий наверно нет. Он сейчас в таком состоянии, что его в психушку могут упечь... Хотя может ему и полезно будет.

— Ну а сам? Сам ты чего теперь думаешь?

— По поводу?

— О себе. О том, что с тобой происходит.

— Не знаю. Но бесов надо изгнать по-настоящему. В церковь сходить надо бы. Пусть проверят там как положено...

Аришка задумчиво помешивает ложкой кофе. Черная воронка бьется в чашке и время от времени выплескивается на скатерть. Аришка этого не замечает.

— Хочешь я покажу тебе свой крестильный крестик? — вдруг говорит она.

— Да на фиг он мне? — я поднимаю глаза и вижу вытянутое лицо Ариши, — Ой, извини пожалуйста. Конечно покажи...

Аришка выходит из кухни и возвращается с крестиком. Я беру его в руки и рассматриваю. Крестик маленький, серебряный. Наверху колечко, цепочки нет. Аришка внимательно смотрит на меня.

— Нравится?

— Ну... нравится. — говорю я, — Ну... аккуратненький он такой. Маленький. Серебряный, да?

— Да. Накрой его другой ладонью, подержи в руках.

— Ну... хороший крестик. А чего ты его не носишь?

— Не отвлекайся. Ты ничего не чувствуешь?

— Честно?

— Ариш, не обижайся пожалуйста. Это же твой крестик, не мой... В общем, ничего не чувствую. Ни тепла от него особого, ни сияния.

— Приложи его ко лбу.

— Чего?

— Приложи его ко лбу. — повторяет Ариша твердым голосом.

— Мне так идет? — прикладываю крестик ко лбу.

— Крепче приложи. Ничего не чувствуешь?

— Ариш... — вздыхаю я и отдаю ей крестик, — Давай кофе пить?

— Давай. — вздыхает Ариша.

Я мешаю кофе ложкой, набираю, пробую — горячо.

— Обжигает? — спрашивает Ариша. — Хочешь водички холодной добавим?

— А есть кипяченая? Давай.

Ариша открывает шкафчик, достает маленький графинчик и наливает мне в чашку прозрачной воды.

— Странная у тебя вода. — говорю.

— А ты попробуй. — говорит Ариша таким странным голосом, будто налила мне в чашку яд.

Почему? Да и что мне яд, если меня и пули не берут? Отхлебываю из чашки, вкусно. Ариша внимательно смотрит на меня. Я говорю:

— Странный у тебя вид. Мне кажется ты меня сейчас снова спросишь — чувствую ли я что-нибудь?

— А ты чувствуешь что-нибудь?!

— Нет. А надо?

— Не знаю... — Ариша вздохнула.

— Рассказывай. — кивнул я и положил руку на ее коленку, обтянутую вельветовой джинсой.

— Не знаю... — повторила Ариша, — Но ты не одержим бесами.

— Почему-у-у? — я продолжаю беседу, задумчиво поглаживая коленку.

— Потому что тебя не жжет серебряный крест. И не пугает святая вода.

— Это была святая вода? Вот эта, из пробирки?

— Да. Святая.

— Может она была некачественная? Просроченная?

— Прекрати! — Ариша сердито мотнула головой и даже хотела сбросить мою руку с коленки, но в последний момент передумала, и только накрыла ее своей ладошкой, — Ты не боишься креста. Ты не боишься святой воды. Ты можешь спокойно смотреть на иконы! Заходить в церковь! Читать молитвы! Ты не одержим бесами.

Я задумался и убрал руку.

— Может быть я одержим какими-то другими бесами? Может я одержим бесами мусульманскими или этими... как их... ну, который шестирукий. Будда что ли?

— Шива. — серьезно поправила Ариша.

— Во, точно, вшивый.

Ариша поморщилась. Я помолчал еще немного, затем все-таки сказал:

— В общем, мне и самому давно кажется что не в бесах дело... Вот только если это не бесы и не болезнь, тогда я уже вообще не знаю что это может быть.

— Все очень просто. Это мутация. — сказала Ариша, — А ты — мутант.

— Вот спасибо! — хохотнул я, — Вот не было печали! Два десятка лет был нормальным человеком, а тут вдруг мутировал. От постоянного сидения за компьютером!

— Я не говорила про компьютер!

— А чего? Скажи. Юноша мутировал в инете! Компьютерный вирус поражает людей! Прекрасный заголовок на первую полосу газеты...

— Я в этом не разбираюсь. — сказала Ариша, — Спроси у Никиты.

— Что спросить? — опешил я.

— Ну... Может ли компьютерный вирус передаваться людям...

— Ариша, ты с ума сошла? Ты всерьез считаешь, что у меня компьютерный вирус?

— Ну я не знаю, возможно это на самом деле или...

— Так вот я тебе говорю: невозможно.

— А откуда ты знаешь? — вскидывается Ариша.

— Я в общем-то специалист в этом деле... — скромно говорю ей, но она не обращает внимания.

— Есть очень много неизученного!

— Ну вот, начинается... Прямо как моя матушка.

— При чем тут матушка? Все явления всегда отрицались, даже учеными! А потом приходило подтверждение! Когда-то не верили что Земля вертится! Не верили, что люди научатся переговариваться за тысячи километров и летать по воздуху! Когда-то критиковали кибернетику и генетику! А оказалось что они есть!

— Ну, — говорю, — Ариш, не надо так волноваться. Раз на раз не приходится. Вот философский камень искали — искали, а все-таки не нашли.

— Может еще найдут! — говорит Ариша.

— Отмазка гнилая. Пойми, есть вещи которых реально не существует.

— Есть вещи, о которых мы пока не догадываемся. Только мудрецы знают все.

— Какие такие мудрецы?

— Настоящие. Йоги например.

— Ариш, откуда у тебя такой бред в голове?

— Почему бред? Есть мудрецы в мире. Это даже Никита говорит всегда: настоящий мудрец по капле воды может сделать вывод о существовании океанов...

— Слышал я такую формулировку. — морщусь я, — Это не Ник первый сказал... Не верю я в существование мудрецов. И не нравится мне эта формулировка. По капле воды можно сделать вывод только о существовании воды. Это уже немало, подавляющее большинство и этого не умеет.

— Ты ничего не понимаешь.

— Ну как тебе сказать... Жаль что я не умею рисовать на компьютере, не знаю как «Фотошопом» пользоваться и все такое. А то я бы нарисовал планету с такими океанами, о которых можно сделать вывод по одной капле воды...

— Ты ничего не понимаешь. Есть такая вещь как мудрость! Прозорливость! Логика!

— Ну да, расскажи мне про логику... Логика такого мудреца хорошо работает только на воде. Когда в следующий раз этому мудрецу подсунут каплю пива, он мигом сделает привычный вывод о существовании планеты с океанами пива...

Ариша помолчала. Я откашлялся и продолжил.

— Вообще, возвращаясь к теме, человек не может заболеть компьютерным вирусом. Устройство совсем другое. Это очень просто, и я тебе сейчас докажу. Вот эта кастрюля, — я киваю на пустую кастрюлю, стоящую на плите, — вот эта кастрюля — она может заболеть человеческим гриппом — чихать, кашлять и сморкаться?

— Неудачный пример. — говорит Ариша.

— Почему? Очень даже удачный. Скажи, может?

— Кастрюля здесь ни при чем.

— Нет, ты скажи — да или нет?

— Не знаю. — говорит Ариша.

— Погоди! — говорю я, понимаю, что начал горячиться, но сделать уже ничего не могу, — Погоди! Я задал простой вопрос, может ли кастрюля заболеть гриппом! Можешь ты на него ответить «да» или «нет»?

— Глупый вопрос. — говорит Ариша.

— Ну так да или нет?!!

— Какая разница?

— Ну что тебе трудно что ли! — возмущаюсь я, — Ну ответь ты — да или нет? И я закончу мысль!!!

— Чего ты ко мне пристал?

— Вот! Нет! Кастрюля не может заболеть человеческим вирусом. Вот так же и человек не может заболеть вирусом компьютерным!

— С тобой тяжело и неинтересно разговаривать. — говорит Ариша.

— Ну извини.

Некоторое время мы молчим.

— Леша... — вдруг произносит Ариша и губу кусает, — Я с тобой о другом хотела поговорить. Не знаю как начать, но... Вот мы тогда, помнишь вчера вечером у Габриэловича мы остались вдвоем... Так получилось, что у меня был очень опасный день...

— А у тебя-то чего? — говорю, — Это ж из меня бесов выгоняли...

— Нет... — кусает губу Ариша, — Я не про это... Совсем в другом смысле...

— Это в каком же?

— В смысле, когда мы... одни остались... В общем... если теперь вдруг окажется что я... У меня... То есть у нас с тобой... Если вдруг окажется что у нас с тобой...

Так я и не понял что она имела в виду, потому что в двери послышалось скрежетание ключа и Ариша заметно расслабилась.

— Никита пришел! — обрадовалась она.

А мне почему-то захотелось куда-нибудь исчезнуть. Я моментально трансформировался в коврик на полу и заполз под стол. Глаза я оставил, они моргали в дальнем углу коврика.

— Алекс! — сказала Ариша звенящим шепотом, заглядывая под стол, — Алекс! Ты с ума сошел?! Прекрати немедленно!

Я хотел ей ответить, что мне неудобно встречаться с Ником, что я не готов с ним сейчас общаться, но у меня не было рта. Я быстро вырастил рот поблизости от глаз, и даже у меня получилось пошевелить губами — правда почему-то при этом весь коврик вокруг рта тоже изгибался, но говорить не получалось. Если я что-то понимаю в анатомии, для разговора нужна гортань и легкие. Ключ в замке все скрежетал.

— Алекс! — зашипела Ариша, — Вернись обратно немедленно! Что за глупые шутки! Ты меня подставляешь! Как я буду Никите объяснять почему на кухне валяется твоя одежда?

Вот так. Про одежду я и забыл. Пришлось быстро прийти в свой нормальный вид. Мне даже удалось это сделать виртуозно — буквально втянувшись внутрь одежды. Правда вышла заминка с джинсами — я заметил, что они оказались надеты задом наперед. Но я быстро перерастил ноги внутри штанин, это оказалось гораздо легче чем переодевать джинсы. Вроде как бы скрутился вокруг позвоночника, и левая нога стала правой, и все остальное тоже стало где нужно. Очень удобно. Я решил, что теперь так и буду по утрам одеваться. Вообще я заметил, что чем дальше, тем легче мне удаются превращения.

В коридоре тем временем появился Ник.

— О, привет Лекса! — сказал он, изогнув бровь, — Ну как ты?

— Привет Ник. — сказал я, встал из-за кухонного стола и вышел к нему, — Ты знаешь, все прояснилось! Оказывается это не бесы и не дьявол в меня вселился!

— А кто? — удивился Ник.

— Вот об этом надо думать. — сказал я.

— Давайте поедим и будем думать вместе. — сказала Ариша, — Никита, есть хочешь?

— Лекса, а что это у тебя такое? — подозрительно спросил Ник.

— Что? — дернулся я.

— Ну-ка повернись спиной...

Я повернулся, внутренне холодея.

— У-у-у... — сказал Ник.

— О, господи! — сказала Ариша.

— Что там?! — закричал я, вытянул шею как можно длиннее, повернул голову на сто восемьдесят градусов и оглядел свою спину. На спине были пуговицы.

— Ты что тут, одевался впопыхах? — спросил Ник, — Рубашка задом наперед, и кроссовки левая на правой...

— Ой. — сказал я и почувствовал, что действительно ногам неудобно, воротник рубашки жмет горло, а вдоль позвоночника гуляет прохладный ветерок, — Это я так, демонстрировал...

Я быстро обернул тело вокруг своей оси и перерастил руки ладонями в другую сторону.

— Теперь нормально? — спросил я.

— Теперь ширинка на заднице. — сказал Ник.

— Тогда так... — я оперся рукой о край стола, втянул одну ногу внутрь туловища и повернул джинсы вокруг оставшейся ноги. Затем вырастил ногу в пустую штанину. Втянул оставшуюся и вырастил ее снова — уже как следует. Нашарил кроссовки и одел их.

— Теперь порядок? -ухмыльнулся я.

— Что-то как-то... — пробормотала Ариша.

— Пошевели плечами. — сказал Ник, — Чувствуешь?

Я пошевелил плечами. Вроде нормально.

— Грудь колесом. — сказала Ариша.

— Согнись. — сказал Ник. — Ну, в смысле сгорбься...

— Как? — растерялся я и пригнул подбородок к груди, — Так?

— Сильнее. — сказал Ник.

— Не могу! — я вдруг почувствовал, что не могу сгорбиться.

— У тебя позвоночник спереди. — охнула Ариша.

— А руки и голова где надо.

— О, черт... — пробормотал я, — Сейчас... Как бы это лучше... Позвоночник убрать назад, руки развернуть, а внутренние органы...

— Лекса, ты замучал всех! Хватит тут нам дурака валять. Цирк какой-то. Иди в комнату и просто переоденься.

— И правда. — сказала Ариша, — А то еще пара оборотов и узлом завяжешь себе все внутренности.

Я кивнул и пошел в комнату, чувствуя что меня немного пошатывает — идти было неудобно и непривычно, тело болталось, норовило согнуться назад и потерять равновесие.

Я зашел в комнату, быстро растекся ковриком по полу и почувствовал себя легко и свободно. Затем снова поднялся человеком, вручную оделся и вернулся на кухню.

Пока Ариша колдовала у плиты, я поделился с Ником своими мыслями по поводу бесов.

— Да. — сказал Ник, помолчав, — На бесов действительно не похоже. И на болезнь не похоже.

— Компьютерный вирус. — сказала Ариша. — Я думаю, он это в интернете подхватил. Помнишь, Никита, ты рассказывал про вирусы-полиморфы...

— Не... — поморщился Ник и потер ладонями лицо, — Бред... Бред-бред-бред... Лекса, ты вот чего скажи — а в детстве ты за собой ничего странного не замечал?

— Да нет вроде...

— И еще... — Ник помолчал, подбирая слова, — Ты меня извини конечно... Но... Ты уверен, что ты — это ты?

— А кто же? — удивился я.

— Не возражаешь, я тебе задам пару вопросов?

— Давай.

— Как назывался сервер, на который ты пытался залезть, когда мы с тобой познакомились?

Я назвал.

— Следующий вопрос — ты у меня просил дать тебе красивый емайл на неком сайте, я сказал что он уже занят, и ты жутко обиделся. Что это был за емайл?

Я назвал.

— Хм... — сказал Ник, — Последний вопрос. Какой пароль у твоей личной странички www.rinet.ru/leksa?

— Ага, щас, разбежался!!! — возмутился я, — Хитрый какой, да? Пароль тебе секретный скажи — так, между делом, да? Чтобы ты туда залез и там похозяйничал, да?

— Да зачем мне туда лезть? — удивился Ник, — Чего я там не видел?

— А кто тебя знает зачем? Зачем тебе мой пароль?

— А что у тебя там такого тайного сокрыто, что ты мне не хочешь показывать?

— Мало ли чего у меня там! Зачем тебе знать мой пароль?

— Да мне на фиг не нужен твой пароль! Я хочу проверить ты это передо мной или не ты! Может это не ты, а инопланетянин в твоем облике?

— А пароль зачем? Чего ты там хочешь залезть и поменять?

— Дурак ты. — сказал Ник, — Как ты себе это представляешь? Все дела брошу, полезу на твою страничку заставку менять? Матерные слова на титульный лист вписывать? Я, да?

— А зачем тебе тогда пароль?

— Да я-то знаю твой пароль. Я же хочу проверить, знаешь ли его ты?

— Ага, рассказывай. Знает он мой пароль!

— Представь себе.

— Откуда?

— Ну, так получилось. По своим делам. К тебе это никак не относится, и внутри твоей странички я не копался, просто пароль знаю.

— Такого не может быть! — заявил я.

— Хорошо, я тебе помогу. Первая буква «Д».

— Ничего подобного! — сказал я, вздрогнув.

— Вторая буква «Я»... — Ник смотрел мне в глаза.

— А вот и попал пальцем в небо! На понт берешь?!

— Какой же ты еще ребенок, Лекса. — вздохнул Ник, — Какой же ты... дятел...

— Сволочь! — обиделся я. — Сегодня же сменю пароль! И откуда? Как?!! Там же все защищено!!! Там же ниоткуда не подкопаешься!!!

— Потом расскажу, если хочешь. Вернемся к вопросу. В конце три цифры. Назови их. Если ты — это ты...

Я оглянулся на Аришу — не подслушивает ли? Ариша стояла у плиты и была занята шкворчащей сковородкой. Я показал Нику один палец, затем два, затем три.

— Конспиратор... — вздохнул Ник. — Ну, вроде тест пройден.

— Мойте руки. — сказала Ариша, — Еда готова. Алекс, это к тебе особенно относится, мой руки тщательно, сколько ты сегодня по полу валялся...

— Значит так! — сказал Ник, строго поднимая вилку, — Будем рассуждать логически. Дано: имеют место паранормальные явления организма.

— Ну, не совсем. — поправила Ариша, — Никакие они не паранормальные, а вообще ни в какие ворота. Вот если бы он умел летать, предсказывать будущее или двигать предметы — тогда это называлось бы паранормальные...

— А? — Ник повернулся ко мне.

— Видимо нет. — сказал я, — Впрочем сейчас попробую. Видишь эту солонку?

— Э! Э! Я лучше отойду. — Ник отложил вилку, встал, вытерев губы салфеткой, и отошел к холодильнику.

Я сосредоточился на солонке и стал представлять как она медленно-медленно едет по столу... Медленно... Едет... Едет... Я напрягся. Напрягся изо всех сил.

— Ну? — спросила Ариша. — Ты весь красный уже!

— Не получается. — сказал я.

— Чудненько. — сказал Ник и вернулся за стол, — Значит у нас имеют место только паранормальные явления внутри организма. Опыты показали, что это не бесы. Не дьявол. Не заболевание. Какие у нас есть гипотезы?

— Компьютерный вирус. — сказала Ариша.

— Не... — сказали мы с Ником одновременно.

— Тогда не знаю.

Все замолчали и некоторое время ели молча.

— Ну остается только одно. — сказал Ник, — Ты — мутант.

— Ну ясен болт. — сказал я, — Иначе не назовешь.

— Надо бы тебе биохимию крови сдать... — задумчиво сказал Ник, — Надо бы мне поискать своих знакомых в солидных медицинских институтах...

— А откуда вдруг мутация? — спросил я.

— Причин может быть несколько. — сказал Ник, — Например радиация. Или врожденное что-то. Или преступные эксперименты. Кто у тебя родители?

— Мама бухгалтер. Отца нет.

— О! — сказал Ник, и они с Аришей переглянулись.

— Чего «о»? Ну нет отца.

— А поточнее?

— Не знаю. — я пожал плечами, — Мама никогда об этом не говорила. Я его никогда не видел.

— Так значит, он все-таки есть? И он живой человек?

— Не знаю, живой он уже или нет. Я о нем вообще ничего не знаю. Говорю же — никогда не видел. Может быть он погиб.

— Умер или погиб? — быстро спросила Ариша.

— Ну, может быть, умер. А может жив.

— Нет, ты сказал «погиб»! Почему ты так сказал?

— Да говорю же — ничего не знаю о нем!

— Но ты же сказал не «умер», а «погиб»!

Я задумался.

— Не знаю... Мне почему-то представлялось, что мой отец как бы скорее наверно военный...

— О! — сказал Ник, — Военный!

— Я не знаю. Мне так представлялось. Может это мои фантазии?

— А может, мама когда-то обмолвилась?

Я снова задумался, а затем решительно отложил вилку:

— Чего мы вообще гадаем? Где телефон?

Мне вручили трубку, и я позвонил домой. Сначала долго никто не подходил, затем раздался сонный мамин голос.

— Але, мам! — закричал я, — Слушай, вопрос!

— Леша!!! — крикнула мама, — Леша!!! Где ты? Что с тобой случилось? Тебя уже столько дней нет дома! Мобильный не отвечает! Где ты?!!

— Извини. — смутился я, — Мам, со мной все в порядке, я у друзей. У Ника. Мобильник наверно разрядился. Со мной все в порядке!

— Леша! Когда ты вернешься домой? Я очень волнуюсь!

— Да хоть завтра. Не волнуйся, действительно все в порядке.

— Ты меня не обманываешь? — спросила мама недоверчиво.

— Все хорошо! Я тебя разбудил?

— А как ты думаешь, три часа ночи!

— Извини. — смутился я.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, я просто хотел уточнить одну деталь. Только один вопрос. Мам, ты извини, но...

— Говори, говори!

— Мам... Кто был мой отец?

— И все?

— Да, это очень важно!

— У тебя нет отца.

— Но что это был за человек? Он был военный? Да? Военный?

— Да. — сказала мама после долгой паузы, — Он был сволочь и обманщик.

И повесила трубку. Я еще немного постоял с пиликающей трубкой в гробовой тишине.

— Кхм... — деликатно покашлял Ник, — Ну что?

— Полная неясность. — сказал я и протянул ему трубку, — Она не хочет об этом говорить. Но, похоже, военный.

— Матвеев — это фамилия отца?

— Нет. Это фамилия матери — это точно. Бабушка у меня тоже Матвеева... Да и какое вам всем дело до моей бабушки?!

— Чего ты орешь?

— Вообще к чему мы об этом говорим?

— Есть у меня гипотеза... — сказал Ник задумчиво, — Знаешь, ты только не обижайся, но в советские времена существовали закрытые военные базы, где велись генетические эксперименты над людьми...

— У тебя есть архивы какие-нибудь? Сведения?

— Нет. — вздохнул Ник. — Это закрытые сведения. Если они и хранятся, то только в самих институтах.

— А они до сих пор хранятся?

— Не знаю.

— А как это можно узнать? Где эти институты?

— Насколько я слышал... — начал Ник задумчиво, — Их было два. Один где-то на Дальнем Востоке, а один недалеко от Москвы, в направлении Тулы.

— Моя мама родом из Тулы! — воскликнул я, — Где этот институт? Найди мне его адрес!

— Надо порыть... Надо вспомнить, где я видел данные... Есть один сервер в интернете... — сказал Ник.

Через полчаса передо мной лежал листок с картой района. Посреди лесного массива Ник поставил крестик.

— Вообще это небольшая воинская часть. — говорил Ник, — Гарнизон человек на двести.

— Фига себе небольшая!

— Это очень небольшая. А там в глубине есть вторая территория, что-то вроде закрытого городка из трех зданий. Насколько я смог выяснить по своим каналам, если в стране еще остались военные эксперименты, то это только там...

— Я поеду туда!

— Тебя туда никто не пустит.

— Посмотрим.

— С тобой даже часовые разговаривать не захотят.

— Мне надо туда поехать. Я должен выяснить в чем дело.

* * *

И вот, значит, иду я по лесу. Лес — мокрый, осенний. Ну знаешь что такое осенний лес, да? Разноцветный, тощий и прозрачный как лысеющая голова. Пахнет солнцем и сыростью. Иду я по тропинкам, вроде направление верное выбрал. Не стал идти по шоссейке, решил зайти с тыла — сориентировался по станции, а оттуда напрямик километров пять. Думал, идти придется по лесу, а оказалось — там везде дорожки, а кое-где люди шастают. Кто-нибудь видел лес без дорожек и шастающих людей? Я не видел никогда. Может быть очень глубоко в тайге остались еще такие леса, но между Москвой и Тулой — это фигушки. Плюсы в том, что дорожки есть, иду, гуляю. Планы строю. Честно говоря, пока совершенно не представляю, как я попаду в эту секретную зону и что я там буду делать. Как вариант — скинуть шмотки в укромном месте, переморфиться во что-нибудь неопределенное, полазить по этажам, попролезать в двери, попытаться залезть в хранилище каких-нибудь архивов — ну как я в той ментовке лазил. Но это вариант, прямо скажем, не лучший. Хотя бы потому, что я очень сомневаюсь, что там лежат архивы и ждут посетителей — залезай, мол, читай. А как вариант человеческий — поговорить, представиться, пообщаться. В конце концов, если я жертва генетического эксперимента, должна же эта ученая сволота нести ответственность? Прорваться к главному, пригрозить оглаской, например. Есть наверняка и более удачные варианты, не знаю пока. Но знаю, что на месте разберусь и придумаю. Потому что у меня все удается, что бы я не начинал делать. Потому что чувствую, что смогу все.

Что плохо в лесных дорожках — они ветвятся и кривятся. Шел бы я по лесу — я бы точно соблюдал направление, строго перпендикулярно железной дороге. А тут дорожка лесная заворачивает правее, правее, ну не сходить же с нее, не ломиться же через кустарник? Иду. Теперь от нее ответвляется маленькая тропа — в нужную мне сторону. Сворачиваю. Тропа ветвится на две тропинки совсем уже крохотные, иду по более солидной, она огибает здоровенную лужу — и пропадает. Нормально, да? Собственно, я с самого начала собирался идти без тропинок напрямик, но разница в том, что теперь я совсем не знаю куда идти. Пошел наугад, брожу, брожу... Уже час прошел. Решил обратно вернуться, к большим дорогам — и еще час бродил, без толку. Вышел к какому-то деревянному штакетнику через лес. Явно не воинская часть, а что-то типа бывшего огорода. Чего делать? Достаю мобильник, звоню Нику:

— Ало!!! Ник! Я не могу найти ничего по твоей карте!

— Еще бы, ты ее у меня на столе забыл!

