ГОРШКИ И БОГИ

Дверь ангара я нашел на ощупь и приоткрыл. Здесь было тихо, и лишь гуляли невразумительные сквозняки. И абсолютная темнота. Как включить свет, я не знал. Я немного постоял на пороге, а затем быстро шагнул в сторону и тихо присел у стены, ощущая спиной прохладный металл обшивки. Привыкну к темноте, подумал я, а там будет видно. Главное, чтоб никому не было видно меня. Почему-то я был уверен, что в ангаре брат. Он говорил, что у него есть одно серьезное дело, но с собой взять отказался. Но я видел, как утром он шел в ангар с ножницами. И сейчас пришел посмотреть, что же он тут делает. Но если брат не рассказывал мне о своих делах в ангаре, скорее всего, он не хочет меня здесь видеть.

Сколько я себя помню, для меня не было человека авторитетнее, чем брат. Ян был старше меня на девять лет, и, казалось, знал все на свете. Когда мне нужен был совет, я всегда обращался к Яну. Естественно, я уважал и мать, и отца, и деда, но... Но брат — это брат. Когда я узнал, что он погиб, мне на миг показалось, что теперь обязательно погибнет и корабль... Но это случилось через много лет, поэтому я буду рассказывать по порядку.

В темноте ангар казался еще больше, чем мне помнилось. Естественно, чертеж корабля я знал наизусть, и помнил, что ангар кубической формы — сто на сто на сто метров — и совершенно пустой, потому что достраивать или заполнять его будут после Скончания Пути. Когда-то здесь собирались разбить теннисный корт, но потом корт сделали на третьей палубе. Я зажмурился и вновь распахнул глаза. Никакой разницы. Светлее не стало. Ангар казался бескрайним. Я снова зажмурился, и тут по моей щеке пробежал далекий ветерок. Даже не пробежал, а словно бы хлопнул. В темноте ангара явно что-то двигалось. Что-то большое, массивное и абсолютно бесшумное. И — я был в этом уверен — абсолютно нечеловеческое. Я вжался в стенку и мог поклясться, что туша подошла совсем близко, замерла передо мной, словно разглядывая, и поползла в дальний угол.

— Ян! — крикнул я.

Голос унесся в темноту, и его трижды повторило эхо над головой — с каждым разом все ближе к потолку. Никто мне не ответил, и я понял, что брата тут нет.

В этот момент мне надо было убежать. Позвать кого-нибудь из старших. Или хотя бы вернуться с фонариком. Наверно любой землянин так бы и поступил. Но только я не землянин, я родился и вырос на этом корабле. Это был мой дом, мой мир, и здесь я не боялся ничего, кроме гнева старейшины Цы. Я не видел зверя страшнее, чем свинья, — на корабле вообще не было других зверей. Я даже не встречал роботов, которые были бы выше моего плеча. Хотя где-то здесь, в дальнем углу ангара хранился большой транспортный робот-погрузчик.

Я не помню, наверно все-таки испугался. А может, решил, что это ожил транспортный робот. В общем, я сделал то, что делать было совсем уж глупо — разозлился, что кто-то чужой бродит по нашему ангару, встал во весь рост, сделал несколько шагов в темноту, выставил руку и твердо приказал, как приказывают роботам: «Остановись!»

Глупо, правда? Я почувствовал, что туша замерла на том конце ангара, а затем рванулась ко мне. Больше я ничего не помню.

* * *

Закрой один глаз и посмотри вокруг. Почти ничего не изменилось, верно? Теперь представь, что у тебя нет правого глаза с десяти лет, а сейчас тебе семнадцать. За это время вполне можно привыкнуть и не замечать, уж поверь мне. Ты ходишь с неизменной черной повязкой — как пират из старых фильмов. На тебя заглядываются девушки, и многие парни тебе просто завидуют. Порой кажется, что они дорого бы дали, чтобы потерять глаз и ходить с такой же повязкой. Но ты совсем не ощущаешь себя калекой. Ты прекрасно играешь в теннис — в прошлом году получил титул второй ракетки корабля. И даже злые языки не посмели сказать, что тебе подыгрывали — все знают, что ты действительно хорошо играешь. Но на корабле восемь сотен здоровых человек, не считая парализованную старую Лунь, поэтому почетное звание главного инвалида корабля тебе обеспечено. И поэтому тебя берегут. О тебе заботятся. На церемониях ты стоишь в первом ряду. В столовой обедаешь в первую смену. Но зато у тебя есть небольшие ограничения...

В принципе, все понимают, что ты здоров как кабан, ограничения твои — пустяковы, но как же это бесит! Во-первых, тебе нельзя заниматься электроникой. Ты же можешь перепутать провода и вызвать возгорание, верно? Нет? Попробуй докажи, если в Инструкции черным по белому: «не допускать к электронным работам лиц с ослабленным зрением». Во-вторых, тебе нельзя работать у мониторов. Почему? Ты можешь испортить зрение на уцелевшем глазу. Ну а теперь подумай, где ты сможешь работать на корабле, если не у мониторов и не с электроникой, которой набиты и цеха и лаборатории? Только на гидропонике или в свинарнике. Конечно, все это будет обставлено почетно, чтобы не обидеть инвалида. В свои семнадцать ты уже заместитель управляющего. То есть, второй на корабле по свиньям, поэтому входишь в Совет. И хотя в Совете и без тебя полсотни человек, но все равно это почетно. А на деле твоя работа — ухаживать за свиньями. Тебя это бесит. Но ты терпишь. И выражаешь свой протест лишь изредка. Как, например, в этой истории с Ливэем.