— Я ее запомнил. И специально оставил. Что я, кретин, шататься вокруг воинских частей со спутниковыми картами?

— А чего тебе будет-то?

— Ник! Возьми карту, скажи, чего там на карте вокруг?

— А ты где?

— Да здесь вот, в лесу!

— Так. Сейчас возьму... Ага. Ты шел от железной дороги перпендикулярно в лес и никуда не сворачивал?

— Да, да!

— Что ты видишь вокруг?

— Деревья вижу, чего вижу!

— А болото?

— Нет тут никакого болота...

— Ну значит просто не дошел. Пройди вперед и мне перезвони, о'кей?

— Не могу я вперед, здесь забор.

— Так это и есть воинская часть.

— Нет! Тут забор из прутиков!

— Хм... Из прутиков? Ну здания какие-нибудь за ним есть?

— Нет тут никаких зданий!

— Даже над деревьями не видны? Бр-грл...

— Чего???

— Грл... Щд... Ыгрл...

— Ало!!! Ник!!! Связь глючит!!!

— Дрл... Чбр!!! ... Кррр-р...

— Мне тебя не слышно, Ник!!! Ты меня слышишь?

— Орл! ... Ш-ш-ш! Гдр! ... Бр!

— Я слышу! Слышу тебя!!!

— Чего орешь?

— О! Ник! Говори быстрее в какую сторону мне теперь идти, а то у меня аккумулятор садится!

— Ну... Ну вот смотри, давай так... Тебе надо найти например болото... Тут обозначено... Ало, ты меня вообще слушаешь?

— Слушаю, говори!

— Лекса! Куда пропал? Ало!

— Ало!!! Ало!!! Я тебя прекрасно слышу! Ты меня слышишь? Ало!

— Хватит молчать! Отключился что ли? Чего хрюкаешь?

— Ало! А так слышно? А так? А так?

— Чего «так»? Лекса! Попробуй его как-нибудь обойти, говорю! Забор! Стань к нему лицом! Иди прямо к нему, к забору!

— Да я перед ним стою уже пять минут!

— Отлично! Иди налево вдоль него!

— С какой стороны?

— Влево!!!

— Влево нет забора. Он вправо и вперед.

— Как это может быть? Повернись к нему лицом!

— Ник, я говорю же — стою лицом к забору!

— Лицом? А как же он тогда вправо и вперед?

— Я на углу стою.

— Ну иди тогда вправо!

— Я оттуда и пришел.

— Тьфу. Ну прямо иди! Чего мне голову морочишь?

— Ну... иду... — я шагаю вдоль забора, тут даже оказывается небольшая тропка, — А долго идти-то?

— Откуда ж я знаю где ты и куда идешь?

— Ну скажи хоть точное направление.

— Да как я тебе скажу? — возмущается Ник, — Хотя... Придумал! Солнце видишь? Щгр!!! Лр!!!

— Ник, ты опять пропал!!! Ало!

— Солнце видишь?!! Меня слышишь?!! Ало!!! Крст!!! Рш-ш!!! Рп!!! Гр!!! Бр!!! Яснить по-человечески! Солнце!

— Солнце... — поднимаю голову вверх.

— Ну же?

— Солнце вижу. И зачем?

— Иди строго по направлению к солнцу.

— Вверх?

— Дебил! Не вверх! А в сторону солнца!

— Оно надо мной!

— Ну да, да. Чуть-чуть склонилось к горизонту, градусов на тридцать...

— Никуда не склонилось! Вертикально надо мной!

— Совсем вертикально???

— Абсолютно вертикально!

— Господи!!! В каком же ты полушарии находишься?

И в этот момент заборчик кончается, деревья расступаются, и я выхожу на шоссейку. Смотрю — вдалеке шоссейка заканчивается железными воротами с выцветшими малиновыми звездами.

— Все, Ник. — говорю, — Нашел. Оказывается, я обошел по кругу и зашел все равно со стороны шоссе. А заборчик — просто чей-то огород был. Действительно, не будут же делать огород в глухом лесу?

— Ну, удачи. — говорит Ник, — Если чего — звони, снова помогу.

— Вот уж спасибо. — и отключаю мобильник.

Пересекаю шоссейку и вхожу в кусты на противоположной стороне. Оглядываюсь. Ну, воинская часть. Чего дальше? Через забор? Забор высокий, бетонный, сверху — рогатки такие стоят разлапистые, знаешь, с колючей проволокой в три ряда. Может она даже под током — кто ее знает? Убить конечно меня не убьет, но неприятно.

И вот, значит, пока я думаю чего делать, пока прикидываю, не пора ли перестроиться на инфракрасное зрение, ну и все такое, — тем временем раздается у ворот громкое жужжание. Я выглядываю осторожно из куста — так и есть, створка ворот едет в сторону. А за ней ленивый часовой с автоматом прогуливается и стоит на выезде легковушка блестящая — черная с мигалкой. Кто в ней сидит — я разглядеть не успел, спрятался за ветками. А легковушка как рявкнет мотором! Моторчик-то у нее, видно, дай Боже какой... И с места рванула, мигом скорость набрала.

Не знаю почему я именно так поступил, но решение пришло само. В тот миг, когда легковушка, набирая скорость, проносилась мимо куста, я резко шагнул на дорогу.

Больно не было, не успел ничего почувствовать — только хруст, кувыркание в воздухе, то ли надо мной, то ли подо мной мелькнула черная блестящая крыша машины, и вот я уже лежу на асфальте. А дальше организм сам сработал — если что и было переломанным, восстановилось. Глаза тихонько приоткрываю — стоит легковушка неподалеку. А из ворот выскакивают трое автоматчиков и бегут сюда.

Я лежу, признаков жизни не подаю. Дверь машины открывается, выходит человек-шкаф. Причем шкаф — это еще мягко сказано. Может штангист бывший? Я таких шкафов даже по телевизору не видел. Подходит ко мне энергично, на поясе кобура расстегнута. Оглядывает внимательно лес, присаживается на корточки рядом и вдруг пальцем оттягивает мне веко. Приходится открыть глаза.

— Товарищ генерал! Жив пока! — кричит шкаф, обернувшись.

А тут уже подбегают автоматчики. Шкаф, не поворачиваясь, бросает им:

— Носилки! Двое — прочесать лес и доложить!

Автоматчики убегают. И тут из машины выходит этот дядька. Честно говоря, я думал, что там военный. А он одет в самый обычный костюм. Лет ему уже немало, роста невысокого, глаза внимательные. Подходит он и смотрит на меня задумчиво.

— Крови нет. — говорит шкаф, — Странно.

— Не трогай его, Зеф. — говорит дядька, голос у него такой необычный, с хрипотцой, но мягкий, — Там может быть и переломов куча, и внутри все порвано.

— Клянусь, товарищ генерал, он сам под колеса кинулся!

Но дядька не отвечает, внимательно на меня смотрит. Присел вдруг рядом, положил два пальца на шею, нащупал пульс, оттянул веко, взял рукой за нижнюю челюсть, открыл рот, заглянул туда зачем-то, закрыл, похлопал рукой по груди, замер на секунду, глядя куда-то вбок, и затем произносит:

— А вообще очень странное существо...

Так прямо и сказал! Честное слово! Я прямо вздрогнул от неожиданности!

— Эй!!! — говорит вдруг шкаф и хлопает меня по щекам, — Парень! Эй! Ты в сознании? Э!!! Очнись!

Я закатываю глаза.

— Отставить, Зеф. — рявкает дядька, — Тут врач нужен. Нам ехать надо. Куда эти бойцы подевались?

Тут из леса выходят автоматчики.

— Товарищ генерал, подозрительного не обнаружено! — рапортует один.

— На носилки. — командует генерал, — И в медчасть. Вашу медчасть, не нашу. И задержите его до моего возвращения. Если вдруг понадобится серьезная помощь или операция — передайте моим врачам. Я позвоню Миняжеву, пусть распорядится.

После этого дядька разворачивается и садится в машину. Шкаф садится за руль, и машина с ревом уносится — на такой же бешеной скорости.

А я остаюсь на асфальте, и что самое неприятное — по мне ползает муравей. Под рубашкой на плече. А почесаться не могу. Рядом стоит солдатик с автоматом, выволакивает сигаретку, мнет ее задумчиво и прикуривает, сплевывая на асфальт. Муравей все ползает, носилок все нет. Я быстро выращиваю на плече под рубашкой небольшое щупальце и пытаюсь поймать муравья. Но муравей не ловится, ползает. Тогда я его начинаю давить щупальцем. А он не давится, вминается в кожу, затем видно вскакивает, распрямляется и снова бежит.

Я замечаю, что солдатик прекратил курить и смотрит на меня удивленно. Муравей кусает меня за плечо. Я дергаюсь, мигом убираю щупальце, запускаю вторую руку под рубашку, вылавливаю муравья и выбрасываю его.

— Больно? — спрашивает солдатик.

— А ты думал! — говорю, и спохватываюсь, — Ой, где я?

— Лежи, лежи, браток! — говорит солдатик, — Не шевелись. Вон уже врач идет.

И впрямь, подбегают люди, быстро, но аккуратно кладут меня на носилки и бегом несут в открытые ворота. И через некоторое время я оказываюсь на кушетке в маленькой комнате, и меня осматривает врач. Ну, врач — так, одно название. Молодой, начинающий военный медик.

— Как зовут? — говорит он первым делом, — Шо болит?

— Как зовут — не помню. А не болит ничего. Я упал, да?

Врач меня заставляет пошевелить рукой, ногой, затем — встать, сесть, дотронуться рукой до носа... В общем, гоняет по полной программе. Я все выполняю, только продолжаю твердить, что ничего не помню, и что мне дико спать хочется. Врач долго пытается выспросить, почему-то, не принимал ли я наркотиков, но я продолжаю твердить — ничего не помню, хочу спать. Приходит второй врач, постарше. Внимательно осматривает мою голову — нет ли дырок в ней? Они меня обсуждают и приходят к выводу, что переломов нет, все в порядке. А сотрясение есть, и надо понаблюдать. После чего вкатывают мне гигантский шприц глюкозы, укладывают спать на кушетку, сидят некоторое время, затем уходят.

Оставшись один, я первым делом лезу в карман и достаю осколки мобильника. Мобильник вдребезги. С трудом выковыриваю из обломков сим-карточку и прячу за щеку — еще не хватало следы оставлять, чтобы они вычислили кто я, кому звонил последнее время и все такое... После чего начинаю бродить по кабинету и в шкафу нахожу брюки и пиджак! Почти такого же цвета как у того генерала, и по виду сильно смахивает. Хотя, если приглядеться, понятно, что у того был дорогой костюм, а это — просто пиджачок. Видимо одежда старшего врача. Может он бессознательно подражает местному генералу? В общем не знаю что бы я делал, если бы не нашел этот пиджак. Но тут решение пришло само. Мне даже напрягаться не пришлось, и никакого зеркала не потребовалось. Зеркало я уже после нашел, глянул — все в порядке. Безо всякого зеркала я просто взял и превратился в того дядьку. Организм сам принял нужную форму, я только представил, что я — это он. И все появилось — и осанка, и седые волосы, и лицо один в один. И даже голос. Я еще ничего не произнес, но уже знал, что голос у меня теперь будет такой как надо. Вот ты же всегда знаешь каким голосом ты сейчас начнешь говорить когда откроешь рот?

А вот что мне жутко не понравилось — поймал себя на одной очень и очень сволочной мысли... Даже не думал, что у меня могут такие мысли появляться. Мысль не дядьки, моя мысль. Догадываешься уже? Ладно, не хочу об этом пока, потом расскажу, напомни мне ладно?

В общем, надел я пиджак, переложил в карман карточку от мобилки, потом подумал и положил ее внутрь себя. Ну, в смысле, отрастил под кожей на боку кармашек, сунул туда карточку и зарастил чтоб не выпала. Нашел в углу умывальник, а над ним узкую полоску зеркала — осмотрел себя, все в порядке.

Единственная проблема — оказалось, что дверь медбокса заперта. Но я ее просто плечом толкнул — замок и вывалился. Помню, я еще подумал, что дядька тот, очевидно, очень сильный по жизни, раз мое тело так с дверями обращается.

Выхожу я из домика этой медчасти — вблизи никого. Чистенькие газончики, все подметено, никаких тебе листьев осенних. И только вдалеке рота трусцой бежит, тренируется. Иду по дорожке асфальтовой, удивляюсь, что походка у меня стала такая подпрыгивающая, и руки по-военному размахивают.

Иду я значит, а вдалеке солдатик шел, остановился честь мне отдал, пробормотал что-то вроде «здравжл» — издалека не разобрать. А я иду к высотному дому, что невдалеке. Обычная башня-новостройка, зачем в лесу башня, место что ли экономить? А к ней пристроена бетонная такая коробка этажа в четыре, почти без окон — ну такие узкие, пыльные, служебные, одним словом. Подхожу ближе — ну точно, как Ник и говорил, второй забор, внутренняя территория. Забор огромный, бетонный, там уж не просто колючка, там столько металла наверху понаворочено — как проволочная мочалка для мытья посуды. И проходная солидная, аккуратная такая будка со сквозным проходом.

Захожу в нее. Народу — трое бойцов, но не ребята армейские, а взрослые контрактники. Чего им говорить? Но они увидели меня, вскочили, один, видно старший, в возрасте дядька, удивленно брови вскидывает:

— Вернулись, товарищ генерал?

Немного меня удивило, что с генералом он так по-свойски, но может у них так принято?

— Вернулся. — говорю.

И точно, голос у меня как у того генерала, и интонации такие же.

— Ну что там с ним? — спрашивает старший, — В операционную?

— С кем? А, с этим грибником, который под машину попал? Нет, с ним все в порядке — никаких переломов, только испуг и сотрясение. Мы его спать положили в медчасть до завтра. Утром домой пойдет.

— А вот вы звонили Миняжеву...

— Да нет, — говорю чтобы сбить с толку, — нет. Конечно нет! Я не из-за раненого вернулся, я по своим делам. Где Миняжев э-э-э... сейчас?

— Как где? — удивляется старший, — Не могу знать. В кабинете своем, полагаю.

— Прекрасно. — говорю, — Сейчас мы пойдем к нему, у него к тебе разговор был.

Старший очень удивляется. То ли на «ты» с ним генерал никогда не говорил, то ли в кабинет к этому Миняжеву для него ходить непривычно. Я рукой делаю неопределенный жест и пропускаю его вперед, а сам иду на шаг позади, смотрю куда он сворачивает. Выходим мы по ту сторону проходной, заходим в бетонный бункер, мимо вахты — там все повскакивали с мест, я рукой махнул, мол, сидите, не надо почестей. Чисто по делу.

Идем дальше — там вестибюль здоровенный. Красиво так, ковры на стенах! А в глубине лифт. Чтобы не молчать, начинаю разговор, тщательно избегая личных местоимений:

— Давно хотел спросить... Вот наш Миняжев... Не замечается ли за ним чего-нибудь странного в последнее время?

— Хм... — старший явно озадачен, — Никак нет. Не замечал, товарищ генерал!

— Да нет, конечно! Я не в том смысле, я в смысле — как э-э-э... сотрудник? — говорю неопределенно.

— Наше дело маленькое. — пожимает плечами старший и бормочет удивленно, — Это вам уже виднее, товарищ генерал. С моей точки как бы... никаких нареканий по поводу в рамках охраны вверенной территории на своем посту я не могу знать... как по долгу работы и строго в рамках режима... никак нет, в общем! Не! Ничего подозрительного!

— Ну и молодца. — я понимаю, что чин у старшего небольшой, и вообще скорее это начальник охраны территории.

Вот тут я искренне жалею, что до сих пор не выучил какие звездочки на погонах чего означают. Открывается лифт, мы входим, старший ждет чего-то.

— Нажимай, нажимай... — говорю задумчиво.

Старший давит десятый этаж и кнопку «пуск». Лифт нехотя закрывается и мы едем. Что бы еще такого спросить?

— А как по поводу опозданий?

— Каких опозданий? — изумляется старший.

Увы, опять не попал.

— Да не в этом дело... — изображаю крайнюю степень задумчивости, — Речь-то не об этом...

— Случилось что-то, товарищ генерал? — участливо спрашивает старший, — Очень уж вид у вас... огорченный.

— Есть определенные неясности. — говорю честно, — Ну да справимся. Еще не с таким справлялись.

— Что, опять... — старший многозначительно кивает наверх, — Сокращать хотят?

— Да уж не без этого. — говорю, — А ты сам как думаешь? Все, что здесь делалось и делается, это может кому-то там, — киваю вверх, — не понравиться?

— Ну кто ж там у них всего знает... — говорит старший, — Неужели они узнали про...

И тут, как назло, лифт открывается и старший прерывает фразу. А мне переспрашивать неудобно. За дверью лифта по полам ковры, прямо напротив — красивая деревянная конторка-пост, за ней дежурный. Встал, честь отдал.

Старший неуклюже останавливается, но под моим взглядом идет направо по коридору и замирает перед большой дверью. Вот черти, никаких надписей, никаких номеров. Я решительно кладу руку на ручку двери, затем поворачиваюсь к старшему.

— Спасибо. Нам действительно нужно поговорить, но я думаю все-таки не сейчас, а на неделе. — его лицо тревожно вытягивается, я улыбаюсь и добавляю, — По поводу повышения. Все будет хорошо.

И с этими словами шагаю в кабинет.

За столом, уставленным офисными сувенирами, сидит толстый суровый мужик с красноватым серьезным лицом, и читает бумаги в папке. Перед ним — два мобильника и еще три старомодных аппарата с кнопками и дисками. Одет он в пиджак с галстуком. Галстук заколот желтой булавкой в виде самолета, и почему-то сам галстук камуфляжной расцветки. Никогда камуфляжных галстуков не видел, а ты? Миняжев вскакивает удивленно:

— Здравия желаю, товарищ генерал!

— Сиди, сиди. — говорю, — Ты уже меры принял какие-нибудь по моему звонку?

— Виноват? По поводу цистерны? Или по поводу раненого машиной?

— По поводу раненого.

— Я сейчас выясню. — и кладет руку на трубку.

— Не надо. — говорю, — Я уже выяснил. Когда я тебе звонил?

— Пятнадцать минут назад из города... — в его голосе растерянность.

— Я вернулся. С тем парнем все в порядке, легкое сотрясение. Не входите к нему и не трогайте до утра, пусть отоспится. А вот что у нас по поводу цистерны? Цистерна меня волнует.

— Не пропускают, товарищ генерал. Так и не удалось выбить разрешение?

— Как видишь. — отвечаю.

И чувствую, что уже дико устал беседовать, не зная о чем и с кем, и боясь проговориться. Но надо. И надо бы в кабинет попасть свой, генеральский. Я уже было рот открыл, собрался повторить штуку, пригласить Миняжева к себе, да чтоб впереди шел, дорогу показывал. Но хорошо, вовремя спохватился! Это что получится, подойдем мы к закрытой двери, генерал же запер наверняка дверь, а ключ с собой увез. И как это будет выглядеть? Поэтому я оглядываюсь и сажусь в кресло перед столом Миняжева.

— Цистерна... — говорю задумчиво, — Из головы у меня не выходит эта цистерна! — и смотрю на Миняжева внимательно.

— Действительно идиотизм. — говорит Миняжев, — Пока был Союз, все было отлично. Вези куда хочешь чего хочешь. А теперь эти таможни украинские... Можно подумать не бульон, а жидкий тротил едет...

— Н-да... — тихо обалдеваю я. — Бульон...

— А я предупреждал. — говорит Миняжев, — Я предупреждал. Надо было оформлять на частное лицо, а не на военную организацию.

— И как ты это себе представляешь?

— Так и представляю — коммерсант Вася купил в Украине цистерну хорошего свиного бульона и везет его в Россию. Чего тут странного? Для сети ресторанов.

И я понимаю, что ничего не понимаю.

— А может и пес с ним, как думаешь, с бульоном? — говорю, — Переведем гарнизон на паек?

— Сохнут они без бульона, товарищ генерал. — серьезно и печально говорит Миняжев.

— Обойдутся! — говорю, — На хлеб и воду!

— Нельзя так... — печально качает головой Миняжев. — Сохнут!

— Почему нельзя? Они люди военные, бойцы. Должны понимать, черт побери!

— Виноват? — поднимает на меня абсолютно круглые глаза Миняжев. — Кто?

— Шутка. — говорю поспешно.

А у самого так сердце и подскочило — опять что-то совсем не то ляпнул. Исправляться надо. И хватит уже окольных путей, надо тянуть информацию.

— Сохнут... — говорю задумчиво, — А когда ты их последний раз видел?

— Ну... Сегодня утром, вместе же ходили.

— Давай-ка с тобой еще раз сходим, поглядим.

— Как угодно, товарищ генерал... — Миняжев берет ключи и встает.

Я иду за ним, мы выходим из кабинета и идем к лифту. Я рассеянно продолжаю:

— Ну а с остальными делами как?

— Без изменений. — пожимает плечами Миняжев.

Мы входим в лифт, Миняжев нажимает почему-то кнопку «пуск» и, не отпуская ее, жмет тройку. И лифт едет вниз... Едет, едет, и я уже понимаю, что едет он в подвалы. Мы выходим — еще один пост, трое дежурных. Зачем в далеком лесном гарнизоне столько постов? Разве только чтоб местные повара не шастали на секретные объекты? Идем по коридорам. Суровые такие коридоры, заходим в небольшую комнату — явно санпропускник. Дежурный вскакивает, открывает шкафчик и выносит нам два.. я бы назвал это скафандры. Точно скафандры. Миняжев быстро натягивает скафандр, а у меня все не получается — сложный он. Хорошо хоть дежурный бросается мне помогать, надевает как надо и все застегивает там что нужно. Затем нам на спину вешают натурально по маленькому аквалангу — видно чтобы дышать там. И в противоположной стенке отъезжает в сторону дверь. Только я этого не слышу, потому что в скафандре все глухо как в танке.

Ну, думаю, попал ты, Лекса. Сейчас тебе крышка. Потому что как себя вести не знаешь, а спросить — связи нет. На корм акулам пойдешь. Или еще каким тварям пострашнее. Которые бульоном питаются... Одно радует — если они питаются бульоном, не значит ли это, что у них проблемы с зубами?

И тут меня страх такой берет, которого я не испытывал уже давно, со времен канатной дороги. Поверил я в свою бессмертность, что на мне все заживает моментом, хоть под машину, хоть с балкона... Хоть колом осиновым в сердце, хоть в петлю. В петлю не пробовал, но уверен, что особых проблем не было бы. Но вот вода... Понимаю я вдруг, что дико боюсь воды.

И точно — дверь за нами задраивается и сверху начинает литься вода. С шумом льется, текут потоки по стеклу скафандра. Миняжев стоит рядом спокойно, переминается с ноги на ногу. А я просто в панике. Так и хочется убежать! Из последних сил сдерживаюсь, трясет меня, озноб колотит. Как представлю, что сейчас войду в морскую глубину, и вокруг будет вода — дико хочется бежать. Причем я понимаю прекрасно, что это все глупости, что сейчас я в скафандре и захлебнуться мне не грозит, и до этого мой организм спокойно переносил и дождь и душ, да чего там — вот на море ездили, казалось, еще совсем недавно, с головой нырял!

Но тут ничего не могу с собой поделать, будто организм сам говорит — ничего в мире не бойся Лекса, все человеческие опасности тебе как с гуся вода. И море тебе по колено. Но если вдруг не по колено, а по самую макушку на глубине окажешься — знай, тут уж я, организм твой, ничего поделать не смогу. Берегись!

А вода все льется и льется, и тут у меня в ухе раздается громовое рычание...

Я резко оборачиваюсь — никого. А в ухе снова — хрюк! И голос:

— Что-то не так, товарищ генерал?

И я понимаю, что это внутренняя связь, чихнул Миняжев просто или кашлянул.

— Ухо зачесалось. — говорю я.

— А... — неопределенно хмыкает Миняжев, — Есть такая проблема.

И тут вода прекращает литься, и отъезжает в сторону следующая дверь. И за ней никакой воды — оказывается, это был просто душ такой... И действительно, ну подумай, с какой стати посреди пригородного леса и воинской части будет море подземное?

Входим мы в освещенный зал... Такого наворочено! Как гигантская библиотека, стеллажи до потолка, только скорее заводской цех напоминает, потому что вместо книг — все трубочками обвязано, и лотки стеклянные одинаковые. И у каждого номер. И тянутся эти номера — кажется до самого горизонта. Миняжев подходит к ближайшему лотку, откидывает защелки, отбрасывает стеклянную крышку и вынимает лунку. Несет ее к столу, и тут я замечаю этот стол. И понимаю, что не стол это, а прибор здоровенный. Миняжев пинцетом в лунке копошится, и тут сбоку подбегают к нам еще люди в скафандрах с аквалангами, толпа человек шесть — видно работали неподалеку. Вежливо отбирают у Миняжева лунку, возятся у стола, а я на стеллажи смотрю. Огромные стеллажи, наверху даже дополнительные проходы и лестницы.

Тем временем люди в скафандрах начинают пальцами тыкать в экран — экранчик там небольшой над столом, в недра аппаратуры встроен. На экранчике — бациллы. Натурально, фиготки такие типа амеб. Нерезкие сначала, потом вдруг хлоп — и резкость появилась, вижу в них, в амебах этих, внутри всякое устройство хитрое, вакуоли там, или не знаю что, но красиво. Особенно мне там понравились у них в клетках пилюли такие плавающие и фиговина с лепестками. Красивая штука, цветная. Не знаю как это по-научному, плохо я биологию учил в школе, а в институте у нас ее не было — черчение одно да физика. Даже жаль.

Ко мне поворачивается один из местных и начинает что-то говорить, но я его не слышу, только под стеклом губы шевелятся. Понимаю, что надо канал связи переключить, но не знаю как. Поэтому делаю умный вид и хмурю брови. Ну чем я не генерал? А сам внимательно рассматриваю бацилл этих.

— На двадцать суток осталось питательного бульона. — говорит Миняжев вдруг над ухом, — Не на месяц, как думали.

— Ага! — говорю, — Конечно! Питательный бульон! А что ж мы его с Украины возим, неужели у нас в России нельзя сварить хорошего, наваристого свиного бульончика? А?

Остальные, видимо, не слышат на нашем канале. Но зато Миняжев поворачивается ко мне и лицо у него совсем удивленное. Будто не знает как реагировать — то ли засмеяться генеральской шутке, то ли генерал из ума выжил, очевидные вещи вдруг перестал понимать. И тут я нахожу верную стратегию.

— Не скрою. — говорю серьезным тоном, — Буду краток. К нам вскоре приедет очень, — делаю многозначительную паузу, — очень важный человек. Ему надо показать все наше хозяйство. — меня вдруг озаряет и я обвожу рукой зал, — Не только это, вообще все наше хозяйство. Ему надо объяснить все как есть, ничего не скрывая, потому что от него целиком и полностью зависит наше финансирование на будущий год! — во загнул, да? — Он будет задавать глупые вопросы, потому что в этом ничего не понимает. Будет спрашивать что мы делаем сейчас и для чего. И — внимание! — он будет спрашивать о том, что делали здесь раньше. И мы должны быть готовы ответить на все вопросы. Ясно?

— Так точно! Сам — приедет?

— Именно. Поэтому сейчас мы проводим репетицию. Я задаю вопрос — получаю четкий научный ответ. Ясно?

— С ним разговаривать буду я? — пугается Миняжев.

— Не исключено. — говорю веско.

— Но я же не в курсе научных э-э-э, я по организационной, так сказать...

Я понимаю, что немножко промахнулся, но ничего уже не поделаешь. Все равно он знает тут все. Раз он знает что бациллы сохнут без бульона...

— А нам и не надо углубляться в термины. В том все и дело, чтобы объяснить четко, популярно, простым языком. Начинаем. — я тычу пальцем в экран, — Это у вас что?

Миняжев делает машинальное движение — поправляет галстук у горла. Но поскольку пиджака и галстука нет, получается смешно, руки повисают у скафандра и он их смущенно опускает. Хорошее, видать, у мужика воображение — представил себя и впрямь беседующим с важной шишкой. Президента он имеет в виду или кого-нибудь поменьше?

— Мы находимся в подземном лабораторном зале номер три. — бойко начинает Миняжев, — Здесь налажено производство штамма Р-15, Р-18 и КТС.

— Что это?

— Штаммы класса «Р» — острая вирусная инфекция, рассчитанная на вывод из строя живой силы противника. Вирус поражает клетки печени, заставляя их вырабатывать галлюциноген ЛСД, который затем попадает в мозг и вызывает сильное расстройство психики.

— Это и есть те самые вирусы? — я киваю на монитор с разноцветными картинками.

— Никак нет. Это культура клеток-доноров, с помощью которых мы получаем вирусы.

— Как давно это делается?

— Разработка начата пятнадцать лет назад, штамм выведен пять лет назад, запущен в серийное производство. Может быть здесь следует рассказать также, что...

— Не сбиваем эксперимент, Миняжев! Меня здесь нет! Вопросы задает Сам. Вопрос — в чем различие этих двух, ну по номерам которые?

— В избирательности. Штамм Р-15 действует на все мужское население и блокируется специальным антидотом.

— Что это значит? И почему только на мужчин?

— Катализатором является тестостерон, поэтому действует на всех мужчин. Но к нему есть противоядие, которое в военное время должен принимать личный состав. А штамм Р-18 — последняя разработка, он избирательный — полностью блокируется ацетальдегидом, но резко активизируется д-глутаматом.

— А это что значит?

— Адаптирован для войск Российской Федерации. На случай войны с потенциальным западным агрессором.

— Это как?

— Ацетальдегид — продукт расщепления алкоголя, он появляется в крови человека, пьющего в неумеренных количествах. И он, кстати, является причиной похмелья. А д-глутамат, усилитель вкуса, содержится во всех гамбургерах и фаст-фудах.

— То есть...

— Штамм Р-18 избирательно выводит из строя личный состав армии противника, но никак не действует на наших ребят и наше мирное население. Ну, по стране, имеется в виду. Мы не берем в расчет крупные города, полные трезвенников и точек быстрого питания...

— Н-да... — удивляюсь я искренне и обвожу взглядом цех, — И куда девается все это?

— Очищенная культура закатывается в баллоны и отправляется на склады. Производительность цеха — триста килограмм в месяц. Такое количество выводит из строя трехмиллионную армию.

— Отлично. — говорю Миняжеву, — Что в остальных цехах?

— Второй цех сорок лет как захоронен — после аварии.

— А что случилось?

— Опыты с отравляющими веществами, произошел неконтролируемый выброс ботулотоксина. Самый сильный яд на земле.

— Выброс... наружу?

— Нет, внутри цеха. Полной информацией не обладаю.

— Жертвы были?

— Двадцать три человека. Сработала система защиты, все вентиляционные ходы были заблокированы, цех аварийно запечатан. Большинство на момент взрыва было живо... Они остались там.

— Почему не открыть? Убрать? Подмести? Обеззаразить?

— Двести грамм достаточно чтобы уничтожить все живое на Земле. А там получалось рассеяно по цеху пятнадцать килограмм... Все подходы и выходы были залиты бетоном.

— Ясно. А первый цех?

— Первый цех не лабораторный. Там промышленные линии по выпуску снаряжения для спецгрупп и разведки.

— А этот... четвертый?

— У нас три цеха.

— Ага. Понятно. В принципе скажу честно — меня интересует совсем не это, а старые, закрытые проекты. Опыты на людях?

— Товарищ генерал! — говорит Миняжев, — Ведь на эти вопросы гораздо лучше ответит любой из...

— Отставить, Миняжев! — перебиваю его, — Мы проводим эксперимент, извольте рапортовать по существу! Отвечать придется тебе... вам!

— Какие именно проекты?

— Архив двадцатилетней давности!

— Весь архив за двадцать лет? — изумляется он.

— Нет. Только то, что проводилось ровно двадцать два года назад. Точнее даже двадцать три. Плюс-минус девять месяцев...

Миняжев задумывается и хочет почесать затылок, но останавливает вовремя руку. Нечасто он надевает скафандр и спускается в цех, видимо и впрямь администратор.

— Двадцать три года назад... — говорит он неуверенно, — Это ж я только в гарнизон пришел на срочную... Откуда ж я знаю что было в лабораторном корпусе... Муравейник?

Я молчу. Миняжев думает.

— Хотя муравейник на людях провалился... На крысах пошел...

— Что такое муравейник? — мне становится любопытно, — Пройдемте, посмотрим?

— Да его уже разобрали давно, осталась только мемориальная доска в пресс-комнате.

— У вас есть что-то типа музея? Пройдемте!

Миняжев поворачивается и идет к выходу из цеха. Мне даже показалось, что он пожал плечами под скафандром. Я его понимаю — странно ведет себя нынче его прямой начальник. Но видимо он привык, генерал здесь и впрямь чудной.

Мы снова проходим душевой бокс, и опять сверху льются потоки воды — на этот раз с клубами белой пены. Она пузырится перед моими глазами на стекле скафандра, словно пытается забраться внутрь, растет и разбухает как на дрожжах, а затем новый поток воды смывает ее и уносит прочь. Мы выходим в раздевалку, и мне помогают снять скафандр.

Миняжев ничего не говорит, молчит. Мне это не нравится, я так и чувствую, как изнутри бьются в его красноватый лоб разные мысли. Интересно, — думается мне вдруг, — а внешность моя не сползает? В смысле, не теряются ли черты генерала? Вспоминаю как мне первый раз было трудно надеть и держать маску Ленина... В зеркало бы глянуть. Но зеркала нет. И ладно — все равно сегодня у меня внутренняя уверенность — все идет как надо.

— Ведите! — командую Миняжеву, замешкавшемуся было на пороге.

И мы снова идем по коридорам, поднимаемся на шестой этаж, за нами бежит вахтенный, поспешно отпирает дверь, хлопает рукой по стене — и начинают под потолком разгораться лампы дневного света. Мы в большой комнате. Что-то среднее между музеем и офисной комнатой для переговоров. Отделана комната великолепно, почти евроремонт. Посередине стоит большой овальный стол — дорогой, полированного красного дерева, на нем видеопроектор. Всю ближнюю стену занимает гигантское зеркало. А у дальней стены — конструкции, напоминающие прилавки из мутноватого оргстекла и алюминиевых реек, нехитро скрепленные винтиками и грубо покрашенные зеленой краской. Ну точь-в-точь стенды в кабинете гражданской обороны. Странно смотрится это сочетание дорогого офиса и школьного кабинета.

Я подхожу ближе и как бы рассеянно смотрю на стенды, стараясь не показать, что я тут впервые. Под стеклом лежит невразумительная всячина — то мусор, а то вдруг зачем-то оптический прицел в разрезе... Надо этим всем на стене красуется офисная доска из тонкой пробки, а к ней пришпилен большой лист ватмана, оформленный как стенгазета. Стенгазета довольно пыльная, видно давно здесь висит. Сверху плакатным пером большая надпись «Дорогие наши женщины! С праздником 8 марта!». Это в разгар осени-то! Ниже — вырезанные овалом фотографии теток в военных кителях. Тетки то старые и рыхлые, а то совсем молоденькие, почти симпатичные. Под каждой надписью, нарисованные фломастерами цветочки, кажется даже эпиграммы, поэма. «Человек- невидимка».

Опускаю взгляд, смотрю на кучу мусора под самым большим стеклом. Вот честно, не соврать — просто куча опилок. Показываю пальцем:

— Что это?

— Муравейник. — говорит за спиной Миняжев, — Бывшая колония уральских черных муравьев. Метили муравьев краской с допингом, у них изменялись социальные функции...

— Как это? — удивляюсь я.

— У муравьев очень строгое социальное деление. С самого рождения организм отдельного муравья предназначен для своего дела. Есть одна матка, есть при ней трутни, а все остальные — муравьи-строители и муравьи-воины. Наши ученые экспериментировали сначала с красками и ферментами. Оказалось, что социальный статус муравья во многом определяется его внешним видом и запахом. Если поставить на спину рабочему муравью точку определенного состава — воины у входа в муравейник его воспринимали как чужого, набрасывались и уничтожали. А муравья, отмеченного другим ферментом, наоборот, везде воспринимали как своего и даже беспрепятственно пускали к матке, если бы он вдруг пожелал. Но он не желал подобного. Тогда начались эксперименты с изменением психики муравья. Муравей получал дозу допинга, который активизировал его нервную систему настолько, что инстинкты теряли над ним контроль. И тогда муравей-строитель начинал вести себя как воин, как трутень — в общем демонстрировать любое поведение.

— А что за допинг?

— Муравьиный стимулятор, не могу знать точную формулу. — говорит Миняжев, — Товарищ генерал, но...

— Без «но», продолжаем.

— Слушаюсь. Ученые научились менять врожденные роли муравья. В институте до сих пор ходят легенды и анекдоты про Кузьму — мелкого муравья-строителя, который после инициации стал вести себя как хозяин муравейника, и все его слушались.

— Инициации?

— Инициация. Рабочий термин.

— А смысл эксперимента?

— Муравейник — примитивная модель общества. — Миняжев снова пожимает плечами, — Конечная цель эксперимента — изменение социальной роли человека в человеческом обществе.

— Но ведь люди не муравьи?

— Об этом вам, господин э... инспектор, лучше всего поговорить с нынешним руководителем института, генера...

— Его, к сожалению нет здесь. — строго перебиваю Миняжева, — Поэтому ответьте за него.

— Во всех учебниках написано, что все люди изначально равны. Так нам внушают с детства. Хотя эта теория не выдерживает критики. Все исследования в этом направлении тщательно скрываются, а результаты, отличные от общепринятых, получают ярлык фашистских теорий.

— Вот как?

— Люди не равны от рождения. Они рождаются с социальными функциями трех типов — труженики, воины и руководители.

— А разве это не зависит от воспитания? — удивляюсь я.

— Воспитание может помочь изменить роль в обществе. Но не всегда. Обычно роль заложена изначально.

— Всего три типа?

— Совершенно верно.

— Строители, воины и руководители? Так?

— Так точно.

— А доказательства?

— Например, Александр Македонский, когда отбирал воинов в свое войско, для проверки бил новобранца по щеке. Если новобранец краснел — значит удар вызвал гнев и ярость, он станет хорошим воином. А если бледнел — значит удар вызвал страх.

— Но это же все зависит от воспитания?

— Нет. Покраснение лица, гнев, ярость, стремление броситься на обидчика — это значит, что нервная система в ответ на стресс реагирует выбросом в кровь адреналина. А побледнение лица, шок, ступор, робость, желание убежать — значит нервная система реагирует на шок выбросом не адреналина, а норадреналина. Предопределение такого человека — быть работником, бояться хозяина. Разная организация нервной системы, совсем разный химизм процессов.

— Это неправда!!! — кричу я до неприличия эмоционально.

— Это правда, господин... инспектор. — кивает Миняжев, — Такова человеческая природа. Есть и третий тип психики — вожак. Это довольно редкий тип людей — как раз тот, кто бьет по щеке.

— А если его бьют?

— Обычно будущие вожаки неохотно нанимаются исполнителями на работу или на службу. Они стараются руководить, и всегда поднимаются вверх. Такой человек, куда бы ни попал — зарабатывает авторитет и становится вожаком. Попал в дворовую компанию — стал заводилой. Попал на подводную лодку — стал авторитетом среди экипажа. Попал на зону — стал паханом.

— То есть пробьет себе дорогу кулаками?

— Нет, не кулаками. — говорит Миняжев задумчиво, словно сам с собой, — Не кулаками. Вожаки редко бывают сильны физически, им это не нужно. Кулаками будут поддерживать его авторитет слуги-воины. Вожак сильнее их духовно, он знает чего хочет, идет вперед и добивается цели. Попал в зону — заработает авторитет, а попал в научный институт или на завод — выбьется в руководители. Как муравей Кузьма.

— Значит если человек родился слугой-строителем, то слугой-воином в армии ему быть нельзя?

— Никак нет, господин инспектор. — кивает Миняжев, он уже свыкся со своей ролью экскурсовода, — В современной армии редко нужны вспыльчивые и гневливые пехотинцы, гораздо больше нужны холодные и трусливые снайперы или ракетчики. Времена поменялись.

— А женщины тоже делятся на эти три типа?

— Да, только у них это выражено меньше.

— Очень странная теория. — говорю я ошарашенно, — Ну а если рождается ребенок у человека-строителя... у отца-строителя и матери-строителя, он не может стать человеком-воином?

— Чаще всего — он и родится строителем. Но он может родиться кем угодно, это лотерея. Предопределение человека не наследуется прямо. Природа предусмотрела, чтобы люди не делились на три породы, иначе в первой же войне погибла бы порода мирных строителей, а затем размножившиеся вожаки уничтожили бы воинов и остались одни. Поэтому дети сильных мира сего так часто оказываются инфантильными и не способны продолжать дело отцов. И наоборот — прирожденные вожаки из простых семей так часто выбиваются в люди и делают головокружительную карьеру.

Я некоторое время молчу, чтобы осознать эту информацию. Прямо скажем, полный шок. И ведь, похоже, он прав на все сто, вот что самое обидное...

— Так. — говорю, — Значит вы тут занимаетесь фашистскими теориями?

— Никак нет, господин инспектор. — спокойно отвечает Миняжев, — Проект «Муравейник» как раз и должен был доказать, что генетическое предназначение можно изменить. Основное положение теории «Муравейника» гласит, что и в муравье, и, тем более, в человеке заложена возможность изменить свою роль.

— Да? Это после всего сказанного?

— Существуют доказательства. Тот же муравей Кузьма.

— Ну... допустим. А зачем это делать? «Вакцина успеха» для генеральских сынков, да?

— Конечная цель проекта, — спокойно отвечает Миняжев, — разработать способы, позволяющие из людей-воинов и людей-строителей делать людей-вожаков для выполнения сложных боевых задач. Предполагалось, что при этом мы получим наилучший вид бойца — инициативного, толкового, бесстрашного и расчетливого. А неизбежные для вожака эгоистические мотивы мы сможем подавить системой воспитания.

— И как это сделать? — говорю, — Муравью ставим точку на спине, а человеку — звезду на погоне, да?

— Никак нет, господин инспектор. Исследование шло по трем направлениям — фармакологическое, хирургическое и психологическое. Вначале опыты шли на муравьях, мы научились с помощью ароматических ферментов выдавать муравья за существо высшего типа в глазах всего муравейника. А с помощью активации нервной системы мы получили муравья-сумасшедшего, который пользовался своим правом, ходил всюду и отдавал команды. Затем шли опыты на крысах.

— На крысах?

— На обычных серых крысах. С ними оказалось намного сложнее. Внешний облик вожака не имеет такого решающего значения. Мы пробовали накачивать крысят силиконом для увеличения туловища, но к значимым результатам это не привело. Хотя крысы и предпочитают видеть в роли вожака самого крупного самца, но они охотно подчиняются и слабому, но энергичному самцу, если он докажет свое право быть вожаком. Тогда мы стали использовать растормаживающий допинг, усиливающий подвижность, активность и напористость крысенка в драках. Вопреки ожиданиям, такой крысенок все равно не занимал место вожака, а становился одним из бойцов стаи. Были перепробованы разные комбинации стимуляторов — усиливающие мозговую активность, подвижность, выносливость, нечувствительность к боли — но хорошего результата добиться не удалось, инициированный всегда подчинялся вожаку.

— А изменить его поведение?

— Так точно. Появился вот он. — Миняжев взмахнул рукой.

Я заметил на втором стенде небольшую стеклянную колбу, в которой плавал крысенок. Половина черепа его была срезана, в глубине мозга торчала иголка. Как я раньше не заметил этой колбы? Зрелище было неприятное.

— Что это? — спросил я.

— Первая удача. Когда опыты с допингами ничего не дали, было решено вести хирургические исследования. Попытки инициации проводились в лабораториях первого госпиталя ВК.

Я кивнул, хотя очень хотелось уточнить что такое ВК и где находится этот первый госпиталь.

— В смысле, бывшего ВК, — поправился Миняжев, — сейчас лаборатория расформирована из-за отсутствия финансирования. Крысятам выжигали электротоком, иссекали скальпелем или, наоборот, активизировали микроразрядами те области мозга, которые отвечают за поведенческие рамки. Наконец удалось найти нужные нервные центры, снять инстинкт подчинения и все сдерживающие механизмы.

— А как у такого крысенка с головой? — интересуюсь я.

— Нет, — Миняжев кивает на колбу, — При жизни черепная коробка оставалась целой...

— Я не об этом. Как у него с психикой? Это получается сумасшедший крысенок?

— Совершенно верно. Точнее — неконтролируемый. А когда крысенку вводили еще и стимуляторы, он начинал вести себя агрессивно и вызывающе. Было проведено пятнадцать серий опытов, из них в четырех сериях крысята, получившие инициацию, стали новыми вожаками стаи.

— Хм... — сказал я, — Значит действительно не в кулаках дело, а в уверенности и вседозволенности?

— В какой-то мере.

— Но это были сумасшедшие вожаки?

— Так точно. — задумчиво кивнул Миняжев, — Своего рода безумные деспоты и тираны. Знакомая картина?

— Да уж. — сказал я и пожалел, что так мало интересовался историей. — А как они это... между собой? Если их в одну стаю?

— Борьба лидеров — это тема отдельного исследования. Два лидера не могут жить вместе, обязательно начнется борьба и окончится смертью слабого или расколом стаи. Но это как раз нас не интересует.

— Ладно, допустим. Четыре на пятнадцать... Четыре на пятнадцать — это же очень мало? А в остальных случаях?

— В остальных случаях крысенок становился зверем-одиночкой, хотя имел свой беспрепятственный доступ к кормушке.

— Вожак не возражал?

— Не всегда. У них же там роли расписаны, допустимы и одиночки. Но если инициированный крысенок начинал вести себя слишком вызывающе, вожак давал команду — крысы набрасывались на него и сообща уничтожали.

— В общем, вполне разумно. — соглашаюсь я. — Наглость — не самый лучший путь для достижения успеха. Ну и что дальше?

— Дальше была еще одна стадия экспериментов. Крысенка, инициированного операцией на мозге и допингами, специально обучали.

— Обучали на вожака?

— Так точно. Крысенка помещали в клетку с двумя-тремя самыми мирными и послушными особями, и он становился местным вожаком. Постепенно количество крысят в клетке прибавлялось, но уже не самых мирных. Несколько недель крысенок осваивался с ролью вожака — понимал, что ему все можно и его все слушаются, учился отдавать приказы, наказывать, принимать знаки внимания. Затем для него уже не составляло труда попасть в любую незнакомую группу из нескольких десятков и даже сотен крыс, потеснить там местного вожака и стать королем. Эти эксперименты удались полностью.

— И что получается. — задумался я, глядя на мутный раствор желтого спирта, в котором плавала крысиная тушка, — Значит мало иметь физическую силу, мало иметь душевную энергию, мало не подчиняться местным правилам и законам — надо еще уметь быть лидером?

— Так точно. Мы называем это харизмой.

Я подхожу задумчиво к столу. Стол обалденный, я уже говорил, да? Полированное ореховое дерево. Дорогущий. Хочется верить, что куплен он на средства военного бюджета, а не посторонними спонсорами. Страшно подумать за какие услуги могут давать деньги частные лица такому институту...

— А на людях? — говорю, — На людях были такие опыты?

— На людях проводилось сорок три серии экспериментов, но все они закончились неудачно. Ни хирургическое иссечение зон мозга, ни электростимулирование мозговых центров, ни допинги, ни психологическое обучение — ничто не смогло сделать из обычного человека лидера, даже в среде заключенных.

— Опыты проводились только на заключенных?

— Да.

— Может в этом дело?

— Не могу знать. — сказал Миняжев, — Но ученые пришли к выводу, что дело не в этом.

— Почему? — удивляюсь я.

— Очень сложная психика. — кивает Миняжев, — У муравья психика элементарная — значение имеет внешний вид и психическая энергия. У крыс помимо психической энергии и растормаживания поведения, необходимо еще и дополнительное обучение на роль вожака. А у людей все еще сложнее. Очень сложная социальная культура, не имеет значения ни внешний вид, ни сила, ни активность, ни умения.

— Значит, эксперимент провалился?

— М-м-м... — говорит Миняжев, — Эксперимент дал свои результаты...

— Но он показал, что обычный человек не может стать вожаком?

— Не совсем так. Человек не может гарантированно выйти в статус вожака с помощью фармакологии, хирургии и обучения — это да.

— А как тогда?

— Обычный человек может стать лидером, лишь получив духовную инициацию.

— В смысле, от Бога?

— Нет, это внутреннее состояние. Когда человек вдруг ощущает в себе силу...

— Не очень-то научные термины. — удивляюсь я.

— Силу — решимость, призвание, предназначение. В дискуссиях звучал такой образ — зрячий в толпе слепых. Человек, который видит что делать, знает куда вести и осознает свою роль лидера.

— Хм... — говорю, — Ну так это каждый надоедливый проповедник считает, что видит свет!

— Есть разница. — говорит Миняжев, — Проповедник не осознает себя лидером. И люди относятся к нему не как к лидеру.

— Так значит важнее отношение людей? Получается замкнутый круг?

— Видимо я не смогу вполне толково объяснить. — смущается Миняжев, — Ведь есть лидеры — одиночки, особенно идеологические лидеры. Учителя-отшельники. А есть лидеры-гуру, окруженные учениками. А есть лидеры толпы, которые ведут за собой целые государства. Но ученые считают, что лидер — это внутреннее состояние. Он не будет мелочиться, ходить по улице, приставать к прохожим и объяснять что видит свет. Он просто видит свет и знает об этом. Его нервная система работает иначе, он трудится дни и ночи, мало спит, он в постоянном поиске. И готов вести за собой, а люди готовы идти за ним. Ломоносов. Гитлер. Папа Римский.

— Опять непонятно. — говорю, — Ну ладно, допустим. Есть прирожденные лидеры. А как становится лидером обычный человек?

— Вот это как раз очень просто. — говорит Миняжев, — Это природный механизм животной стаи. Как только стая остается без вожака — кто-то другой занимает его место и осознает себя вожаком. И тогда у него включается состояние вожака.

— Как у Жюля Верна, — вспоминаю я, — «Пятнадцатилетний капитан»?

— Виноват, не помню. — говорит Миняжев. — У людей это может быть не только вожак стаи, в смысле шеф и подчиненные, но и символический вожак, возглавляющий идеологическую линию.

— Ну и что, удались эксперименты?

— Никак нет, я уже доложил. Методов вызвать состояние вожака не найдено.

— Значит программа экспериментов свернута? — спрашиваю я.

— Так точно.

— А какие еще эксперименты на людях были?

— М-м-м... — глубоко задумывается Миняжев, — Ну, боевая подготовка... Рукопашный бой на тренажерах...

— Это не то. Хирургические?

— Вживление датчиков радиации. Вживление м-м-м... А, ну да. Вживление ампул для самоуничтожения разведчиков. Вживление... Кажется все.

— А генетические?

— В каком смысле? — настораживается Миняжев.

— Генетические эксперименты над людьми были? В этом институте?

— Никак нет. — говорит Миняжев искренне, — У нас и базы нет для этого никакой. У нас же институт разведки. В основном-то...

— Так-так. — говорю я задумчиво и сам смотрю на Миняжева, вроде не врет.

— Нет! — спохватывается Миняжев и успокоено тычет пальцем в стенгазету, — Если про это, то это же шутка! Мы ее снимем к приезду проверяющих, давно пора снять!

Он порывается снять газету, но я его останавливаю. Оглядываю газету и вижу:

ПРАВДА О ЧЕЛОВЕКЕ-НЕВИДИМКЕ

В сверхсекретном институте для разведки и войны
Невидимки-суперлюди были изобретены.
Невидимка в штабе НАТО, всем дающий пендаля —
Это было то, что надо генералам из Кремля.

Но случилась перестройка и взорвался натрий хлор.
Инкубаторную стойку отнесли на задний двор.
Там, под действием рентгенов, децибелов и дождей,
Колбу семь пробил коленом человек, рожденный в ней.

Крах Советского Союза подорвал его мораль.
Незаметный как медуза, он ушел куда-то вдаль.

И с тех пор в газеты пишут сотни удивленных дам,
Чувство секса ощутивших в людном месте тут и там.
И тревожит наше сердце феномен последних лет —
Появление младенцев, мутноватых на просвет.

Господи! Вздымаем руки, о прощении моля
За преступные науки и агрессию Кремля!
Слишком тяжела расплата... Больно за судьбу детей...
Но больней всего, что НАТО не дождалось пендалей!!!

— Хм... — говорю я и смотрю на Миняжева, — Так все-таки проводились опыты на людях?

— Это шутка! — говорит Миняжев, отцепляет газету и сворачивает в рулон, — КВН гарнизона.

— Ага, понятно. — говорю, хотя сосредоточиться на важном разговоре уже сложно после такого, — Но все-таки, значит вы, Миняжев, не знаете ни о каких экспериментах с генами человека?

— Никак нет. — отвечает Миняжев.

— То есть ни генной инженерии, ни этого... выращивания клонов?

— Виноват. — говорит Миняжев, — Клонов? Не слышал про клонов.

И тут у него звонит мобильник. Ты уже догадываешься, да? Я — так поначалу и не подумал, ну мало ли, звонит мобильник и звонит. Мой бы тоже звонил, если б я его не разгрохал в лепешку.

— Разрешите ответить? — спрашивает меня Миняжев.

Я киваю. Миняжев вытаскивает крохотный аппаратик — а я почему-то думал, что военные носят большие мобильники камуфляжной расцветки. Вытаскивает его, подносит к уху:

— Слушаю?

И тут его лицо вытягивается. А я все еще не понимаю, тупо смотрю на стеллажи, на рулон стенгазеты в его руке.

— Пострадавший? — говорит Миняжев хриплым голосом, поднимает на меня взгляд, смотрит прямо в рот, а глаза у него круглые и испуганные. — Так точно... Никак нет...

И вот только тут до меня доходит. И снова мысль очень неприятная в голову идет, но я гоню ее решительно. Что делать теперь? Смотрю на него сурово.

— Так точно. К вашему приезду. — говорит Миняжев и выключает аппарат.

— Так значит, — говорю, ехидно прищурившись, — Нет экспериментов по клонированию?

— Никак нет. — говорит Миняжев растерянно, а затем постепенно приходит в себя. — Разрешите, товарищ генерал, показать вам наши секретные документы?

И словно бы упор делает на слове «наши». Значит не раскусил пока? Все, думаю, пора сматываться.

— А то я секретных документов наших не видел. — говорю аккуратно, — Извольте, покажите.

— Пройдемте за мной к сейфу. — говорит Миняжев и выходит из кабинета.

Я иду за ним. Идем мы коридорами, ведет он меня по дальней лестнице к лифту, нажимает на десятый и мы поднимаемся снова мимо конторки, мимо вахтенного, к нему в кабинет. Миняжев открывает дверь ключом, входит первым и показывает мне стену. На стене — я только сейчас заметил — висит ковер громадный.

— Обратите внимание на узор. — говорит Миняжев, — А я сейчас достану документы.

А сам уходит в дальний конец кабинета за свой стол — и лезет в сейф. Я машинально поворачиваюсь к ковру и глажу его рукой. Хороший ковер, настоящий. Узор конечно глуповат, но вот эта багровая пушистая масса — это конечно пять баллов.

— Хороший ковер, — говорю, — Да только не первый же раз я его тут вижу, верно?

Миняжев молчит. Ладно, думаю, покажи свои документы — и я по-тихому прощаюсь и сваливаю отсюда. Понятно, что ничего уже здесь толком не добиться. Мыши, муравьи, да плантация отравляющих веществ. И тут я слышу щелчок.

— Замереть! Стреляю! — рявкает Миняжев оглушительно.

Я бы и не подумал, что он так может. Вот так история. Раскусил, значит. За шпиона принял. Дошло. В кабинет значит специально меня привел чтобы до пистолета своего успеть дотянуться... Боится. А то как дурак мне выбалтывал секреты два часа — это нормально? Медленно-медленно поворачиваюсь, становлюсь спиной вплотную к ковру. Вижу лицо Миняжева — белое, трясущееся. Глаза навыкате.

— Ну что, — говорю, — стрелять будем в генерала? Вот набрал я психопатов на работу...

— Ты не генерал!!! — кричит Миняжев.

Наверно специально кричит, чтобы дежурный услышал. Ну да, так и есть — еще и кнопку жмет на столе побелевшими, словно насквозь костлявыми пальцами. Пора уходить. Откуда я только не уходил, и отсюда уйду.

— Я не генерал. — говорю Миняжеву, а сам аккуратно выращиваю из шеи сзади тоненкое щупальце и запускаю в ковер, — Не генерал я совсем. Я знаешь кто?

Миняжев молчит, сверлит меня глазами, палец на спусковом крючке. Да вот только стрелять он не будет. А я выращиваю из шеи еще несколько щупалец и они медленно протекают в фактуру ковра, вытекают с внутренней стороны и текут по стене. Медленно это происходит, хотелось бы побыстрее, но что поделать. Приходится отвлекать разговором.

— Знаешь я кто? — говорю.

— Тревога!!! — вдруг как завизжит Миняжев, — Тревога!!! Товарища генерала подменили!!!

— Я твоя галлюцинация. — говорю, — Ты сегодня в цехе хватанул дозу, и вот тебе результат, верно? То ли еще будет!

Миняжев в лице немного меняется, замолкает. Но пистолет не кладет. Тут открывается дверь и входит дежурный. Без оружия естественно, а чего Миняжев ожидал? А я уже на четверть свою массу тела за ковер перекачал и по стене растек. Или растекся? Как правильно? Растекаю себя, в общем, по изнанке ковра эдаким пятном. А в помощь из поясницы выпустил ленту из плоти — и тоже туда, в ковер утекаю как только могу.

— Отставить! — говорю дежурному, — Почему без стука?! Выйти и не мешать! У нас важный разговор!

Дежурный испуганно козыряет, ловко выходит за дверь и закрывает ее за собой.

— Назад! — кричит Миняжев. — Сюда!!!

Дежурный кратко стучит с той стороны и мигом заглядывает в кабинет. И тут только замечает Миняжева, который стоит за столом с пистолетом в руке.

— Врача сюда. — говорю, — Быстро! Миняжев дозу хватанул.

А сам из носка, из-под штанины выпускаю еще щупальце. Дежурный переводит взгляд на меня, кивает и закрывает дверь. По коридору слышны его удаляющиеся шаги. Рука Миняжева с пистолетом трясется. А я-то уже почти весь за ковром! Тоненькая оболочка осталась, как скорлупа какая-нибудь надувная — еле держит костюм. Я все щупальца прекращаю, одно лишь из носка тянется, тянется, тянет мою тушку сквозь ковер.

— Смотри, — говорю, — Миняжев, лечись. Береги печень. Ну и ты тоже, извини меня, если что. Обидеть не хотел. — чувствую что слова мне произносить все труднее, последнее совсем уже шепотом, — И вообще я не со зла. Вот такая я... галлюцинация...

И тут костюм на мне рушится, все рушится, и я быстро — хлюп — и втягиваю под ковер остатки тела. И темнота. И тишина.

Не знаю что там происходило в кабинете, что Миняжев делал — я просто отдыхал некоторое время, распластавшись тонким слоем за ковром, огромное квадратное пятно. Ковер с изнанки шершавый, висеть на нем одно удовольствие. Прошло минут наверное десять, я отдохнул, и вырастил в самом верхнем углу ковра маленькое ухо. С изнанки конечно.

Слышу — суета в комнате, сапоги топают, отрывистые фразы бросают. Убрал я ухо и еще немного поотдыхал. И мысль у меня одна — тоскливая. Опять домой придется тащиться не по-человечески, как собака...

Но надо ж выбираться отсюда, черт побери. Поэтому я отращиваю маленькую ложноножку — так это называется? — в общем, щупальце, и на ощупь веду его под самым потолком — там короб с электропроводкой. Вот ты спросишь — а чего на ощупь-то? Чего бы глаз на конце щупальца не вырастить какой-никакой?

Объясняю. Щупальце — с нитку толщиной. Ну никак иначе нельзя, заметят. Глаз вырастить на таком щупальце — выйдет крохотный, подслеповатый, толком им ничего не разглядишь — только свет и темноту. Не знаю, может всякие мухи и кузнечики носят крохотные фасетки и все прекрасно видят, а у меня такое не получается. У меня либо там зрачок с сетчаткой и все дела, и получай картинку в высоком разрешении, либо просто свет-тьму отличать. Но дело даже не в этом, допустим вырастил бы я глаз на щупальце. Но вот натыкаться потом глазом на все по пути — это, знаешь, развлечение так себе. На любителя. Поэтому я глаз-то маленький конечно вырастил, но в другом месте, на стебельке над ковром. И тихонько, вдоль короба, тяну щупальце к окну. Не к двери же! Пылища у них там на коробе — просто клубы. Посыпалась несколько раз оттуда, я замираю — заметят! Да нет, не заметили. В комнате человек семь, осматривают мою одежду. Ну да ладно, сейчас смотаться бы отсюда живым.

Довел я щупальце до окна, а там жалюзи, и наверху форточка приоткрыта. Ну я в форточку и двинул.

Сначала все шло нормально, я по стене тянусь щупальцем, меня ветром качает немного, но в общем путь один — вертикально вниз. Идея простая — дотянуться до земли и выкачать себя туда из-под ковра полностью. Ну я и двигаюсь. И вдруг ветер налетел, и меня как ударит!!!

Не знаю как это объяснить, вот прикинь, я под ковром ровным пятном лежу, и вдруг меня как будто гигантским молотком по этому ковру долбанули. Наверно даже сознание потерял на минуту. Дернулся, и, видно ковер колыхнулся, потому что когда я пришел в себя, чувствую — в комнате тишина. Высовываю глаз на стебельке сверху — а они все на ковер смотрят.

А щупальца своего я не чувствую. Ну совсем не чувствую, как нет его. До окна есть, а дальше — нет. И в общем-то до меня в этот момент доходит что случилось — просто я щупальцем оголенного провода коснулся, вот меня током и шандарахнуло. А щупальце до окна выгорело — рама-то алюминиевая, заземленная небось кое-где. И что-то так плохо мне после этого удара, жрать хочется — ну просто не могу. Слона бы сожрал! Вырастил бы одну только челюсть до неба — и хрясь! С косточками! Я уже немного привык к метаморфозам, в обморок не падаю, как сначала, но все равно жрать хочется дико.

Тут подходит к ковру один из местных дежурных. И резко поднимает нижний край! Ну меня-то он не приметил, я по всей поверхности ковра распластался. Посмотрел он за ковер — ничего не сказал, отпустил.

Я еще подождал немного, и снова тяну щупальце в окошко. Только теперь стараюсь чтоб его ветром не качало. Очень долго я его тянул, уже и в комнату мужик пришел с фотоаппаратом, заснял одежду на полу, потом и ее вынесли куда-то — на экспертизу что ли? Миняжева увели давно — то ли разбираться, то ли водкой отпаивать. А я все щупальце тяну вниз. И чувствую вдруг — уперся во что-то. Но не земля и не бетон. Я туда-сюда — получается щупальце в какой-то трубе. И труба изгибается. Ну не лезть же обратно? Я туда, по изгибам.

Пылищи, так, на ощупь — море. Значит не на улице я, а в помещении, что-то типа вентиляции. Везет мне с вентиляциями! Труба раз повернула, два — и закончилась, снова в воздухе вишу. Делать нечего, тянусь дальше. Причем у окна кабинета щупальце уже пришлось сильно утолщить чтобы не оборвалось под своей же тяжестью. Тянусь вниз — и вдруг опять поверхность. На ощупь — хотя какая ощупь может быть таким тонким щупальцем? — на ощупь типа железа. Ну все, думаю, приехали. Надо останавливаться и растить глаз.

Выращиваю глаз маленький, оглядываюсь — полумрак. Чего делать? Начинаю перекачивать массу туда чтобы вырастить глаз побольше, но это удается не сразу. Поэтому я для начала выращиваю маленькое ухо. Вокруг тишина. Переделываю ухо в глаз, но по ошибке выращиваю нос — и вдруг чую запах бульона! Если бы у меня там, под ковром, в этот момент кишки были — наверно так и свело бы их от голода. Выращиваю быстренько глаз, смотрю — а это комната со здоровенным агрегатом типа холодильника. Но чую — бульон где-то рядом.

В общем, не буду описывать долго как там и чего я творил, но факт тот, что щупальцем я обматывался вокруг предметов для опоры, выращивал мышцы посередине и в итоге открыл дверь холодильника! Если это вообще дверь была, потому что агрегат гигантский. И попал наконец к чану, отвинтил кран — и оттуда полился прохладный бульон! Чистый и вкусный! Жирный! Это вам не на кухне кубик кипятком развести! Настоящий промышленный бульончик!

И вот я уже собрался весь туда перекачаться, из под ковра на десятом этаже — в это бульонное хранилище, да что-то мне подсказало — не стоит пока этого делать. Может потому, что там холодно было? И тогда я щупальце превратил в соломинку, внутри себя сделал что-то вроде желудка — и стал тянуть бульон снизу. Чувство потрясающее. Висишь ты за ковром, соломинка на улице, и тянешь бульончик с десятого этажа.

Я уже понял что это такое было — это я щупальцем в вентиляцию пристройки попал, и оттуда в хранилище бульонное. И вот тяну я этот бульон, набираюсь сил, если бы не холодный — совсем хорошо. Но и так тоже неплохо.

Ты спросишь — а как я все эти носы, трубочки, желудки выращивал? Вот в том-то все и дело, что не знаю! Я-то приноровился, мысленно отдаю команды чего и как — и тело трансформируется. Как постановщик задач: вызвал программистов, задание поставил, а уж как они выполнят его — эти их трудности. Тут конечно возникает резонный вопрос, кто же эти внутренние программисты там у меня? Вот этого я не знал тогда.

И вот, значит, набираюсь я бульоном по всей поверхности своего пятна, и оно видно начинает в толщину пухнуть. Мне бы прекратить бульон жрать, но вкусно же. Халява же. И я жру. И тут мне — хлоп! И водопровод прикрывают. В смысле, соломинки своей я уже не чувствую больше. Как ножом резанули.

Аккуратно выращиваю глаз — сбоку над ковром. Смотрю — матерь божья... Зажрался. Задумался. Ковер оттопырился от стены заметно, и всем вокруг уже ясно, что под ним что-то лежит. Типа грелки с бульоном. А вот эта соломинка, которой я бульон тянул — это такой шланг вымахал незаметно для меня! Толщиной... Если из приличных аналогий — толщиной в шланг пылесоса. И вот этот хобот через всю комнату тянется к окну и там болтается. Потому что какая-то сволочь окно это мерзкое захлопнула и алюминиевой рамой хобот мне перерубила. И вот эта сволочь стоит рядом — дежурный по этажу. Глаза — квадратные, на лице ужас крупными буквами написан. И судорожно рукой нашаривает кобуру. А рядом еще трое вояк, хорошо хоть Миняжева нет.

А у меня ощущение такое — как приболел немного, плоховато мне. Не потому что бульоном объелся, а потому что кусок тела мне отрубили. И я даже не знаю толком что это был за кусок, может спины кусок, а может и мозжечок какой-нибудь. И чего я теперь, парализованным буду, когда в свой облик вернусь? Понимаю, что надо срочно делать ноги. Потому что, кто мне вообще сказал что я бессмертный? Сейчас изрешетят, прибьют — и все, оппаньки. Хорошее выражение, кстати — делать ноги. Такой как я придумывал, наверно.

И вот только я собрался делать себе ноги, так эти трое, словно по команде, вынимают свои пушки и начинают палить в ковер. То есть прямо в меня. Грохот! Дым на всю комнатушку! И брызги бульона во все стороны!

Я в первую секунду просто оцепенел, не знал чего делать. Потом тело само сработало — и в собаку меня, в собаку превратило. В ковре поначалу запутался, но ничего, выполз — и на них рыкнул. И хорошо так сразу — все органы чувств на месте, хоть и собачьи. И видеть могу и слышать. Вот только размерами я стал не с собаку, а скорее с медведя — из-за бульона масса увеличилась. И вот я на них как рыкну! Они конечно назад подались, и даже в меня не выстрелили. И я тогда хлоп — и в дверь. Сбил в коридоре двух автоматчиков, просто массой тела. Ишь, думаю, автоматчики уже сбежались, значит серьезную подмогу вызвали. Как выбираться-то?

Подбегаю к лестнице — а там снизу толпа бежит, гремит железом. Не иначе гарнизон по тревоге подняли. И я так смекаю, что с автоматом я еще не сталкивался. Пара пулек мне уже привычна, но вот чтоб очередями из десятка стволов...

И бегу наверх. Наверху — решетка железная, ну точь-в-точь как в жилых домах на последнем этаже ставят чтобы трудные подростки не лазили на крышу курить. Ну, с решеткой я церемониться не стал, и просачиваться тоже не стал. Я уже как пару секунд назад понял, что я собака с медведя размером, так видимо у меня в мозгу засел образ, и тело подкорректировало форму. И когда я поднял лапы и увидел на них здоровенные медвежьи когти — то даже не удивился особенно.

Просто напрягся — да и порвал прутья железные ко всем чертям. Кинулся вперед — там железная дверь. Ну я ее всей массой вышиб, кубарем выкатываюсь, бегу изо всех сил — потому что чую, сзади сейчас очередью полосанут!

И чувствую, что бежать трудно, когти застревают, прилипают. Смотрю — да это ж смола черная, гудрон, кажется, называется, по крыше толстым слоем. И по нему конечно с такой массой и с такими когтями бежать нелегко. Я бросаюсь вбок и заныриваю за постройку. Почему на всех крышах строят будки какие-то, надстройки? Но тут это мне очень на руку. На лапу, точнее. Потому что я за будку забегаю — и замираю. Только сердце бьется в груди, тяжело так ухает, мощно. И справа почему-то сердце. Но тут я уже разбираться не стал — пусть организм сам решает чего и как. Прислушался — тишина. То ли автоматчики боятся на крышу соваться пока, то ли думают, что мне никуда не деться, а то ли готовят что-то.

Ну и куда мне деться в самом-то деле? Осторожно подхожу к краю крыши и смотрю вниз. Ну вот она, сторона моя та самая, куда окошко выходило. И вот он мой хобот далеко внизу болтается, кстати. Зацепился за провода.

И вот тут — внимание! Стоило мне на него посмотреть, как почувствовал я родство с ним необъяснимое. Ну конечно объяснимое, потому что мой же кусок тушки. Но необъяснимо как почувствовал. И хобот тоже почувствовал, задергался — и вверх пополз. Тянется как щупальце, утоньшается, но лезет. Смотрится очень противно, как червяк здоровенный. Желтого цвета — от бульона наверно. Но родство с ним чувствую, зову его мысленно. Свесился, лапу протягиваю, тянусь навстречу. Он моей лапы коснулся и — раз! — втянулся в нее. Быстро так смотался снизу как канат — и ко мне. Все. По груди, по животу прошуршало внутри, повернулось что-то, иголочками изнутри кольнуло как бывает когда ногу отсидишь — и чувствую, что выздоровел. Все в порядке, весь в сборе. И мысли сразу яснее побежали. И первая мысль — назад от края!

Я дергаюсь назад — и меня окатывает бетонной крошкой, свистом бьет по ушам. Понимаю, что это в меня стреляли снизу. И чувствую — гудрон вибрирует мелко подо мной. Это в ботинках такое не прочувствуешь, а голыми лапами — замечательно ощущается. Бегут. Короткими перебежками в сапогах по крыше — бегут в мою сторону. Тра-та-та — топот с одной стороны. И тра-та-та — дробный топот с другой. Со всех сторон обходят.

Ну все, думаю. Чего делать? В гудрон просачиваться? Нереально. Вниз бросаться? Изрешетят в лоскутки еще в полете, соберут по пробиркам, расставят по холодильникам — и гейм овер.

Смотрю я тоскливо на небо, и вижу — чайка пролетела. Бог ее знает, откуда в подмосковье чайки, не первый раз вижу. Летит такая белая, крыльями почти не машет...

А что делать? Тоже выход, если получится. Сфотографировал я ее глазами мысленно, поднял вверх лапы — и стал превращаться. Не знаю в кого, но верю, что организм сам рассудит. Он и рассудил.

Смотрю на себя — голова вроде вертится, зрение нормальное, человеческое. Не одним глазом приходится оглядываться вокруг, как голубю, а вполне качественная стереокартинка. Перьев нет. Туловище крохотное, по крайней мере по сравнению с тем, что было. Была медвежья туша, стала — ну спаниельчик небольшой. А вот вместо рук — крылья. Здоровеннейшие! Непропорциональные. Но я нутром понимаю, что организм правильно все рассчитал — такую тушу держать в воздухе нужны крылья как у самолета.

И я, не мешкая, бросаюсь вниз. То есть враскорячку, короткими лапками подсеменил по гудрону к краю — и вниз головой. Тут все надо мной кувыркнулось, раз, другой, земля, небо... Я взмахнул руками, еще раз — и поймал воздух!

Сложное ощущение, как на воде — чувствуешь опору, держишь воздух. Только очень плечи болят. Но организм уже сам все наладил, мышцы на плечи быстро подтянул — стало легко взмахивать. Я взмахиваю, взмахиваю — и поднимаюсь выше и выше. А они — не стреляют! Замерли, головы задрали — и глядят, открыв рты.

Я так понимаю, что больше всего по комплекции я напоминаю не чайку, а летучую мышь. Или эту, как ее... Есть в легендах, я слышал, упоминаются птицы с человеческими лицами и почему-то до одури нечеловеческими именами — сирин, гамаюн, алконост. Только размах крыльев у них, насколько я помню, был сильно скромнее. Не знаю уж как они летали с такими куцыми закрылками, мне и с моими мачтами держаться на лету не так-то просто. Наверно они по земле бегали как куры. И еще конечно у меня с перьями проблема. Перьев нет, просто кожа желтоватая. Все-таки наверно я летучая мышь а не птица.

И тут раздается очередь. Не знаешь какая дальность прицельной стрельбы у автомата? Я тебе так скажу — хватит, чтобы низколетящий самолет сбить, не то, что птичку. Хорошо что мимо прошла, прицеливаются наверное. Я складываю крылья и камнем падаю вниз. А чего еще делать? Боюсь я автоматных очередей, тем более в воздухе. Упал я немножко, спланировал — и я уже не над секретной зоной. То есть забор перелетел и лечу над воинской частью. Смотрю вниз — люди бегают, прячутся, вверх глядят, ужас на лицах. Они-то небось думают, что это монстр вырвался из секретного института! Никто не стреляет, все стрелки остались в секретной части. Смотрю — машина у проходной стоит, двери нараспашку — генерал вернулся, вверх смотрит, подняв руку ко лбу от солнца. Но вид такой, будто честь мне отдает. Приятно, черт побери! Рядом с ним амбал его, шофер. А около другой дверцы стоит парень в штатском, вверх смотрит неприятным взглядом. Не знаю, может мне показалось, но вот клянусь — видел я этого человека. И вспомнил где — это Клим, которого спецназовцы расстреляли в том бандитском коттедже. Но может показалось?

И больше разглядеть ничего не получается — уносит меня уже далеко потоками воздуха. Снова ложусь на крыло, взмахиваю пару раз, набираю высоту, выше, выше. Издалека опять очередь и не одна — в несколько стволов бьют. Но меня уже отнесло далеко от здания, от бараков, и я стараюсь, машу крыльями, тяну к лесу. А затем еще раз складываю их над головой — и пикирую. И вовремя — прямо над моей головой свистят очереди, а кто-то даже одиночными палит. А я падаю почти камнем, подо мной деревья мелькают, и вот над самыми верхушками снова распахиваю крылья и на бреющем полете ухожу над лесом вдаль. Вырвался!

Я еще немного лечу над лесом, все дальше и дальше от злополучной военной базы. А потом набираю высоту — выше, выше — выхожу в ритм и спокойно, размеренно взмахиваю крыльями. Без спешки, без судорог, как в тренажерном зале. Чем выше я поднимаюсь — тем холоднее становится, и в какой-то момент я не выдерживаю и обрастаю густой шерстью — даже лицо. Лететь так становится тяжелее, аэродинамика не та, я ж понимаю. Но зато приятнее.

До облаков я конечно не добрался. Хотя собирался поначалу. Но очень тяжело, в ушах звенит, дыхания не хватает. Но все равно высоту набрал приличную. Лечу, вниз смотрю — внизу интересно, мелко. Лес, поля квадратами, поселки дачные — далеко внизу. И я так думаю, если люди меня в небе видят, то тоже разглядеть толком не могут кто это летит — большая птица или вот такой оборотень.

Внизу железная дорога ниточкой. Беру ее как ориентир, прикидываю в какую сторону — и стараюсь над ней лететь, к Москве. Система простая: глубокий вдох, на выдохе три мощных взмаха крыльями, набираешь высоту, потом снова вдох — и летишь, замерев. Крылья держать! Не сгибать! Вдох-выдох, вдох-выдох. Затем снова — три взмаха и планируешь. Так и не утомительно получается, и отдыхаешь.

Я думал, ну полчаса, ну час — и дома буду. Но летел часов пять наверно. Устал дико, похудел за это время чуть ли не вдвое — если бы не набрал массу перед этим, то наверно сдох бы вообще. До Москвы часа три, и там еще кружил в вышине Бог знает сколько — уже стемнело полностью, фонари горят, а где какой район не разберешь. Наконец вернулся к центру, сделал вокруг Кремля несколько кругов, особо не приближаясь — там тоже люди нервные в охране, откроют пальбу. Наконец понял я что к чему, где какое направление, добрался до своего района, нашел свой дом, покружился немного. Смотрю — окно мамино горит, там телевизор мелькает. А мое темное, и форточка открыта, только маленькая она. Ну я к форточке подлетаю, хотел быстро прикинуться шлангом и туда просочиться. То есть подлетаю, хватаюсь за раму, превращаюсь — и внутрь.

Но не учел, что хвататься за раму надо будет руками, а руки у меня в крыльях. А руки крохотные, что под брюхом висят всю дорогу — так это ноги бывшие, хвататься ими неудобно. В общем я как долбанусь со всей дури в раму! Стекла посыпались, шуму! Но я все равно успел ухватиться, и в комнату влез. И в свой облик пришел. Быстро к кровати кинулся, одеяло схватил и завернулся. И тут мама вбегает, хлопает рукой по стене, ищет веревку-дергалку чтобы свет зажечь. Зажигает — и столбенеет.

— Кхм... — говорю, — Какая-то сволочь окно разбила. То есть, ветер сильный, наверно.

— Леша?!! — вскрикивает мама.

— Угу, — говорю, — Пришел уставший, лег спать, а тут — вон какой ветер.

— Давно ты дома? — изумляется мама.

— Да не очень... — говорю, и сразу перевожу тему, — Что с окном-то теперь делать?

— Я заходила полчаса назад. — говорит мама, — Тебя не было. Да и дверь на цепочке...

— Ну что уж теперь... — неопределенно отмахиваюсь я, — Давай я посплю, до утра не будем ничего убирать, а утром я подмету и стекольщика вызову. А то очень спать хочется, лады?

— Ну ладно, спи, хорошо хоть вернулся, я тут так волновалась! Тебя столько дней нет! Никаких вестей! Люди звонят незнакомые, тебя спрашивают...

— А кто спрашивал?

— Клим какой-то... Девушка какая-то...

— Ладно, — говорю, — давай до завтра отложим.

— Спокойной ночи, Лешенька! — говорит мама, выключает свет и тихо выходит.

Классная у меня мама все-таки!

Часть 6.
ВИРУС
(из дневника Лексы)

Лежу я, значит, в темноте, но мне не спится. Я и вообще последнее время стал редко спать, а тут мысли мучают. Если ты думаешь, что меня мучает по-прежнему мысль о том, что это такое со мной происходит — то вот и ошибаешься. Все, перегорело, переволновался. Какая, к ежам, разница? Ну происходит и происходит. Последнее время только и делаю, что бегаю по учреждениям и влипаю в сомнительные приключения. А мне это надо? А что мне надо вообще?

И сам себе отвечаю — работать. По-настоящему работать, в менеджменте, затем в политике. А не в цирке, в ежиков превращаться. Работать, работать, расти. Становиться выше, значимее, добиваться руководящих постов. А иначе так жизнь и пройдет впустую.

И сам себя спрашиваю — а на кой байт мне эти посты руководящие? И почему мне нельзя тихо себе и скромно работать программером? Получать зарплату, играть в игрушки, трындеть в инете, гулять с девчонками? Почему надо дни и ночи пахать, строить из себя большого начальника — с какой целью-то? Мне это надо?

И сам себе отвечаю — надо. Один раз жизнь дается, прожить ее надо с блеском. Как компьютерную игрушку пройти. Не застрять на первом же уровне, не закопаться в мелочах, а пройти все уровни доверху, до конца. И победить.

И сам себе удивляюсь — откуда такое честолюбие? В общем, ворочаюсь, с боку на бок, уснуть не получается. Ночь уже темная на дворе. Смотрю в потолок, и как-то так, шутки ради, перевожу глаза на инфракрасное зрение...

Прямо надо мной, в квартире этажом выше — дикая толпа народу, причем не гости у кого-то собрались, не пьют, не шумят, не танцуют. Сидят рядами, ждут команды. И в квартире ниже толпа народу. И по всему дому затаились...

У меня уже как-то нет сомнений, что это за мной. Тем более, прямо надо мной стоит треножник и на нем камера, судя по непроницаемо-черному объективу — тоже инфракрасная. Изучают, контролируют, сволочи. А рядом еще аппаратуры навалено, сетки какие-то, баллоны... Вот эти баллоны мне меньше всего понравились.

Ну зачем я им? Что им от меня надо всем? Первая мысль была — сматываться. Потом думаю — а мать как же? Но понимаю, что мать они не тронут, им я нужен. Ну, максимум вызовут, вопросов позадают всяких.

Так что надо сматываться. А пока что я лежу и делаю вид, будто ничего не замечаю. Сплю типа. А сам судорожно думаю — что делать, что делать? Куда? В окно? Расстреляют из автоматов в клочья, чую, что расстреляют. Эх, зря я на ту базу вообще полез, жил бы тихо, никого бы не трогал. А тут — то телевидение, то отделение милиции, то база. Ах, да, спецназ еще на той даче бандитской... Хорошо еще в Мавзолей не пролезал, а так — куда только не совался, и везде шуму наделал. Всех, кого только можно было, на ноги поднял, идиот. Но база — это совсем была глупость. Или тогда уже надо было того генерала убить и съесть...

Стоп, говорю себе. Перебор. Откуда во меня такая мерзкая мысль? Вот уже третий раз в голову лезет. Первый раз — еще в медсанбате, когда я только его облик принял. Ну там уж я так, отмахнулся. Второй раз — когда живой генерал позвонил Миняжеву, мне сразу подумалось — зря в живых оставил. Третий раз — сейчас. Ведь это же не моя мысль? Вообще не человеческая мысль! Мне такое и в голову бы не пришло! Так откуда? Кто внутри меня мне такие мысли диктует? Словно инстинкт какой-то. Прислушался я к себе — и точно, инстинкт: перевоплотился, убил, съел. Занял место, пошел дальше. Хорошая программа во мне сидит! И с каждым днем, я так понимаю, все сильнее она действует и сильнее!

Ладно, думаю, разберусь с этим обязательно. Но сейчас — главное вылезти отсюда пока не изловили. А как? Вниз ползти по вентиляциям всяким и трубам? А у них баллоны... Зальют вентиляцию кислотой или чем там, а потом меня на кусочки порубят как тот хобот форточкой. И по пробиркам распихают...

Тут мне вспоминается, как обрывок хобота ко мне сам на крышу приполз, и приходит в голову неплохая мысль. Вот только смогу ли? Прислушался к себе — смогу. Осталось только выбрать место. Подумал-подумал — вспомнил. Есть недалеко от дома небольшой скверик заброшенный, за деревьями гаражи, а рядом голубятня. Почему-то голубятня мне на ум сразу пришла — по аналогии что ли? В общем, стал я представлять мысленно эту голубятню и пути к ней, все возможные пути по воздуху, по земле — вот прямо отсюда, из комнаты, через окно. Понимаю, что главное тут — очень хорошо себе представить цель. Цель — голубятня. Готовился я так, лежал долго и все представлял себе как я лечу к голубятне... А потом слышу — машина во дворе проехала, и смотрю — зашевелились бойцы этажом ниже, напряглись. Ну, думаю, тянуть больше нельзя. Вперед!

Вот ты спросишь, как это у меня получилось? Не знаю. Отдал команду, уверовал в то, что это необходимо — и получилось. Скинул одеяло, чтоб не мешалось, на миг весь перемешался, превратился в амебу — и рассыпался ровно на двести пятьдесят шесть кусков. Почему именно так? Прикинул по массе примерно, выходило что так лучше всего.

Дальше я помню очень странно и смутно, как будто не со мной было. Что и неудивительно, верно? Помню только полеты, движения, крылья и цель — голубятня. Помогло то, что я пять часов провел в облике летучей мыши, запомнил каждой клеткой тела. И теперь рассыпался на мелкие куски и каждый превратился в летучую мышь. И я — то есть конечно мы — всей толпой рванулись в разбитое окно. Все сразу не влезли, кружились по комнате, махали крыльями. Затем полет — короткий и стремительный. Никакой погони, никаких выстрелов — это и понятно, обалдели они наверно от такого.

И вот прихожу я в себя — уже на крыше голубятни. Почему на крыше — не знаю. Я никаких особых команд себе на этот счет не давал. Шлеп, шлеп — все больше и больше прихожу в себя, ощущаю свое тело. Последний кусок пришлось ждать несколько минут, я уж думал не дождусь, случилось что-то. Мало ли что может случиться с одинокой летучей мышкой? Кошка сожрет, например, или бойцы подстрелят... Но нет, нормально. Подлетает ко мне крохотная тушка — у меня уже к тому времени глаза были, только в какой я форме был, сейчас уже не вспомню. Подлетает, короче, тушка — смешная такая, крыльями молотит, маленькая летучая мышка, только лицо — мое, человеческое. И глаза круглые, испуганные. Так и я не знаю что там с ней случилось и где задержалась. Я щупальце выпустил, заграбастал ее быстро — и стал целым. А затем по быстрому превратился в собаку, спрыгнул на землю мягко на все четыре лапы, и побежал по улице. Погони нет, бегу.

Неприятный был только один момент — остановился около автобусной остановки, пардон, по маленькому делу. Не у самой конечно остановки, я ж культурный человек, у деревца рядом. Остановился, лапу задрал как положено, и вдруг смотрю — стеклянная такая остановка, ну знаешь, из новых, и на ней плакат наклеен. «Пропала собака! Видевшего или знающего хоть что-нибудь, просьба позвонить по телефону. Огромное вознаграждение за любые сведения!!!» Прикинь? За любые сведения! А на плакате — мой портрет. То есть не мой человеческий, а мой в образе собаки. Причем снимок не очень резкий, увеличенный, и сделан знаешь где? Я узнал это место. Это вот на той самой бандитской базе, у выхода из гаража. Я стою в такой задумчивой позе, то ли это был момент, когда я оттуда только выскочил, то ли уже потом, когда слонялся вокруг и думал чего делать... Но факт — оттуда карточка. Кто меня там заснял? Не было там никаких фотографов. Только одна мысль приходит в голову — может спецназовцы штурм на видео снимали? Ну, типа, ошибки разбирать — кто не туда стрелял, кто плохо спрятался?

Вот, думаю, докатились ребята. Собаку разыскивают. Видимо постеснялись написать «особо опасная собака разыскивается в связи с террористическими актами»...

Не стал я сдирать этот плакат, дела свои закончил, лапу на землю опустил и поскакал дальше. Бегу, и кажется мне, что все на меня смотрят из окон. Особенно из освещенных. Почему-то в Москве ночью очень много освещенных окон. Ушел я в палисадники, во дворы, тихонько между кустов, по опавшей листве, пробежал еще пару дворов вглубь — и в подъезд один заскочил. Тихо вбежал на последний этаж, и еще чуть выше — и в комнатку машинного отделения лифта просочился сквозь щель под дверью.

И тут решил отдохнуть и, наконец, подумать что теперь делать — в спокойной обстановке. Вид я принял не совсем человеческий, чтобы не мерзнуть, а сам не знаю какой. Лицо человеческое, а сам как медвежонок мохнатый. В лифтерке этой кресло стояло посередине — гнусное, но целое вроде. И бутылки рядом. Лифтеры сюда пить что ли приходили? Сел я в это кресло, думаю.

Просканировал помещение инфракрасным взглядом — никого вокруг. Только кошка вдалеке по чердаку бродит. А внизу — люди в квартирах спят. И у меня сразу первая мысль — все понятно, пробраться в квартиру, убить-съесть, принять облик.

Стоп, — говорю себе, — что за бред такой дикий? А изнутри кто-то словно бы долбит настойчиво. все сильней и сильней — убить-съесть-превратиться, убить-съесть-превратиться, убить-съесть-превратиться... Словно бы даже голос раздается, но не в ушах, а внутри головы. Не, говорю себе, так у нас дело не пойдет. Что ж это за тварь такая во мне поселилась? А внутри опять: «Надо! Убить-перевоплотиться!»

И тут мне приходит мысль такая интересная — посмотреть у себя внутри головы, что там за голос такой завелся? Пытаюсь я организму своему дать команду такую, и вдруг встречаю решительный отпор. Как бы тебе объяснить-то? Ну вот однажды я пытался стать прозрачным. Не помню, уже рассказывал тебе или нет, но был такой момент — очень стать прозрачным хотелось. Дал команду — организм отвечает, типа не могу, извини. Ну никаких проблем, я ж понимаю — способности тоже не безграничны, в амебу — пожалуйста, в стаю мышей — с трудом, но можно, а вот прозрачным — никак и ни в какую. И никогда не выйдет. Не могу сказать как организм мне отвечает, но не словами конечно. Просто дает понять — невозможно. А вот тут совсем другое дело. Ответ я получаю не то чтобы «невозможно», а совсем другой ответ: «возможно, но запрещено». Нет права доступа — примерно так это формулируется, если перевести на язык слов.

Понимаешь уже, да?! Смекаешь уже в чем дело? Что я в этот момент почувствовал? Если ты думаешь, что страх или разочарование — очень даже сильно ошибаешься. Ты представляешь, что это такое — когда профессиональному, можно сказать, хакеру, компьютерному взломщику вдруг сообщают в резкой форме, что у него нет прав доступа?!

Это, скажу я тебе, все. Труба полная. Не знаю уж какие инстинкты там у меня внутри сидят насчет убить да съесть, но инстинкт хакера — его так просто не вытравишь, это уже на всю жизнь.

Так, думаю... Значит прав у меня нет? Доступа у меня нет в собственную башку? Вот как у нас интересно все получается, да? Раз у меня нет доступа к себе в башку, то значит у кого-то этот доступ есть? Кто-то, выходит, мою башку администрирует, выражаясь профессиональными терминами? А меня пускает только ресурсами попользоваться — тело превращать и прочие дешевые цирковые номера. А сам свою линию гнет? И тут у меня в груди поднимается такой азарт давно забытый — ты себе не представляешь! Щас, думаю, щас я тебе покажу право доступа! Я тебе такое право доступа устрою — вовек запомнишь! Я не знаю, кто ты, но ты крепко нарвался. Я тебе сейчас покажу кто такой Лекса и что у него с правами доступа...

Сказать-то я это сказал, мысленно кулаки сжал, а вот дальше и призадумался на некоторое время. Это ж не компьютер, как же я свою голову взламывать буду? Но думал я так недолго. Чего там, все то же самое. Нужно исследовать и найти дырки в программе. Не может же быть, чтобы дырок не было? В эти дырки надо внедриться. И первым делом нужен инструмент. Не знаю как это и что будет, но первым делом мне нужен инструмент для взлома. Отладчик такой специфический, чтобы просматривать. Содержимое головы, разумеется.

Стал я думать, где бы мне его взять. Тыкаюсь туда, сюда, пару раз даже форму головы поменял — вытянул вверх лоб, убрал его совсем, да толку-то? Дело-то не в форме. С формой мне играть позволяют как угодно...

Не знаю, сколько я так сидел, часа два наверно, устал жутко. И один ответ — нет прав, нет доступа. Чувствую — жрать хочется. И тут сразу подсказывает мне кто-то изнутри — спуститься вниз, убить, съесть, перевоплотиться...

И тут я, словно на интуиции, говорю сам себе: ну да, чувак, конечно! Так и сделаю! Все правильно, так и надо. Спуститься вниз, убить. Все, уже иду...

И чувствую — напряжение внутри спало. Я только сейчас почувствовал какое было напряжение все это время — уж очень сильно меня подталкивали к этой мысли. Так вот, напряжение спало, я встаю с этой мыслью — убить и съесть. Совершенно спокойно, так и надо. Даже делаю два шага к двери. И тут вдруг резко останавливаюсь и очень быстро, пока никто ничего понять не успел, мысленной скороговоркой: «Стоп! Не получается!» И на меня внутри опять обрушивается такая тяжесть психологическая! Но я тут же продолжаю, и если это обращение выразить словами, будет примерно так: «Проклятые человеческие инстинкты мне мешают! Надо срочно забраться в голову и уничтожить проклятые человеческие инстинкты! Чтобы убить, съесть и продолжать нужное дело! Вот единственный путь! Срочно! Не задумываясь!»

И оно сработало!!! Не сразу, правда, на секундочку напряглось, а затем пустило меня в голову. Вот ты спросишь, как это представить физически? Ну, смотри, во-первых, ты ж понимаешь, что времени особо у меня не было, тут надо было все быстро делать. Выглядело это так, будто на меня обрушился сразу целый шквал информации. Целая вселенная информации. И вот что я сделал правильно — я первым делом запросил визуализацию.

Вот ты спросишь, что такое визуализация? Дело в том, что работать с голыми потоками информации человек не приучен. Это только в дешевых фильмах зрителю показывают лобастого ученого, который сидит перед экраном и читает миллионы проплывающих цифр, типа понимает в них что-то. На самом деле бред это полный. Нет такого человека, который может вот так сходу понимать суть миллионов цифр, глупость это, и не нужно никому. Это как если бы телевизор вместо картинки выдавал тебе таблицу цифр — яркость каждой отдельной точки экрана.

Поэтому самое первое дело в работе с информацией — придумать способ визуализации. То есть привести цифры, или что там у нас, в такой вид, чтобы это можно было отразить доступно для понимания. Например диаграмма или график — это самое простое.

Так вот, я запросил визуализацию содержимого головы в виде трехмерного пространства. И получил... Сработать-то штука сработала, да как. Оказался я в той же лифтерке, только рядом с собой. В смысле вот он я сижу на кресле — лохматая зверюга с грустными глазами, но сам я при этом будто точка бесплотная и себя со стороны вижу. И вообще со всех сторон могу смотреть, ну как трехмерная графика. Оглядываюсь вокруг — а нет, лифтерка-то не совсем лифтерка. Очень уж она схематичная. Выношу точку обзора на улицу и вижу: Москва тоже схематичная дальше некуда, поднимаюсь выше — земной шар вижу, а над всем этим Луна, Солнце, звезды — совсем уже нулевые с точки зрения подробностей. И понимаю, что это все очень логично конечно, только пользы мне пока от этого маловато.

То, что содержимое головы это макет вселенной в натуральную величину — как раз понятно. Тебе понятно? Мне сразу понятно. У нас же в голове тонны самой разной информации — какие улицы города куда ведут, как дома выглядят, где находится Австралия и что она из себя представляет, где живут наши близкие знакомые, как выглядит своя комната, в какой ящик стола последний раз пассатижи кинул — в общем такое количество информации, что если ее собрать и визуализовать — то как раз и получится макет вселенной. Где-то подробный очень, когда дело касается собственной комнаты и письменного стола, а в остальном — очень схематичный. А местами может и вообще не соответствовать истине. Но все равно это целая вселенная, и каждый человек ее в своей голове таскает. Полетал я бесплотной точкой по этому макету, поудивлялся — но ничего не скажешь, действительно — только то, что я помню, то и отражено, а в остальном бесформенные пятна. Даже огорчился, до чего ж я плохо Москву знаю, вот что значит своей машины нет.

В общем, летаю я, летаю, но это не то, что мне нужно. Это конечно содержимое моей головы, да только одна география. А помимо этой географии мне надо до психологии добраться и там уже поковырять и посмотреть где какой доступ...

Вернулся я в символическую лифтерку, подлетел к собственному символическому телу, точнее к его макету, и влетел в его голову. И снова попал в тот же самый макет!

Нет, думаю, дуришь. Это уже рекурсия гиблая. Хватит мне географию, мне психику мою визуализуй. Только вот в виде чего? Почему-то первое, что на ум пришло — такой замок средневековый. Смотрю — в небе, над макетом земного шара, появилось громадное облако, а на нем замок — с двенадцатью башенками, с часовнями, стена крепостная — все как положено. Штука сработала! Выдали мне психику! Поднялся я вверх, и этот замок передо мной крутится как трехмерная модель компьютерная. Замечательно! Теперь только осталось разобраться что здесь к чему и чего означает...

И начал я разбираться. В смысле забрался внутрь замка и стал там бродить по залам и лестницам. Ну, надо сказать, замок не в самом лучшем состоянии — штукатурка посыпалась, мусор на полу, беспорядок. Причем наверху, в башнях, вроде все нормально, евроремонт там и все такое, но вот чем ниже спускаешься — тем порядка меньше. Ниже третьего этажа вообще спуститься нельзя, до того там все забито мусором. Ну, мусором — это самый подходящий термин, на самом деле понятно, никакой это не мусор, а старые комплексы, предрассудки и прочая чушь. В подвальные помещения — так вообще пробиться нереально, даже такой бестелесной точкой как я сейчас. Что там у меня валяется — одному Богу известно. Да и не у меня одного, ты не думай, это ж у всех людей психика одинаково устроена.

У меня сразу мысль такая — как бы не рвануло в один прекрасный день, мало ли чего там в подвалах. А то как долбанет — и крыши у замка нету. Но, в общем, с этим я пока разбираться не стал, вылез наружу и посмотрел на фундамент.

Фундамент у меня хороший, каменный. Инстинкт самосохранения, инстинкт размножения — эти две глыбы самые здоровенные, на них все и держится. Я их так сразу и подписал чтобы не путать. А кроме них еще много всяких инстинктов помельче, я там все искал какую-нибудь фиготку типа «тяга к прекрасному», но не нашел. Потом нашел, на верхних этажах. А в фундаменте ее нету, и не потому что я такой балбес, а просто не из фундамента штучка. Покопался я там, покопался — интересно. Я и раньше иногда догадывался какие мотивы мной двигают, но тут так все наглядно, что уже никаких сомнений не остается.

Но дело-то не в этом! Байт с ним, с фундаментом и замком, это все мое, родное, что я всю жизнь ощущал как свойство натуры, а сейчас увидел на макете в виде кирпичной кладки. Самое интересное — нашел я там постороннюю штуку. Изображалась она визуально как такая железная рама, наподобие строительных лесов, которая с одного боку мой замок опоясывает снизу доверху. От самого фундамента и вверх. И наверху, выше всех моих башенок, выпирает здоровенная железная мачта с флажком серебристым. И я так понимаю, что эта мачта моим поведением и двигает последнее время.

Ладно, думаю, я тебе покажу... Хотел я сразу этот флажок обломать и мачту к черту снести, но старая хакерская привычка — не делать ничего, пока не поймешь как работает.

Стал я разбираться — смотрю, вся эта конструкция чужеродная очень крепко окопалась в голове у меня. Насквозь в фундамент проросла, к стенам замка прикипела — в общем, на совесть сделано. Если развалить ее сейчас — от психики может ничего не остаться. К тому же там наверняка сигнализация какая-то стоит, и все такое. Но кое-какие рожки я все-таки пообломал.

Во-первых, нашел то место, где стояла простенькая защита, запрещавшая мне доступ в собственную психику... Я не буду объяснять как это и чего, и как я нашел, потому что не поймешь. Я-то вижу это все в визуализации в виде здания, а кроме того знаю — чувствую — что там какой кирпич значит. В общем, нашел я блок доступа и отрубил его к черту чтоб не мешал мне по собственным мозгам лазить. Проверил внимательно вокруг — нет ли каких-нибудь ловушек и прочего. Да нет, нету, никто не думал что блок доступа ломать будут.

Затем полез я смотреть фундамент этой железяки. Мама родная... Вот это диверсия. Тут тебе и «убей-съешь», и такие гадости, что дальше некуда. Причем они только начинают ко мне в фундамент заползать, такими металлическими щупальцами в каменную кладку врастают, и страшно подумать чего будет если врастут окончательно.

Ну я конечно щупальца-то этой штуковине пообрубал. Думаю, они будут снова расти, ну что ж — придется заходить время от времени к себе в башку, следить за порядком.

Была у меня поначалу такая мысль вообще поковыряться и снести к ежам всю эту железную конструкцию. Но не решился. Чую — опасно. Осторожно это надо делать, разобравшись. Ну а потом — эта же конструкция, помимо всего прочего, и занимается у меня метаморфозами тела. То есть получает от меня команду в кого превратиться, обрабатывает и дает сигнал клеткам. По крайней мере этот механизм я там нашел. Не знаю как он работает, но это именно та штука.

В целом картина выходит такая: главная цель у этой посторонней штуки — постоянно толкать меня вверх по служебной лестнице. Чтобы мне не сиделось, хотелось ползти к вершинам. Кому это нужно, зачем — этого я не понял. Зато выяснил примерно, когда эта штука начала у меня в голове выстраиваться и разворачиваться — в аккурат с того дня как я на дачу ездил и пару дней из памяти вылетели, ну помнишь, я рассказывал? Вот с того момента она растет и крепнет. И превращениями тела тоже управляет. И что радостно — очень удачно я попал к себе в голову. Как раз у этой штуки такой этап в развитии, когда она уже может управлять всем моим телом как угодно, но в психику еще врасти толком не успела, и управления над ней не захватила. Ну не считая этих настойчивых рекомендаций пойти кого-нибудь прибить да перевоплотиться...

Неделя раньше — и мне никто не смог бы предоставить путь внутрь головы, вот эти замки построить, показать как чего устроено, это ж тоже ее работа. А неделя позже — и меня бы никто не пустил копаться в голове, даже обманным путем.

В общем, в тот раз я ничего серьезного делать не стал внутри — только щупальца этой штуковине пообрубал немного, и вышел. В смысле — вышел в реальный мир.

Ощущаю, что сижу я на кресле этом разломанном в лифтерке, но уже эффект налицо — никто внутри не стучит, не призывает никуда — карьеру делать, в людей перевоплощаться. Отключил я поганую программу. На всякий случай проверил — вошел еще раз к себе в голову — все нормально, макет вселенной кружится, замок в облаках висит. Пускает-выпускает, все как должно быть. Попробовал превратиться в кого-нибудь, превратился в Ленина, затем в собаку, затем в амебу — и снова в помесь человека и медведя. Нормально, работает. И так мне свободно на душе стало, ты себе не представляешь! Словно свалился груз, который я таскал с собой полгода.

Вдохнул я, плюхнулся на пол и втянулся в щель под дверь. Пронесся по ступенькам железным к люку наверх и просочился на крышу. Встал в полный рост, смотрю вокруг — красота, Москва ночная перед рассветом. Хоть и спальные районы, но все равно красота. Коробки, коробки многоэтажные, кое-где даже окна светятся всю ночь. А где не светятся — там спят люди. И в каждом спит своя вселенная, и свой замок — из своих мыслей, стремлений, комплексов. Не чудо ли?

— Только спокойно. — вдруг слышу за спиной очень знакомый голос.

И по спине бегут мурашки, потому что очень знакомый голос. Я оборачиваюсь — медленно... И вижу — стоит фигура в черных кожаных сапогах и кожаном плаще. Плащ тоже черный, слегка колышется на ветру. А лицо... А лицо мое!

— Привет! — говорит мне фигура и ухмыляется типично моей ухмылкой, которую я в зеркале привык видеть.

— Здра-а-авствуй. — говорю. — Кто такой, что надо, как звать?

— Не очень ты нынче дружелюбен. — говорит фигура. — А меня звать никак не надо, можно просто на ты.

— Ну и? — говорю.

— Что «и»?

— Ты ж мне что-то сказать хочешь? Слушаю тебя.

— Что ж ты, — говорит фигура, — от людей бегаешь? Люди с тобой поговорить хотят, а ты бегаешь?

— И что ж за люди такие? — спрашиваю.

— Разные люди. — говорит фигура и начинает превращаться.

Наверно когда превращаюсь, это со стороны тоже так выглядит неэстетично — черты лица вдруг теряют резкость, становятся серыми, рыхлыми как пена, а затем обретают новую форму. Плащ на секунду тоже расплывается, и тут до меня доходит — никакой это не плащ! Это кусок той же самой телесной протоплазмы! Если бы до меня раньше дошло плащ себе выращивать с сапогами, то я бы и ходил всюду как человек, и не пришлось бы наматывать круги по городу то птицей то собакой... Как же мне такая простая вещь в голову не пришла — одежду прямо на себе выращивать? К тому же такую, кожаную — чего уж проще? Но главное-то не в этом — значит я не один такой в мире...

Тем временем фигура принимает очертания и превращается... ты уже догадываешься в кого? В Клима. Стоит и зырит на меня, сверлит своими глазищами.

— Ну, здравствуй, — говорю, — мутант Климентий. Интересно, как ты меня нашел?

— Пробил. — ухмыляется Клим, — Я б тебя где угодно пробил. По братве, по ментам и по яндексу.

— Ну-ну, — говорю, — И чего тебе от меня нужно?

— Откуда ты взялся?

— А ты сам, — говорю, — откуда взялся? Трижды мутант советского союза?

— Я первый спросил! — говорит Клим, ну прямо детский сад.

А чего мне скрывать?

— Ниоткуда не взялся. Жил себе, учился, на компьютере в игрушки играл. Потом раз — и научился тело менять.

— Давно? — спрашивает Клим.

— Полгода.

— Вот и я полгода... — задумчиво произносит он, — А Юрген — восемь месяцев.

— Кто такой Юрген?

— Мутант, такой же как и ты. Только в Австралии появился. Чуть президентом не стал.

— Ну так станет еще... — усмехаюсь я.

— Не станет. — говорит Клим деловито, — Утопил я его.

Я обалдеваю, и по коже такие мурашки бегут ледяные. И верю — ведь правда. Сказал бы он что расстрелял, повесил, сжег — одно дело, но утопил... Сразу вспоминается страх давний, когда в санпропускнике с Миняжевым стояли, что кругом толща воды... Но главное — таким он спокойным тоном это произносит, что мне жутко делается. Вот так вот запросто — утопил человека.

— А за что ты его утопил?

— За то же, за что он утопил Джексона с Вангом и Луизу.

— А это кто такие?

— Тоже местные австралийские мутанты.

— Не понял. — говорю, — Расскажи подробнее?

— О'кей, — говорит Клим, — Слушай. Полгода назад в Аделаиде появились мутанты, месяц назад они начали действовать. Нападали на людей, убивали их и принимали их облик.

— Занимательно. — говорю, — Занимательно.

— Занимательно, что они появились на два месяца раньше чем я.

— У тебя есть теория на этот счет?

— А у тебя нет теории? — удивляется Клим.

— У меня было много теорий. — говорю, — Да только ни одна не подтвердилась.

— Все очень просто. — говорит Клим. — Это вторжение. Кому-то выгодно, чтобы у власти в России и в Австралии были мутанты.

— И кому это выгодно? — удивляюсь я, — Штатам?

— У тебя есть другие предположения?

— У меня было много предположений. — повторяю я, — Не подтвердилось ни одно.

— Тогда слушай меня и делай то, что буду тебе говорить я. Понял?

— А ты, пардон, кто?

— Госбезопасность.

— И какого именно «гос»?

— Российского.

— И давно ли?

— Два месяца.

— Ясно. — говорю, — Товарищ мутант. Агент США...

— Я не агент США. — быстро говорит Клим.

— А кто ж ты, мутант американский?

— Я случайный.

— Случайный? — усмехаюсь я, — Фантастика. Случайный мутант на службе Родины? И чем же ты служишь Родине?

— Еще раз. — говорит Клим твердо, — Еще раз объясняю ситуацию. В Австралии появились четыре мутанта и начали борьбу за власть. Один оказался сильнее, и уничтожил остальных. С ним справился я — это был мой долг и мое задание.

— Во как, — говорю, — задание. А с тобой кто в России справится когда ты начнешь за власть бороться?

— Я не борюсь за власть. — говорит Клим, и такую твердую точку ставит в конце фразы, что так и слышится: «это она сама за меня борется...»

Ох, не нравится мне этот тип... Ну, думаю, сейчас я тебе врежу.

— Совсем не борешься? — говорю, — Карьеру не делаешь? От простого пацана в главари группировки?

Делаю паузу, и по глазами его замершим понимаю что угадал, в самую точку попал. И продолжаю:

— От главаря группировки — в госбезопасность. От госбезопасности и до президента недолго дослужиться?

— У меня нет такой программы. — говорит Клим.

— А какая у тебя программа? — спрашиваю, — Может быть у тебя альтернативная программа есть, на черный день? Убить-съесть-перевоплотиться?

И понимаю, что снова попал.

— Ясно. — говорит Клим, — Я так и думал, что мы с тобой не сработаемся. А жаль. Зря мы тебя так долго пасли.

— Хорош гусь, — говорю, а сам постепенно напрягаюсь, потому что понимаю, что он на меня может броситься в любой момент, — Значит ведешь себя как твой австралиец? Удаляешь конкурентов?

— Нет у меня конкурентов. — говорит Клим, — Вот только ты объявился. Но ты мне не конкурент.

— Так вот, — говорю, — Послушай сначала что я тебе скажу. И ты и я — все мы заражены одним вирусом, типа компьютерного. И у каждого в голове сидит программа — добиться власти, понятно? Только я свою программу уже обезвредил. И если ты меня послушаешь — я тебе расскажу как это сделать, и помогу.

— Очередная бредовая теория? — ухмыляется Клим.

И я понимаю, что ни одному моему слову он не верит, и вообще я для него враг номер один.

— Послушай, — говорю, — А вот если отбросить эту неприязнь...

— Бредишь. — перебивает Клим, — У меня нет никакой к тебе неприязни.

— Ну допустим. — говорю, — Давай сделаем так: ты выскажешь свои мысли и докажешь их, а я тебя выслушаю. А затем я...

— Не находишь, что здесь не самое удобное место для разговора? — Клим обводит рукавом плаща пространство крыши.

— Я бы, — говорю, — предложил ко мне поехать, да там засада ваша.

— Поехали на природу пообщаемся. — предлагает Клим, — От чужих глаз долой.

И я чую, что он что-то замышляет, но понимаю, что все равно другого пути нет. Да и что он мне может сделать? Хотя, он ведь уже убил одного мутанта...

— Ну поехали, — говорю, — а куда?

— Знаю я одно тихое местечко недалеко отсюда — лес, озеро, тишина.

— Ну полетели. — говорю, — Полетели? Летать умеешь? Птичкой?

На лице Клима странное выражение, тонкие губы изгибаются словно в усмешке и справа во рту показывается небольшой клык — не то удивление, не то презрение.

— Тачку поймаем. — говорит Клим, — За мной.

Разбегается и прыгает вниз с крыши! Я обалдеваю! Но Клим в воздухе распластывается большим пятном и мягко шлепается на землю. Секунду лежит — большой бурой лепешкой, а затем словно невидимая рука поднимает с земли платочек: лепешка поднимается пирамидкой, и вот уже на земле стоит в своем плаще Клим и смотрит вверх на меня, давай, мол, прыгай.

А я смотрю вниз — и понимаю, что сейчас грохнусь и на клочки. Не умею как Клим, не знаю как он это делает. Зато я умею в летучих мышей превращаться, а Клим, видимо не летающий. Я даю команду собраться внизу, рассыпаюсь на двести пятьдесят шесть летучих мышек, и планирую вниз. Внизу принимаю вид полумедведя, но тут же сосредотачиваюсь и отращиваю себе плащ.

Это получается не сразу. Сначала я стал наподобие чугунного памятника в плаще — монолитный. Стою и шевельнуться не могу. Но затем я прорубил в чем фишка и отрастил себе плащ как складку кожи прямо от спины. Получилось вроде нормально.

— Дурак, — говорит Клим, — От плеч расти и вниз.

Я убираю плащ и выращиваю его от плеч — действительно так удобнее. Только не получается у меня плащ черным, почему-то белого, телесного оттенка.

— А как ты цвет меняешь? — спрашиваю Клима.

— Потом поговорим. — отвечает он, разворачивается и шагает по двору.

Мне ничего не остается, как семенить за ним. Попутно я принимаю свою настоящую форму, только выращиваю ботинки на голых ногах. И скажу тебе, на ходу это делать очень нелегко. Сами-то ботинки еще ладно, что-то типа утолщения на ногах, но вот подошву вырастить оказалось трудно. Поэтому я на миг остановился, когда мы мимо дворового турника проходили, повис на нем, поджал ноги и отрастил подошвы как следует — крепкие, почти костяные, только чтоб гнулись. И высокие. Клим остановился вполоборота и презрительно на меня смотрит. Куда он торопится?

Наконец вышли мы на улицу, Клим стал ловить машину. Я подхожу к нему:

— А деньги у тебя есть?

Клим молча сует руку в карман плаща, вытаскивает пачку денег, показывает мне и прячет обратно.

Я в шоке. Каким образом он таскает их с собой? Хотя я ведь тоже таскал с собой сим-карту от мобильника. Куда же она кстати делась? В какой момент я ее потерял? Тем временем останавливается машина. Неплохая, иномарка. К тому же с правым рулем. Зачем водителю подвозить в городе на улице незнакомых людей в плащах?

Клим шагает к ней, у иномарки медленно опускается окошко.

— На Истринское водохранилище! — говорит Клим.

— Не-е-е... — усмехается мужик, — Я совсем не в ту сторону.

Окошко поднимается. Клим кладет на окошко палец и смотрит на водителя. Окошко перестает подниматься. Клим оборачивается ко мне:

— Садись, поехали!

Сам обходит машину по кругу, открывает дверь и садится рядом с водителем. Я в недоумении, но сажусь на заднее сидение и захлопываю дверь. Машина трогается с места, разворачивается на пустынном шоссе и едет в противоположную сторону.

— Ваш человек? — говорю Климу и киваю на молчаливого водителя.

— Случайный.

— А как ты его уговорил? — удивляюсь я.

Клим оборачивается и долго смотрит мне в глаза. Взгляд у него неприятный, колючий, но я выдерживаю.

— А ты еще так не умеешь? — ухмыляется Клим. — Людей подавлять не научился еще?

— Да уж куда нам. — говорю, — А ты вот летать не умеешь.

— Кто тебе сказал, что я летать не умею?

— А что, умеешь? И делиться на части умеешь?

Клим ничего не отвечает. Я молчу еще некоторое время, затем говорю задумчиво:

— Интересно, что водитель о нас подумает с такими разговорами. Наркоманы?

— Он ничего не думает. — говорит Клим, — И ничего не слышит. Просто везет нас.

— Ясно. — говорю, хотя ничего мне не ясно, — А денег ты ему сколько заплатишь?

— Жизнь дороже денег. — говорит Клим, — Жизнь я ему оставлю.

И хотя он сделал упор на слове «жизнь», но мне все-таки почудилось будто он выделил слово «ему». И после этих слов разговаривать с Климом уже не хотелось. А хотелось сбежать от него куда подальше. Но сколько я ни придумывал разных идей типа просочиться сквозь дверь на ходу — ни одна не показалась мне удачной.

Я не засек сколько мы ехали. Выехали за город, понеслись по шоссе, свернули, еще раз свернули. В конце долго петляли асфальтовыми тропками внутри ночного поселка, затем выехали на грунтовку и заехали в лес. Водитель словно сам знал куда ехать. Наконец машина остановилась, Клим вышел и махнул рукой. Я вылез вслед за ним, все-таки кинув водителю: «спасибо, до свидания».

Машина тут же дала задний ход, чуть не съехав в канаву, затем газанула и уперлась капотом в орешник, снова подалась назад, развернулась и унеслась прочь по грунтовке.

Я осмотрелся. В лесу светало, но было еще сумрачно. Грунтовка шла прямо и терялась за поворотом. Клим, ни слова ни говоря, отправился по ней. Я пошел следом.

За поворотом вдруг блеснуло — это оказалась поверхность большого озера. Опушка леса здесь была совсем прозрачной, земля покрыта ковром хвои, из которой поднимались столбами образцово-безупречные сосны. Казалось будто они держат в этом месте низкое предрассветное небо.

Колея сворачивала и шла вдоль берега влево. Клим пошел направо, хрустя мхом и шишками. Я поплелся за ним. Через некоторое время Клим подошел к берегу и спустился с миниатюрного обрывчика к плещущейся воде. Сел на корточки, задумчиво провел рукой по поверхности, посмотрел на свою руку, отряхнул ее, и только тогда повернулся ко мне.

— Ну а что ты еще умеешь делать? — спрашивает он, сверля меня глазами.

Я почувствовал, что мне очень хочется убежать. Понял, что он меня сильнее, знает это и играется как кошка с мышкой. Что так покорно приехать сюда с ним — это было непозволительной ошибкой. Хотелось закрыться руками, отвернуться от этого пронизывающего взгляда, спрятаться, скрыть все, что только можно. Но я понимаю — именно такой реакции он от меня и ждет.

И тогда я наоборот, давлю в себе страх, и смотрю на него честно и открыто. Чего мне скрывать? И сразу чувствую, как его давление и агрессия проходит мимо меня, никак не задевая.

— Превращаться умею в кого угодно. — говорю, — от зверя до амебы. Летать. Рассыпаться и собираться.

Клим в недоумении. Видимо даже не тем, что я умею рассыпаться, а тем, как спокойно и уверенно я с ним разговариваю.

— Расскажи, как ты рассыпаешься и собираешься?

— Расскажу. — киваю я, — А ты сначала расскажи как ты меня нашел?

— Сложного тут мало. — говорит Клим, — Тебя пасли уже давно и основательно. И когда ты в окно вылетел стаей, и когда по улицам побежал собакой.

— И как же это так можно выследить?

— Не проблема для спецслужб. — говорит Клим, — Есть бинокли, инфракрасные устройства слежения, спутники.

— Значит меня по инфракрасному спектру пасут?

Клим кивает.

— А сейчас нас тоже пасут? — спрашиваю я.

— Тебе это очень важно знать? — Клим смотрит на меня пристально.

— Интересно.

— Да, сейчас нас пасут со спутника. Если ты надумаешь бежать — тебя будет видно отовсюду. Я удовлетворил твое любопытство?

— Тогда ответь на мой вопрос — как ты рассыпаешься на части?

— Здесь нет ничего сложного. — говорю, — Только вряд ли ты поймешь, потому что не программист, верно? Ты же не компьютерщик?

— Не долби мозги. — говорит Клим, — Объясни так, чтобы я понял.

— Сложно это, — говорю, — но попробую. Вот ты думаешь, рассуждаешь, отдаешь команды — кто это делает?

— Я.

— Правильно, но кто — ты?

— Я.

— Ну ты, ты. Но кто ты? «Я» — это твой центральный процессор, центральная программа. А бывают еще и подпрограммы. Вот когда ты рукой ловишь брошенное яблоко — ты же не сам мысленно рассчитываешь в какую точку пространства поставить руку? Это рассчитывает отдельная подпрограмма, а ты ей просто даешь команду — поймать яблоко.

— Ну и?

— И ты просто программируешь заранее разбить свое «я» на такие автоматические подпрограммы, и каждой даешь команду собраться в одном месте.

— Непонятно. — качает головой Клим.

— Отруби себе руку для начала. — советую я, — И приставь обратно.

Клим поднимает ладонь и долго на нее смотрит. Его ладонь начинает гнуться, распухать, и снова принимает нормальный вид.

— Запястье тоньше. — советую я.

Клим делает запястье тонким, еще тоньше, еще — вот уже кисть болтается на тонкой длинной ниточке, как будто рука была слеплена из жвачки. Наконец он не выдерживает, хватает второй рукой кисть и резко обрывает. Оборванная нитка втягивается в культю.

— Теперь приставь обратно. — говорю ему.

Клим приставляет оборванную кисть к культе, только не правильной стороной, а ладонью, как будто затыкает культю тряпкой. И ладонь врастает, теряет форму, культя набухает и вырастает новая кисть.

— Есть. — удовлетворенно говорит Клим.

— Ну вот, это сращивание обрывков. А тут просто надо дать задание. Преврати кисть в птицу. Ты вообще сам в птицу превращался?

Клим бросает на меня взгляд исподлобья, но ничего не отвечает. Черт его знает что он умеет, а что нет.

— Теперь, — говорю, — расскажи ты мне, как ты с крыши падаешь и не разбиваешься? Как цвет меняешь?

Клим не отвечает, он неподвижно смотрит на свою кисть. Кисть вдруг вытягивается и превращается в отвратительную многоножку ярко зеленого цвета. Мне становится не по себе. Многоножка падает на песок и бежит вдоль воды ко мне. Ее ноги издают противный шелест — то ли скрипят суставы, то ли она топает по песку. Я отпрыгиваю в сторону. Клим растягивает губы в усмешке. Многоножка сворачивается полукругом и бежит в обратную сторону. Добегает до Клима, резко прыгает вверх, ударяет его с размаху в лоб и втягивается внутрь головы. А из культи появляются пальцы и вырастает новая кисть.

— Ясно. — кивает Клим. — Молодец. Да только я все равно круче.

— Детский сад, — говорю, — кто круче. Будем пиписьками меряться?

— Можно и померяться. — говорит Клим и прищуривает глаз, — Дотянешься до того берега?

— Поделись лучше опытом, — говорю, — как ты цвет меняешь?

— Да тебе мой опыт не пригодится. — говорит Клим медленно, — Я тебя сейчас топить буду.

— Да ну, — стараюсь говорить самым спокойным и будничным тоном, — глупости какие. Зачем тебе?

Но Клим уже привстает с корточек и смотрит на меня. Наверно думает, что я не выдержу и побегу от воды. Наверняка у него есть свой план на этот счет. И я на всякий случай медленно перевожу глаза в инфракрасный спектр. Смотрю на Клима — и вдруг замечаю у него глубоко в груди квадратный предмет, который инфракрасного спектра не излучает. И понимаю что это рация. Вот только работающая или нет?

— Зачем тебе, — говорю, — меня топить?

— Не место тебе среди людей. — говорит Клим и идет на меня.

Не спеша идет, вразвалочку. Уверен в себе на сто процентов. Какой-то у него есть план. Или способность. Или умение? Что-то надо сделать, чего он никак не ожидает...

— Сынок ты, — говорю, — я тебя круче в сто раз, ничего ты со мной не сделаешь. Я такое умею, что тебе и не снилось.

Резко подпрыгиваю, в воздухе превращаюсь в здоровенную амебу-кляксу и плюхаюсь в воду, обдавая Клима брызгами.

И дальше уже не вижу что там происходит, потому что срочно превращаюсь в рыбу. В рыбу мне превращаться не доводилось ни разу. Хотя из всех зверей я, пожалуй, лучше всего знаю именно ее устройство. Ну кто может сказать что он изучил устройство курицы? Или свиньи? Мясник может сказать. Или домохозяйка опытная. Но я-то курицу ни разу не разделывал. А рыбу — сколько угодно, чего ее разделывать? Одно только устройство воблы знакомо каждому любителю пива. И все знают, где у нее мясо, где голова, где жабры и как устроен плавательный пузырь. Поэтому я мысленно представил, что я вобла и мгновенно сделал трансформацию. Плавательным пузырем я запасся заранее — набрал воздуха перед прыжком и теперь собрал его внутри. С формой туловища тоже получилось неплохо, хотя наверно слишком вытянуто в длину, не вобла, а прямо мойва какая-то. С чешуей я морочиться не стал — не время чешую строить, бывают и гладкокожие рыбы. А вот с жабрами вышел облом. Получились уши. Я убрал их, снова вырастил — все равно уши. Кожаные или костяные — но уши. И вырастить орган, который бы мне из воды кислород фильтровал — это никак не вышло.

Но делать нечего, надо сматываться. Я взмахиваю хвостом и лечу вперед. Это у меня получается неплохо. Затем сжимаю плавательный пузырь и ухожу на глубину. Глаза в воде пришлось перестроить, я фокусировал взгляд туда-сюда, пока не понял, что вокруг чернота и все равно ничего толком не увидишь ни в инфракрасном спектре, ни в обычном.

Захотелось дышать. Я рвусь к поверхности, колыхающемуся зеркалу в вышине. Высовываю морду — уж не знаю, рыбья она сейчас или человеческая, делаю глубокий вдох и снова ухожу на глубину. И изо всех сил продолжаю грести к противоположному берегу.

В общем, доплываю до берега, вылезаю на сушу, обращаюсь в себя самого в плаще и сажусь, жду. Совсем не страшная оказалась вода, чего ее бояться? Хотя если держать на глубине и не давать дышать... Но кто и как меня может держать на глубине?

Тут распахивается вода и появляется огромная зубастая морда. Просто гигантская. Я от неожиданности подпрыгиваю, превращаюсь в летучую мышь и взлетаю над озером. Делаю круг и смотрю чего делается. А там Клим вылезает на берег. Сначала он выбросил на прибрежный ил свою морду — морда со щелчком сомкнула зубы, и теперь они торчали изо рта, напоминая переплетенные пальцы. Затем над водой появился хвост, мотнулся, выдавая фонтаны брызг. После этого Клим вырастил ручки, которые оперлись о землю, затем ноги вместо хвоста и вот Клим выходит на берег, отряхивается, морду делает нормальной, а тело — рослым. Много же у него времени занимают превращения. Хотя, не спорю, эффектно.

Он раскидывает в стороны руки и превращается в такую же летучую мышь, только морда оскаленная с клыками. И взмывает вверх, тяжело, но мощно хлопая крыльями.

Вот скотина! Он все умеет то же самое. Чего мне делать? Воздушный бой никак не входит в мои умения. Я зависаю на месте, помахивая крыльями. Клим несется на меня, с открытым зубастым ртом. И тогда я выращиваю длинный костяной нос как у Буратино, и лечу ему навстречу. Давай, родненький, нападай... Но Клим сворачивает в сторону и проносится рядом, хлопая крыльями. Я оглядываюсь — Клим поджимает одно крыло, и на другом стремительно разворачивается, ну прямо как на роликовых коньках. И снова бросается на меня, только теперь у него самого длиннющий костяной нос-игла. Еще длиннее.

Тогда я складываю крылья и планирую обратно на берег. Похоже, ни по воде, ни по воздуху мне от него не уйти. А вот если врассыпную? Клим пикирует на меня с воздуха, заслоняя крыльями розовеющее небо. И я рассыпаюсь на двести пятьдесят шесть летучих мышей, дав им команду собраться на той стороне озера.

Когда я прихожу в себя снова и понимаю, что никто не потерялся, первым делом оборачиваюсь и смотрю где Клим? И вижу как над озером летит туча черных мышей с зубастыми раскрытыми ртами. Освоил, подонок! Я сам же его научил этому! Зачем?

Я встаю в плаще во весь рост и поднимаю руку, призывая его к разговору. Мыши не атакуют, хотя я готов отбивать атаку. Но они пролетают над моей головой, садятся поодаль на берегу, кучкуются, бурлят и превращаются в Клима.

— Клим, — говорю, — прекрати эти дешевые номера. Я все равно круче. Я могу делать такие вещи и пролезать в такие лазейки, о которых ты и не знаешь. Давай лучше...

Но разговаривать он не хочет. Просто открывает рот — и рот начинает расти, расти, вот он уже метра четыре в диаметре и все растет — огромная пасть. И затем бросается на меня. Мне не видно что он из себя сейчас представляет, наверно что-то вроде змеи с огромной пастью, но бросается он стремительно и мне уже понятно что он хочет — сожрать меня.

И мне остается только снова кинуться в озеро. Хотя наверно были и другие удачные идеи, но вот что тебе бы пришло в голову, когда прямо на тебя с берега несется гигантская пасть? Я набираю полную грудь воздуха и бросаюсь в воду, уже в полете превращаясь в рыбу. И плыву изо всех сил, время от времени петляя чтобы сбить погоню.

Не знаю сколько продолжалась погоня на этот раз, но вдруг я вижу прямо перед собой подводную кучу мусора и огромную гребенку из чугунных балок — туда двигается вода. Я едва успеваю изменить форму, и проскальзываю туда. Успеваю еще подумать, что глаза надо было сделать обычные, а не инфракрасные, иначе так и башку расшибить не долго.

Не мешкая, бросаюсь вперед — это что-то вроде трубы — и в конце вижу снова кучу мусора и еще одну гребенку — теперь это решетка. А за спиной слышен глухой удар — это Клим с разгону врубился в чугунные балки. Так ему, болвану самоуверенному!

Я отдаю команду телу разбиться на стайку рыбешек и проскакиваю через это сито. И собираюсь снова. Всплываю — над поверхностью бурлящей воды немного воздуха, я делаю вдох и снова погружаюсь. Плыву вперед, и снова сито — на это раз совсем крохотные ячейки. А за спиной шум, Клим догоняет.

Делать нечего, приходится рассыпать тело на тысячу кусочков, и это даже не рыбешки, это что-то вроде самых мелких головастиков. Но мне удается пройти и это сито и собраться снова по ту сторону. Собираться пришлось долго — видать Клим не решился последовать за мной. Но собрался, и причем без потерь. Не знаю, может и пропало несколько головастиков, но совсем мизерное количество.

Плыву дальше, и тут вода с шумом вливается в бассейн. Я уже догадываюсь что это такое — водозаборная станция. Делаю пару кругов по бассейну, выныриваю — какие-то агрегаты гудят рядом.

И тут я натыкаюсь на следующий фильтр. Вот уж не знаю из чего он сделан, по-моему керамика пористая. В общем убедительных ячеек там нет. Первая мысль — разбиться на клетки и пройти его клетками. Я уже мысленно отдаю команду телу рассыпаться на отдельные клетки... но что-то меня останавливает. Вероятно здравый смысл.

Я проплываю вдоль фильтра и вдруг сбоку чувствую теплую струю воды. Смотрю вверх — прямо надо мной лежит на бортике шланг, из которого течет чистая струйка воды — очень чистая, но теплая. Ей, видно, обмывают фильтровальную установку.

И тут я, как по наитию, подпрыгиваю, делаю в воздухе руку, хватаю шланг и засовываю туда палец. И вопреки напору воды весь втягиваюсь тонкой змейкой внутрь шланга, и иду вперед. Прохожу узкую-узкую железную штуковину, за которой сильное давление. Но я втискиваюсь туда — понимаю, что это вентиль. Просачиваюсь и иду дальше. Это уже толстая металлическая труба. Прохожу еще один вентиль, и попадаю в здоровенную канистру или бак или не знаю что это.

Но главное — мне нечем дышать. Я плыву вверх — а вверху воздуха нет! Металлический потолок, скользкий, обросший лохматой мерзостью. И тут со всех сторон накатывает ужас — все, попал. Чего больше всего боялся, то и случилось — со всех сторон вода и деваться некуда!

Но тут я беру себя в руки, прекращаю метаться и начинаю думать. И как только я перестаю дергаться, сразу становится более уютно — видать, потребляется много кислорода во время движений. Ну ладно, думаю, допустим, со всех сторон вода. Допустим, воздуха не хватает. Но рыбы-то как-то дышат? И я закрываю глаза и представляю, что в воде растворен кислород. Много кислорода. Хороший, вкусный кислород. И мое тело его впитывает. Он проникает внутрь, рассасывается по тканям, питает клетки... Даже мурашки побежали по телу. И чувствую — получается! Только мало очень кислорода. Поэтому я немного изменяю тело — теперь я не в виде гладкой змеи, а вся кожа у меня становится в длинных продольных складках, как скомканное полотенце. В воде я расправляю эти складки, слегка шевелю ими — и действительно проблема дыхания снимается. Не сказать, чтоб дышалось хорошо и привольно, но вроде жить можно.

Я успокаиваюсь, сворачиваюсь клубком у потолка и думаю — а что там с Климом? И почему он замешкался возле второй решетки бассейна? Но тут я сразу нахожу ответ на вопрос — он же рацию с собой внутри носил, рация и не пролезла. Он ее, конечно, мог оставить где-нибудь, выкинуть, но это же время... И куда мне деваться дальше? Обратно через вентиль в боковой шланг? Или дальше по течению? Или наоборот, к истоку, откуда течет водная масса? Я плыву к истоку, туда, откуда в бак попадает нагретая вода — это здоровенная труба. Прохожу насос...

Это я после уже понял, что это был насос, когда меня на куски порубило, но ничего, собрался без потерь по ту сторону. Поплыл дальше, и вскоре натыкаюсь на фильтровальную камеру. Это вроде стенки, через которую вода сочится. Включаю инфракрасное зрение, но ничего не видно. Тогда я перестраиваю глаза на другой спектр — чувствую, что надо другой спектр, где яркий свет. А вот какой — не знаю.

Вращаю глазами, пытаюсь настроиться — и вдруг появляется картинка. И я вижу что за стенкой происходит. А там ужас какой-то делается, просто ад кромешный. Небольшая камера и ослепительный лиловый свет бьет сверху, и вода под ним словно бы кипит, но остается холодной. Мне потом рассказали что это — ионное облучение, убивает всю органику.

А если смотреть дальше, там вторая стенка, и если очень напрячься — то видно, что за ней клубится вода, дымится пузырями, хлорируется или не знаю что там. А вот еще дальше, третья камера, разобрать что там — нельзя. Но только чувствую оттуда взгляд сквозь все эти стенки. И понимаю — это Клим оттуда на меня смотрит. Сидит и смотрит. И видит меня оттуда через эти камеры. Вот это уж не знаю в каком спектре зрения, просто чувствую его присутствие. И во взгляде его невидимом мне чудится то ли злоба, то ли ненависть, а то и просто зависть — обогнал, перепрыгнул барьеры все, а он не смог, остановился. Насколько я понимаю, он перед тем керамическим фильтром остановился, а предыдущий все-таки прошел как я, головастиками...

Еще секунду мы смотрим друг на друга, затем я разворачиваюсь и делаю вид что ухожу. Ну жест такой гордый, понимаешь? А сам на прощание оглядываюсь. И вижу, что Клим рассыпается на тысячу мелких взглядов, и все они бросаются вперед.

Первая моя мысль была — бежать. Но я взял себя в руки и стал просто смотреть что будет. Но ничего не было — полезла в первую камеру бесформенная масса, перемешалась, пошла пузырями, и среди этих пузырей я явственно различил как слепляется оторванная кисть руки... Кисть сжалась истошно в кулак, разжалась, сжалась снова, замерла — и бессильно распалась на биомассу, которая стала в инфракрасном свете тускнеть, тускнеть, пока не потускнела совсем.

Все. Кончился Клим, даже до камеры ионного излучения не дошел. Мне становится так не по себе, что я разворачиваюсь и быстро плыву обратно в бак. Получается я убил человека. То есть не я конечно, он сам... Но выходит, я обманул его. Хотя не я обманул, сам он обманулся. Ведь постоянно хотел пиписьками померяться, показать что он круче... А я его еще поддразнивал все время... И получилось, будто мне удалось пройти невредимым насквозь все барьеры, и значит и ему удастся...

Вот с такими мыслями я втянулся в насос, порубился на куски и собрался с той стороны — чисто машинально, почти даже и не заметив... Плыву дальше. Хочется тяжело вздохнуть от этих мыслей, но воздуха нет. Доплываю я до бака, там останавливаюсь, замираю чтобы отдышаться, и плыву вперед, куда движется вода. Медленно плыву, сонно, чтобы силы экономить.

Так в полусне я проплываю коллекторы, подземные разветвители — уже понимаю что я под землей. Когда встречается очередная развилка, я не задумываюсь, плыву куда подскажет интуиция. Какая разница куда, в конце концов?

Вот так вот, в состоянии сонного кислородного голодания, я медленно плыл по водопроводным централям не знаю сколько, наверно пару дней. Показать бы кому-нибудь как выглядят изнутри стенки водопроводных труб в инфракрасном свете — ржавые, бугристые, поросшие кристаллами или черт знает чем...

Кончилось путешествие тем, что я попал в узкие трубы со стоячей водой, где дышать почти нечем — если и был растворенный кислород, то я его весь скушал, а здесь вода стоячая. И приходится снова плыть вперед, хотя с моей нынешней змееобразной конфигурацией не понять где перед, а где хвост. В общем, плыву дальше, узкая труба снова ветвится, я наугад выбираю ветку и заплываю туда. И возникает у меня такое впечатление, будто завис я головой вниз и вишу так. Посмотреть кругом не получается, потому что через эту чертову трубу ни одно излучение не пробивает — темнота полнейшая. Еще можно настроить глаза и увидеть как внутри перед носом вода тускло светится, но что за пределами трубы — полная неясность. Но я уже догадываюсь, что это водопровод домашний.

Была мысль разорвать трубу и выбраться наружу, пробовал, напрягался, но бросил эту затею — нереально трубу изнутри порвать. Осталось только дожидаться чтобы кто-нибудь ниже по течению кран открыл, тогда я выползу.

И вот завис я вниз головой и жду водяного движения. Дышать хочется — просто сил нет! Замираю, стараюсь не двигаться и даже ни о чем не думать. Пару раз где-то в боковых отводах, в районе моего брюха включалась вода, но ненадолго. Черт бы их побрал, может это вообще не жилой дом? Может это химкомбинат какой-нибудь, сейчас меня как смоет в бассейн с серной кислотой — и на атомы, как Клима... Не может ведь быть такого, чтобы во всем доме длиннющем — хвостом чую, длиннющий он, высоченный — чтобы во всем доме ни одна сволочь не пошла руки помыть?

Хотя они же руки горячей водой моют, не холодной... Но чтобы во всем доме ни одна сволочь в туалете воду не спустила? При этой мысли мне становится неприятно, хотя я понимаю, что даже если вода откроется в туалете, я все равно попаду в бачок, а не в унитаз — какая-никакая, а стерильность. Но главное — не попасть в стиральную машину. Главное — не в стиральную машину. Особенно если она на кипячение поставлена. Иначе — абзац. Попаду в бак частично — весь не помещусь, пролезет часть, а клапаном отрежет остальное. Затем вскипятят градусов до девяноста, и давай крутить полчаса... Потом выльют, снова наберут, опять вскипятят... Ужас!

Вдруг чувствую — пошла вода! Подождал минутку — может прекратится? Нет, идет уверенно! И я кинулся вперед! В голове — или что там у меня вместо нее сейчас — темнеет, дыхание сбивается, воздуху мне! Наружу! Вхожу в тонкую трубочку, она извивается, чувствую — я уже в квартире по трубам, по шлангам иду. Только бы не стиральная машина! Утоньшаюсь чуть ли не как спица. И вот прохожу кран! Керамический вентиль. Ожидал что сейчас сбоку кипяток ударит, в смеситель попаду — но нет никакого кипятка. Иду по шлангу тонкому. Ну точно стиральная машина. Пытаюсь порвать шланг — не получается. А воздуху уже не хватает! В голове темнеет все сильнее, и я из последних сил ломлюсь вперед — и попадаю в расширение, маленькую пластиковую колбу с дырочками. Первая мысль — фильтр стиральной машины. Но я глаз вырастил — оттуда, из дырочек бьет настоящий человеческий свет! И тут до меня доходит — да ведь это же душ! Но кто же только додумался осенью принимать ледяной душ? Не иначе какой-нибудь морж-пенсионер.

Я бьюсь в дырочки, а они маленькие, и понимаю — начну сейчас через них сочиться как вермишель, первая реакция человека будет закрыть воду. Повернет керамический шарнир — и пополам меня разрежет! Поэтому я раздуваюсь, упираюсь в стенки и начинаю изнутри лейку душа от шланга отвинчивать. Черт бы его побрал, в какую сторону там резьба, если изнутри смотреть? Я в одну сторону, в другую, изо всех сил напрягся — и помогло. Повернулась душевая лейка, видно с крюка сорвалась и вниз падает вместе со шлангом. Бац! Со всей дури обо что-то тяжелое, об ванну наверно. Неприятно мне. Но я все равно кручу, кручу, скручиваюсь вдоль себя, хвостом упираюсь. Душевая лейка извивается, бьется о ванну.

Тут кто-то душ поднимает и пытается неловко на место приладить где висел. Но куда там! Я кручусь, и вот, наконец, лейка душа отскакивает и впереди яркий свет! И я бросаюсь туда, лечу, под давлением воды выбираюсь наружу своей биомассой, уже на ходу сразу превращаюсь в голову и хватаю ртом воздух, хотя хватать мне его пока некуда — легких нет. Вид у меня наверно идиотский.

Прямо перед собой вижу синий кафель, пластиковую шторку, изрисованную дебильными человечками, а еще — красивую женскую грудь, крепенькую такую, и не сказать, чтоб миниатюрную. В общем, хорошую. И тут у меня в голове все взрывается: я получаю по морде. От удара отлетаю к стенке, ударяюсь башкой о кафель так что раздается треск — то ли кафель, то ли череп — меня подбрасывает вверх, а затем я носом лечу вниз, и последнее что вижу — прямо перед собой большой палец ноги с красным лаком на ногте. Нога сразу убирается и я врезаюсь башкой в дно ванной, и в ушах стоит истошный визг.

Наверно я на миг совсем отрубился, но когда пришел в себя — оказалось, что я лежу в своем человеческом виде голый посреди пустой ванны, а на меня льется холодная вода. И очень теперь это было неприятно что она холодная. Что, согласись, странно — пока я в виде змеи в трубах путешествовал сутками, то ничего, терпимо было, внимания не обращал.

Я прислушиваюсь к себе — весь ли вылез из трубы? Вроде весь, давлением выбило наружу до кончика хвоста. Тогда я быстро поднимаюсь, хотя меня немного пошатывает, оглядываюсь — вижу полочки, уставленные косметикой, и белый махровый халат на крючке. Надеваю этот халат. Хоть он мне мал, но так не хочется морочиться с черными плащами, из плеч растущими...

Выхожу из ванной комнаты. Попадаю в коридорчик — никого.

— Эй! — говорю.

Но то ли из-за того, что в холодной воде засиделся — охрип, и вместо голоса раздается невразумительное рычание.

Я заворачиваю за угол и заглядываю на кухню — там тоже никого. Уютный столик, застеленный синей клеенкой, букет алых роз в вазе и два недопитых бокала. Из окна дует прохладным сквозняком, колышатся тонкие кружевные занавески, из-под них выбиваются узкие лучи раннего солнца. Ага, значит утро. По ногам веет холодом. Я поплотнее запахиваюсь в халатик и только разворачиваюсь чтобы пойти в комнату, но вдруг в узком проеме коридора перед моим носом вспыхивает ослепительная металлическая лента! Отраженный солнечный свет бьет по глазам, а лента делает разворот и несется прямо на меня с такой бешенной скоростью, что я не успеваю даже дернуться...

Раздается скрип и металлическая полоса замирает в сантиметре от моего носа. Сверху на голову сыпется труха и крошки. Тут только я замечаю в полумраке коридора карие блестящие глаза и тонкую фигурку в балахоне, сразу метнувшуюся в комнату.

Я крепко зажмуриваюсь и снова открываю глаза. Коридор пуст. А перед моим носом висит и качается длинный двуручный меч, словно кто-то наверху осторожно держит его за кончик лезвия. Блестящая поверхность искрится солнечными бликами, костяная рукоятка покачивается на уровне моего живота, как маятник. Сверху падает еще несколько крошек, я поднимаю взгляд — лезвие уходит прямо в потолок. И я понимаю — это антресоли. Если бы не они, я бы сейчас пытался собраться из двух половинок...

— Эй! — говорю я снова, но теперь горло издает не рычание, а сиплый визг.

Я шагаю вперед, аккуратно обогнув меч, поворачиваю за угол в коридор, ногой распахиваю дверь комнаты — и снова вижу металлический блеск перед самым лицом. Еще один меч? Но тут уже рефлексы срабатывают сами — изгибаюсь и я отпрыгиваю в сторону. Поворачиваюсь — и снова вижу летящий металл, отклоняюсь, хватаю девчонку за руку, она вырывается и отбегает, а металлический предмет, которым она махала перед моим лицом, падает мне на ногу — это утюг. Положим, ногу-то я успеваю убрать. Но уже жду что вот-вот на меня обрушится новая напасть и поэтому на всякий случай превращаюсь в медведя. Белоснежный халатик тихо соскальзывает с мохнатых лап и падает на пол, и я, обросший косматой шерстью, шагаю вперед.

Раздается оглушительный визг. И только тут мне удается рассмотреть девчонку. На вид — ровесница, может чуть младше. Очень коротко стрижена, не голова, а черный мячик. Черты лица можно было бы назвать очень красивыми, если бы не ужас в глазах, и не рот, распахнутый в истошном крике. Она завернута в простыню с ног до плеч, из простыни вытарчивают пальцы, побелевшие чуть ли не до костей, они судорожно и бездумно прижимают к телу край простыни. Где-то я ее видел? Или мне кажется?

И тут крик обрывается, ее лицо вдруг становится серым и теряет форму, голова странно запрокидывается, проваливается между плеч, и девушка складывается внутри простыни. Миг — и передо мной что-то наподобие пуфика, укрытого простынкой.

— Эй! — говорю я в третий раз, и, наконец, язык начинает слушаться, несмотря на то, что я в медвежьем облике, — Не бойся, я тебе не сделаю ничего плохого. Я попал сюда случайно и скоро уйду!

В ответ — молчание. Я топчусь на месте и смотрю на клубок под простыней. Надо ж ей так со страху свернуться!

— Послушай! — говорю, — Давай я сейчас выйду, ты спокойно оденешься, и мы поговорим? Вот увидишь — я совсем не страшный и не зверь. Ну мутант немножко, но без этих, без кровожадных замашек. Мне нужна твоя помощь, понимаешь?

Я замолкаю и прислушиваюсь. Из-под простыни доносится громкое сопение. Пожалуй, слишком громкое для перепуганной девочки.

— Слышишь?

Нагибаюсь, поднимаю халатик и выползаю в коридор. Там снова превращаюсь в человека и надеваю халат. Возвращаюсь в ванную, нахожу на крючке поясок — белый, махровый. Аккуратно подпоясываюсь, смотрю в зеркало — вроде ничего, вполне себе культурный молодой человек. Взмахом руки поправляю растрепанную челку и возвращаюсь к комнате. Стучу.

— Эй! Можно войти?

Молчание. Осторожно заглядываю — все как прежде, посреди комнаты лежит свернутый клубок, укрытый простынкой. Мне становится не по себе. Мало ли что, может разрыв сердца?

— Ты слышишь меня? — я подхожу к телу под простыней и осторожно хлопаю ладошкой.

И руку пронзает дикая боль! Я резко отдергиваю ладонь — из нее, как из лейки душа, бьет струйками кровь и падает на простынку. Секунда — и ладонь зарастает, но я смотрю на простынку: в том месте, где я хлопнул, пробиваясь сквозь ткань, торчат серые костяные иглы — словно щетка. Снова раздается то ли сопение, то ли шипение. Я в шоке.

Резко нагибаюсь, хватаю край простынки и отдергиваю ее. Девушки нет. Из под простынки выкатывается здоровенный шар, состоящий из сплошных костяных иголок — черных, но с побелевшими острыми кончиками, от чего шар кажется седым. Шар откатывается по инерции к окошку, с густым скрежетом тыкается в батарею и замирает.

— Клим? — спрашиваю я на всякий случай, хотя мне уже все ясно.

В ответ молчание.

— Ну давай, — говорю, — нападай, подонок. Как же ты выбрался? И как ты меня выследил? Что, не хочешь нападать?

Шар из иголок не двигается, но я чувствую, что он меня слышит. Я начинаю что-то говорить, и пока рассказываю, осматриваю комнату и все больше удивляюсь. Представляешь, как если смешать детскую и офис?

Аккуратная, почти детская кроватка, у изголовья свалены мягкие игрушки — лошадка, бегемотик. Над кроваткой висят красивые ножны от меча — и это странно контрастирует с лошадками и бегемотиками. Откуда они тут? От старых жильцов? Или подарил кто-то? Рядом с кроваткой стоят тапочки — мягкие и пушистые. Оранжевые, в виде двух кроликов. Слева от окна компьютерный столик. На нем компьютер, интересно какой? Все свободное место вокруг него завалено папками. На мониторе гроздьями наклеены разноцветные листочки с записями. А рядом на громаднейших размеров черный телефонный аппарат — по совместительству, видно, факс, но все равно я таких громадных нигде не видел. Рядом с телефоном наклеены графики, таблицы, колонки цифр и диаграммы — все это густо и, видимо, по существу исчеркано разноцветными фломастерами. Слева от окна — шкаф, а перед ним — большая картонная коробка, заваленная до половины увядшим клевером.

Я осекаюсь на полуслове, подхожу к коробке и заглядываю в нее — там внутри лежит точно такой же седой шарик с иголками, только маленький... Ежик!

Ну точно. Я перевожу взгляд с маленького ежика на большого — и... ничего не понимаю!

— Эй! — говорю, — Клим? Или не Клим? Ты кто?

Шар пошевелился — то ли вздохнул, то ли повернулся — его седые иголки снова поскребли о батарею. Я замер. Шар еще раз покачнулся, и вдруг из колючек появился черный носик и два глаза.

— Выйди из комнаты, придурок! — говорит шар скрипуче, — Я не одета.

Обалдело пожимая плечами, выхожу из комнаты, сажусь на кухне и, отдернув занавеску, начинаю глядеть во двор. За спиной скрипит половица и в кухню входит девушка. На ней деловые серые брючки и серый пиджачок. Косметики на лице я не заметил, но само лицо... Идеально правильное, поразительной красоты, и кожа гладкая — словно не знаю что. Словно бумага. Как будто в «Фотошопе» подправили. Не видел я никогда такой гладкой кожи у живого человека.

— Интересно... — девушка задумчиво достает из хлебницы батон и начинает его нарезать, — Сколько нас еще таких?

— Каких — таких? — удивляюсь я.

— Мутантов.

— Может быть познакомимся? — спрашиваю я, — Меня зовут Алекс. А как твое имя?

Нож в ее руке на миг останавливается, а глаза насмешливо стреляют в мою сторону.

— Спрашивать имя у незнакомой красавицы — пошло и скучно. — заявляет она, — Поэтому ты всегда спрашиваешь отчество. Кто ты по отчеству?

— Это откуда цитата? — настораживаюсь я.

— Из тебя. Я тебя вспомнила.

Лихорадочно соображаю, кому я мог так говорить — выходит что мог кому угодно.

— А мы э-э-э... уже знакомы?

— Мельком.

— И при каких обстоятельствах? Что-то я не могу вспомнить...

— Есть хочется. — говорит девушка, — Каждый раз когда в ежика превращаюсь — очень хочется есть. Полуобморочное состояние.

— Это только первое время. — киваю я, — Потом будет полегче. Тренировка. Так где мы познакомились?

Девушка густо намазывает хлеб маслом, укладывает сверху шматки сыра и подвигает мне тарелку.

— Меня зовут Инна.

— Инна? — спрашиваю я удивленно, — У меня вроде не было знакомых с таким именем...

— Инна Михайловна. Юг, гора, канатная дорога... Нет?

— Михайловна... Вот та самая черненькая девушка, которая с подружкой...

— С подружкой Катей.

— Не может быть! Ты же тогда была... Длинные черные волосы? Да и вообще это не ты... Лицо... Хотя... Нет, не может быть!

— Не может быть. — передразнивает девушка, — Ты тоже тогда выглядел иначе. Не зеленой мордой с выпученными глазами из душевого шланга...

— Извини. — говорю.

— Постриглась! — объявляет Инна, и вдруг хватает откуда-то зеркальце, — Что, хуже стало?

— Нет конечно. — говорю, — Может даже лучше... А давно ты это... В ежика? Уже тогда?

— Тогда — это на канатной дороге? Нет. — она качает головой, — Тогда я просто испугалась, когда какой-то дурак полез по канату и сорвался вниз.

— И что? Вы даже не стали узнавать, чем все закончилось?

— Не-а. Мы с Катькой испугались и уехали... Я рада, что все кончилось хорошо.

— А когда ты стала в ежика превращаться?

— Не хочу об этом рассказывать. — говорит Инна, — Можно? Был стресс, хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть, свернуться чтоб никто не трогал. А ежиков я люблю, у меня с детства живут ежики... И превратилась. Удивилась. Потом еще два раза превращалась.

— И больше ни в кого?

— И клыков не выращивала? Не экспериментировала с клыками, с мордой?

— Зачем? — Инна пожимает плечиками и смотрит мне в глаза, — Да и времени нет на ерунду — у меня и так дел хватает. Время про минутам распланировано, даже свидания на две недели вперед.

— Свидания? — удивляюсь я и невольно перевожу взгляд на букет роз и два недопитых бокала.

— Да. — говорит Инна, — Так что наше романтическое знакомство слишком далеко не продолжится, предупреждаю сразу.

— А не слишком далеко?

— И не слишком, боюсь, тоже. Ты огорчен?

— Да нет. — говорю я, — Я ж не по этому поводу вообще сюда пришел...

— А по какому ты поводу, кстати?

— Я случайно попал. От погони.

— Погони? — они вскидывает ресницы, — От этого Клима, про которого ты мне твердил? За тобой гонятся? Может быть тебе лучше сразу уйти?

— По водопроводу за мной никто не гонится.

— А вообще гонятся?

— Вообще разыскивают. И мой тебе совет — никому и никогда не показывай, что ты умеешь в ежика превращаться.

— А я никому и не показываю.

— Вот и не показывай.

— Не показываю.

— Чтоб никто не знал.

— Никто и не знает. Ну, только...

— Кто-то знает? Твой этот... Бойфренд?

— Нет, он не знает. Знает Катька.

— Плохо.

— А что такое?

— Расскажет кому-нибудь.

— Вообще-то она собиралась сделать со мной передачу на телевидении, она же в новостной программе работает корреспондентом...

— Ни в коем случае! — говорю я, — Поверь мне, я тоже с этого начинал. Неприятностей — не оберешься.

— Да я и не собиралась. Она предложила, я отказалась. Зачем мне эта клоунада? Это мне испортит служебный имидж.

Я молчу и внимательно смотрю на Инну. Она жует бутерброд с сыром. Красиво жует, не чавкает, не набивает полные щеки, хотя я вижу, что она очень голодная.

— Инна, — говорю, — давай я тебе буду про тебя рассказывать, а ты будешь головой кивать?

— Давай. — кивает Инна.

— Это началось у тебя примерно полгода назад... — говорю я осторожно.

— Да, сразу после моего дня рождения. — кивает Инна.

— Ты не помнишь что с тобой было первые двое суток...

— Почему? Помню. Напились с друзьями на даче.

— На даче? — удивился я, — А, кстати, в каком месте, если не секрет?

— Не секрет. Платформа «Восемьдесят первый километр».

— Что?!! — изумляюсь я, — Уж случайно не в том месте, где от станции идти через поселок, через лес и снова поселок?

— Нет. — говорит Инна, — От станции просто в поселок, и там дача. В лес не надо заходить.

— И в лес вы не ходили?

— Не помню. Говорю же — напились, смутно помню. Ходили где-то.

— Занятно получается... — говорю я, — Я ведь тоже в то же время был в том месте.

— И?

— Не помню. Двое суток не помню, причем я не пью особо. Говорят, выпил только бутылочку пива. А твои друзья как?

— Что — как?

— В смысле, с ними ничего странного не начало происходить?

— А чего тут знать? Нас было всего трое — Катька, подружка моя, и ее бойфренд. Ты вообще обещал не спрашивать, а рассказывать.

— Ты точно знаешь?

И я гляжу, чем больше Инна приходит в себя, тем серьезнее и официальнее становится ее тон. Кажется еще вот-вот — и она начнет меня на «вы» называть.

— А, ну да. Рассказываю. Через некоторое время ты обнаружила, что твоя жизнь тебя тяготит, и надо что-то менять и куда-то двигаться. И ты занялась карьерой.

— Это верно. — кивает Инна и смотрит на часы. — И достигла успехов. Ты рассказывай быстрей, потому что, кстати, через десять минут за мной приедет машина.

— Бойфренд?

— Нет, служебная.

— Тебя возят на работу на машине?

— Да. Продолжай.

— Погоди. Расскажи, как ты добилась такого высокого положения?

— Очень просто. Правильный режим дня, фитнесс, холодный душ по утрам, планирование рабочего времени и правильное общение с правильными людьми.

— Ну и я примерно о том же... Так вот, затем ты заметила что твое тело может превращаться.

— В ежика.

— Не только.

— Не заметила.

— Заметишь. А еще ты в один прекрасный день ты заметишь, что можешь превращаться в людей.

— Пока не замечала.

— А еще в один прекрасный день ты заметишь, что тебе хочется убить вышестоящего по должности, труп уничтожить, например, съесть, а самой превратиться в него.

Инна хлопает ладонью по столу.

— Хватит! Почему я должна выслушивать этот бред?

— Это правда. Это все к тебе придет. У тебя в голове сидит программа, она начинает работать.

— Значит вот что. — холодно говорит Инна, — Мне пора собираться на работу, еще себя в порядок привести, у тебя наверно тоже свои дела?

— Да уж. — говорю, — Дел у меня непаханный край. Меня по всей стране уже наверно ищут со спутников.

— А что ты натворил? — настораживается Инна.

— Ничего. Бегал много. Светился. Интересовался откуда у меня такие способности.

— Мне, например, это совсем не интересно. — говорит Инна.

— Ты не находишь это странным?

— Человек превращается в ежа и не считает это странным! Может быть это часть программы?

— Может быть, нам имеет смысл закончить разговор в связи с нехваткой времени? — холодно произносит Инна.

— Да уйду я, уйду сейчас. Скажи мне вот что — кто-нибудь еще из твоих знакомых превращается э-э-э...

— Нет. — Инна стремительно выходит в коридор и щелкает замком на двери. — Машина придет через семь минут, я не хочу чтобы шофер видел у меня в квартире неизвестного мужика в халате.

— Шофер будет ревновать?

— Нет. Но это может дойти до нашего босса.

— А каким, собственно, боком твоего босса тревожит... — начинаю я и осекаюсь, — А твой босс это и есть твой бойфренд?

— Бойфренд — не вполне удачное слово, он не настолько молод. — отчеканивает Инна, твердо глядя мне в глаза.

— Наверняка еще и женат. — говорю я.

— Пошел вон! — взрывается Инна, распахивает дверь и продолжает злым шепотом, — Какое твое собачье дело?!!

— Стоп. — говорю, — Ты меня так и хочешь выгнать в белой пижаме?

— Да. Мне она не очень нужна. Но, если угодно, молодой человек, можете оставить пижаму и убираться вон голым.

— Мы уже на «вы»?

— А если угодно, можете уйти как пришли — через канализацию.

— Через водопровод. — поправляю я.

— Как вам угодно. Прошу покинуть помещение.

— Значит так. — говорю, — Во-первых, мне нужен телефон.

— Будет лучше, если вы сделаете свой звонок из автомата.

— Нет, мне нужен твой домашний телефон. На всякий случай.

— Видимо... — Инна сверлит меня глазами, — Видимо у нас нет повода для новых встреч.

— Ты не в офисе, Инна. — говорю я, — Разговаривай со мной человеческим языком, а не как секретарша. Если ты мне не дашь свой телефон и мы не договоримся о встрече, я буду вынужден побеседовать с твоим шофером и сыграть перед ним комедию.

Инна вспыхивает.

— В таком случае, я немедленно вызову милицию и скажу что на меня напал тот самый маньяк Алекс, которого они разыскивают.

— Вот стерва! — искренне возмущаюсь я.

А затем вдруг даже неожиданно для самого себя хватаю ее в охапку за тонкие плечики и целую в губы. Инна повисает у меня на руках, и вдруг я чувствую острую боль — и понимаю что держу в руках громадного ежа, завернутого в серый пиджачок. Я рефлекторно отпрыгиваю назад и разжимаю руки — еж брякается на порог со скрежетом и откатывается в квартиру. В следующую секунду дверь защелкивается перед моим носом и внутри проворачивается громоздкий ключ. На пороге передо мной лежит обломок иголки размером со спичку, я поднимаю его, с досадой вонзаю в дверной косяк, а затем подпоясываюсь потуже и спускаюсь по ступенькам на улицу.

Прежде чем открыть дверь, оглядываю себя — махровый халатик очень похож на кимоно. А почему бы и нет? Босиком в кимоно? Гордо поднимаю голову, сжимаю руки в кулаки, поджимаю локти повыше и разминочной трусцой выбегаю из подъезда.

Как ты понимаешь, Москва — город безумных людей. Поэтому менты так безошибочно вычисляют приезжих. Идет себе человечек по городу — тихий, скромный, загорелый, постриженный без авангарда, одежонка на нем складная, серенькая. Украшения конечно — как же не украситься? Цепочка золотая, зуб золотой — все как у людей. А менту издалека видно — вот он, клиент без документов, без регистрации, или чего там положено спрашивать. И попался человечек. А вот если бы шел в сомбреро и ярких клетчатых штанах, махал розовым флагом и на одном глазу у него висел монокль — это сразу видно свой, местный. Культура другая.

Помню, как-то ехал я в метро, а напротив сидел пожилой кавказец — солидный, седой, гордый. А на руке у него перстень с гигантским камнем такого нежно-малахитового цвета, каким разве что в детских садах цифры на горшках рисуют. Но он гордо едет, брови насупил. В свои кожаные куртки и турецкие брюки завернут — тусклые, темные, с расцветкой старого чемодана. И колотушка эта на пальце сверкает. А я смотрю и думаю — вот странно, пожилой человек, солидный, а носит на руке побрякушку такого несерьезного цвета... Не стыдно? Как баба, как не мужик прямо. И вдруг поймал его взгляд. Не знаю какое у меня лицо было, но я сразу понял — у него сейчас такое же, когда он меня разглядывает. Посмотрел я на себя — а на мне ярко-желтая куртка, из тех, что в любую погоду и в любой местности со спутника видны. И тут мне так смешно стало! Пока я над цветом его перстня прикалывался, он мою куртку изучал. И тоже, небось, думал, что нормальный мужик в такой цвет никогда не оденется...

Так к чему я это говорю? Вот ты думаешь, пока я через полгорода трусцой пробежал босиком, в белом халате пижамном — думаешь, на меня хоть одна собака посмотрела? Хоть один прохожий оглянулся? Хоть один мент поинтересовался документами, которых явно нет при себе? Мент тоже не дурак. Ему на жизнь надо зарабатывать, а не лекции слушать о пользе сыроедения, босохождения и древних методов превращения организма в боевую корягу по системе японской боевой школы Годен-До.

Надо сказать, бежал я не всю дорогу пешком. Два раза заскакивал в попутные троллейбусы, а один раз проехал остановку на метро, как я туда прошел не спрашивай — у нас, самодельных йогов, свои методы. Не потому что мне бежать было не в кайф — бежать-то как раз полный кайф, поутру, по прохладце. А просто чтобы след сбить и на Инку не навести. Потому что из того места, куда я собирался попасть, запустить собаку обратным ходом — плевое дело.

Вот ты спросишь, куда я собирался? А выбора-то, в общем, немного. Либо у знакомых оседать, либо из города сматываться. Знакомых — жалко. Да и бесперспективно это как-то. Из города бы конечно хорошо... Я уже продумывал такой вариант, ну чисто в порядке помечтать. Сесть на самолет и умахать куда-нибудь за Гималаи. Осесть там в какой-нибудь буддистской общине, чтоб никто не искал. И пожить годиков десять. Или пару месяцев хотя бы, и то вполне хватит — измельчало время в двадцать первом веке. Кругосветное путешествие больше десяти дней — уже считается непозволительно затяжным отпуском. А пара месяцев — это такой дикий жизненный срок, за который люди умудряются три раза поменять место работы, семью и дом.

Так вот, выбраться на пару месяцев в буддийский монастырь, посидеть в позе лотоса (никогда не удавалось, но с моими новыми способностями я в любую позу теперь сяду), поразмышлять о сущности мира и собственного организма. У монахов я конечно буду инкарнацией Будды, чего уж говорить. Отколоть им пару номеров — выйти на холм, превратиться в дракона и повыть на луну — пусть сто лет гравюры пишут и легенды сочиняют. Вот такая фигня лезет в голову, если утречком бежишь босиком по городу.

Был правда случай по дороге, неприятно вспоминать. Ну ладно уж, расскажу. Очень пить захотелось. А тут как раз ларек на пути. Признаюсь — грешен. Но очень пить хотелось! Это даже не воровство, а еще хуже — подделка дензнаков... Очень мне стыдно потом было. В общем, вырастил я себе вместо уха червонец. То есть, представил как он выглядеть должен, закрыл глаза, напрягся, уху щекотно, открываю глаза, кошу взглядом налево — болтается, по щеке колотит на ветру. Ну я его оторвал, рассмотрел — получился почти как настояший, даже водяные знаки кое-какие есть. И я его в окошко просунул. Ну а что мне делать было? Очень пить хотелось, а даже луж кругом не видно. Мне бутылочку воды дали, и даже сдачи пару копеек. Но сдачу я конечно не взял, постыдился. Обошел ларек, выпил воду, подождал немного пока червонец в себя придет и смотается оттуда. И вот уже из щели ларька червячок лезет. Я его хвать! Он сразу у меня на руке в ухо превратился, я его приставил к голове и дальше побежал.

А бежал я, как ты уже догадываешься, тупо и банально — домой. Клин клином вышибать. Чуть было не оговорился — Климом. Я специально не стал до самого последнего момента менять облик, так и забежал к себе во двор. Чуть-чуть только глаза поближе посадил и нос немного удлинил. Совсем немного — ровно настолько, чтобы тому, кто мою фотографию наизусть выучил, с первого взгляда ничего заметно не было, только со второго-третьего. Остановился, оглянулся — и хлопнул в ладоши. Получилось эффектно — тотчас из-за каждого второго куста вылезло дуло автомата, а из-за каждого первого — здоровенное сопло с распылителем. Кислотой они меня поливать хотели что ли?

Я стою спокойно, наблюдаю. Заметил уже где начальство прячется — в фургоне сидело начальство наше. Такой здоровенный фургон, в каких обычно либо куриные окорочка возят, либо телевидение. Лиц я конечно не разглядел в инфракрасном-то, но тут все ясно. И направился прямо к фургону, стараясь сделать походку такой строгой и уверенной, как будто учительница младших классов по звонку в дверь заплывает.

Чувствую спиной — сколько же на меня железа нацелено и прочей мерзкой неорганики! Когда до фургона осталось метров пять, я уже понял, что дальше тянуть нельзя — они же тоже люди, и нервы у них не железные, а даже наоборот — военные. И я на ходу деловито принимаю облик Клима, стараясь особенно выпилить на морде эту его ухмылку ехидную. И вот этой ухмылкой пространство сверлю перед собой — испугались, черти? Хорошо я вас наколол?

И вот так я вскакиваю на ступеньку и распахиваю дверь фургона. Точнее — ее передо мной распахивают. И вижу в фургоне аппаратуры немеряно по стенкам развешанной, и пять человек народу. Из них я только двоих знаю — это тот самый генерал, которого я так неудачно изображал на военной базе, и его шкаф-телохранитель. А остальные трое на генерала косятся — как себя вести не знают. Не глазами, а как бы изнутри косятся, но я же вижу кто тут у них старший.

— Страшно? — говорю и цыкаю зубом, — Испугались?

— Не время для шуток, Клим. — говорит генерал задумчиво, а сам уже не на меня смотрит, а куда-то в пол, — Где Матвеев?

— Омаров в шоколаде, — говорю, — водку, девок, цыган и медведей. Заказывайте банкет. Нету Матвеева!

И сам удивляюсь что мне такие слова и с такой интонацией в голову полезли. Но так значит и выражался Клим. Я и раньше замечал — попробуешь изобразить лицом кого-то из знакомых, а тебе уже и мысли его в голову лезут, и фразы. А тут со всеми этими механизмами психологического воплощения...

— Вы оба. — произносит генерал задумчиво, — ушли в водозаборную решетку, где ты на связь вышел последний раз и рацию бросил.

— М-да. — говорю, — Пришлось повозиться. Он оказался намного сложнее, чем меня пытались убедить...

— Тебя никто не пытался убедить! — перебивает генерал, и я понимаю, что угадал, — Ты сам вызвался. Вот только вопрос теперь, сам понимаешь, какой...

— Какой?

— Если ты сюда пришел в образе Матвеева, то не мог ли Матвеев прийти сюда в твоем образе?

И внимательно смотрит на меня. Но я-то ждал этого вопроса, поэтому взгляд выдерживаю.

— Ну? — говорю.

— Это я бы хотел услышать. Сам понимаешь.

— Что услышать? Оправдания и доказательства? — я сощуриваю глаза как это делал Клим, и гоняю мышцы по широким азиатским скулам, — Да, я не Клим. Я Матвеев. А Клима я удушил, на корм мотылю отправил. Ты доволен, гнида? Обрадовался? Это ты хотел услышать? — и надвигаюсь на него, главное прессинг, прессинг.

— Отставить! — говорил генерал и выставляет вперед ладонь.

— Отставить? Тебе ж все равно кто из мутантов на тебя работает? Главное чтоб самый сильный? Тебе с Матвеевым работать и приятнее, да? С мальчишкой проще, и убрать его в последний момент будет проще, так?

— Клим! Прекрати истерику! — рявкает генерал, но получается у него неубедительно.

— Истерику? Да я чудом оттуда вышел по сраным трубам, в дерьме и ржавчине! А все потому, что одна седая сволочь эксперименты ставит? Двух пауков сажает в банку и смотрит со спутника кто кого придушит, да?

— Клим!!! — рявкает генерал, и оборачивается к дальней стенке, за которой шофер, — Поехали уже! Поехали!

Я ударом ладони смахиваю с откидного столика распахнутый ноутбук, он клацает в воздухе и захлопывается. А на пол не падает только потому, что виснет на проводах. А я удивляюсь — чтобы вот с такой злобой швырнуть компьютер? Это надо было очень глубоко перевоплотиться. Но играть — так играть. Я сажусь на откидной столик, упираю руки в колени и смотрю на генерала. Генерал смотрит на меня.

Молчание длится несколько минут — очень долго. Наконец тонкие губы генерала расходятся, и он говорит:

— Наорался?

Я молчу, сверлю его глазами. Действительно ведь Клим прав — генерал стравил нас как пауков и смотрел кто кого. То есть, тьфу, что я говорю? Не Клим прав, а я прав. Но в образе Клима.

— Для тебя новость хорошая. — говорит генерал, — Дато убрали.

Я смотрю на него в упор, глаза в глаза, а мысль у меня одна — только бы в зрачках ничего не пробежало. Обычно в таких случаях что-то моргает внутри человека.

Сразу понял, о ком он говорит. Я о нем часто вспоминал. «В волка превращался. В козла превращался. Крылья на спине делал как летучий мыш.» — так и звучали в ушах слова Вахтанга. Сколько их еще бродит по свету, мутантов?

— А подробнее? — говорю.

— Запись посмотришь на базе.

Не видел я никогда этого Дато, но мне почему-то становится очень горько, будто он был моим родственником. Когда Вахтанг рассказал, как его горцы в пропасть сбросили — не так было горько. Но догадывался я, чувствовал, что пропастью дело не кончится. И вот пожалуйста — узнать, что человек выжил, и снова попал, на это раз уже в серьезные руки.

— А гарантии какие? Его уже один раз убивали?

— А ты откуда знаешь? — напрягается генерал и весь подается вперед, вглядываясь в мое лицо.

— Знаю.

— Откуда?

— Знаю. Потом расскажу.

— Сейчас расскажи!

— Потом расскажу. — я прищуриваю глаза, — Сейчас не могу.

— Почему?

— Потом расскажу почему.

Правда хороший ответ? Это я еще от Аленки научился. Главное — уклониться от немедленного ответа под любым предлогом, намекая на самые зловещие и потусторонние обстоятельства, которые не дают ответить вслух и немедленно. Побожиться, что ответишь как на духу, ничего не скрывая — все-все объяснишь. Но — потом, потому что сейчас нельзя. А потом, когда накал схлынет, можно удивленно поднять бровь: почему? Знаешь, так дико в тот момент голова болела... Да, поначалу Аленка часто такие штуки выкидывала... Замечаю, что генерал что-то говорит, а я отвлекся.

— От него хоть что-то осталось? — перебиваю.

— Клетки на генетику.

— Ну и какие теперь планы?

— Бизнес-леди искать. — говорит генерал.

И у меня все внутри так и обрушивается. Потому что все это время — и с утра, и пока по городу бежал, я только и старался не думать про Инку. А не думать не получалось, все время чудилось что ее хрупкая фигурка бежит рядом, или она что-то говорит, или головой своей стриженной кивает... Запало, не знаю почему. Зацепило.

— Мне б твою уверенность. — я неряшливо цыкаю зубом.

— Не уверен уже? — усмехается генерал, и в его улыбке мне вдруг чудится мимика Клима, — Теория четверки. Теория точки и теория четверки, забыл?

— Теория четверки... — я снова задумчиво цыкаю зубом.

Делаю вид, что задумался, устал... Что ж это была за теория такая? Эх, вот бы к нашему набору свойств еще телепатию. «Бизнес-леди искать» — значит ее еще не нашли. Как же они ее ищут?

— Найдется леди, — говорю, — теперь никуда не денется. Если Матвеева и даже Дато нашли.

— Смеешься? — мрачно кивает генерал, — Даже Дато...

— Смеюсь. — соглашаюсь я, хотя упорно не понимаю чего тут смешного.

Но расспрашивать нельзя, и так на грани держусь. Хватит, нарасспрашивался уже на базе из образа генерала, ничем хорошим не кончилось.

— Если бы всех можно было держать на прицеле как Дато. — неожиданно вздыхает генерал, — Окажется леди вторым Матвеевым — что тогда?

— Не вижу повода для шутки. — говорю холодно, — Матвеева нашли быстро.

Генерал смеется и качает головой. Чего смешного? Неужели они меня искали дольше чем Дато?

Дальше мы едем молча, и вскоре фургон начинает петлять, раскачиваться как неумелый лыжник, притормаживает пару раз, а затем и вовсе останавливается. Конечно, я и ожидал, что сейчас увижу серое здание того самого института той самой лесной воинской части, но, скажу прямо, глаз оно не радовало. Как часто здесь бывал Клим, вот вопрос? И что он здесь делал? Может мне пока не поздно имеет смысл сослаться на потерю памяти? Утерял в битве кусок мозга...

— Пойдем в переговорную, там просторно. — кивает генерал.

И мы с толпой сопровождающих идем сквозь проходную, поднимаемся на лифте на шестой — и заходим в ту самую комнату с овальным столом и прилавками из оргстекла. Вроде даже ничего тут не изменилось. Даже газета та же самая на стене, обратно повесили. Хотя — нет, другая газета, свежая. С заголовком «Пройди диспансеризацию, сделай прививки!» Ко дню медика что ли? А на громадном ореховом столе разложен большуший, наполовину собранный пазл с портретом президента — лоб, глаз, ухо и отдельным куском — подбородок. А рядом разбросаны горки разноцветных сегментов.

— Садись. — генерал мимоходом кивает мне на кресло, — Чай, кофе, коньяк?

— Бутербродов.

Один из сопровождающих выходит, другие стоят у входа, как будто чего-то ждут. Генерал неторопливо садится за дальний конец стола, вынимает очки — оказывается он очки носит — вынимает папку, которую ему сунули в коридоре, и внимательно рассматривает бумагу, лежащую сверху. Затем поднимает взгляд на меня, снимает очки и совершенно по детски прикусывает одну дужку.

— Ну и какие у тебя планы на будущее? — спрашивает он.

— Я бы сначала хотел услышать руководящую линию. — отнекиваюсь я.

Генерал задумчиво кусает дужку очков, и наконец произносит:

— Удивительно.

— Что именно?

— Удивительно, что ты от меня хочешь слышать указания и инструкции.

— Что ж тут удивительного? — настораживаюсь я.

— Скажи, Алекс, — произносит генерал задумчиво, — а что, Клим тебе прямо так и говорил, будто он с нами вместе работает?