Честно говоря, я многого не понимаю в Инструкции. Я не понимаю, почему на корабль взяли разводить только свиней, рис и соевые бобы, а все остальное у нас синтезируется. Например, я много читал о таких замечательных зверях, как куры. Очень может быть, что с точки зрения белковой энергетики или проблем с вентиляцией куры сильно проигрывают свиньям. Об этом не мне судить, я знаю, что над созданием корабля работали лучшие ученые Великой китайской Империи. Или, например, я видел фотографии фруктов. Возможно, ароматические добавки действительно идентичны натуральным, но хотя бы ради разнообразия генофонда можно было взять с собой немного семян? Которые, как я слышал, не портятся от времени? Но дело даже не в этом. Если раз в десять лет среди свиней вдруг рождается черный карликовый поросенок — что это? Мутация от плазменного двигателя? Вот только не рассказывайте мне сказок, все-таки я, хоть и молодой, но биолог. Весь обитаемый блок так надежно защищен и от двигателя и от космоса, что о его работе мы знаем только из показаний приборов. За бортом излучения, мягко говоря, хватает. Борт окутан волнами плазмы, долетающими из реактора, они в момент испепелят любой материальный предмет. Никакой скафандр не спасет человека, попробовавшего высунуться через шлюз. Плазму сдерживает только силовое поле оболочки. А поле — это поле, оно не может быть слабым или сильным. Если корабль жив, значит, оно не пропускает ни единого кварка. Поэтому у нас, внутри жилого блока, приборы показывают полный норматив по излучениям и токсичным элементам в атмосфере. На самой Земле природного излучения было на порядок больше, я специально поднимал данные. Так о какой мутации может идти речь? Посмотрим правде в глаза: на корабль взяли породу свиней вовсе не такой чистой линии, как утверждает Инструкция. Поэтому затесался гибридный ген и время от времени дает о себе знать. А черных поросят традиционно уничтожают. Но когда при мне родился черный карлик, я его спрятал и растил в своей каюте. А через неделю кто-то выследил, как я ношу в каюту соевое молоко, и написал анонимку старейшине Цы.

Был грандиозный скандал, даже семья меня не поддержала, даже Ян говорил, чтобы я прекратил выпендриваться. Но я уперся и стоял как танк: наши предки на Земле держали домашних животных не только для еды. Если в Инструкции ничего не говорится о черных карликах, то там нет и указаний их уничтожать. Поэтому либо поросенок будет жить, либо я выброшусь в космос. И пусть в журнале нашего корабля останется позорная запись о том, как вы издевались над молодым инвалидом-биологом и его четвероногим другом. Это сработало: старейшина Цы не стал выносить решение сразу, Совет призадумался. Вопрос решался неделю, а меня все это время держали в изоляторе госпиталя вместе с поросенком. Тогда я первый раз сидел в изоляторе. До меня за всю историю корабля там сидел только пресловутый господин Су, легендарный хулиган и пропойца. Знаешь, когда ты сидишь взаперти и не знаешь, что происходит снаружи, то все начинает казаться безнадежным. Я уже не рассчитывал, что на старейшину Цы подействуют мои аргументы. И, честно говоря, не был уверен, что действительно выброшусь, если поросенка уничтожат. Но помог мне все-таки Ян — он раскопал информацию о том, что на Земле людям с плохим зрением полагалась собака-поводырь, которая ходила с хозяином неразлучно на поводке. Информация подтвердилась, и поросенка мне разрешили оставить.

Мама сшила ему шелковую шлеечку. Поросенка я выдрессировал и дал ему имя Ливэй. И даже это сошло мне с рук — когда старейшине Цы рассказали, как я назвал поросенка, и он вызвал меня в капитанскую каюту, то я выпучил здоровый глаз чтобы казаться наивнее, прижал к груди Ливэя и отрапортовал, что для меня главнее всего семья, племя и корабль, поэтому не мог дать своему любимцу другого имени, кроме имени нашего корабля «Ян Ливэй». Потому что мы сыны Великого народа, и наши судьбы посвящены Великой цели — достигнуть Северного края галактики, посадить корабль на подходящую планету и создать Великую планетарную колонию, сохраняя кислородную целостность и расширяя борта... И так далее, наизусть по идеологическому разделу Инструкции. Просто я когда-то слышал от мамы, что они с отцом назвали своего первенца Яном в честь корабля и получили за это особое благословение прежнего старейшины. Старейшина Цы тоже об этом знал, и он совсем не глупец. Помрачнел лицом, но не нашелся, что возразить.

Даже из Совета меня не исключили. Но никаких милостей от старейшины Цы мне теперь ждать не следовало. Например, когда я окончательно утомился каждый день толочь витамины для свиней в ступке и подал прошение выделить мне электрическую меленку, мне было мстительно отказано. На том основании, что мне запрещено работать с опасной техникой — есть риск получить травму. Хоть раз за семьдесят лет полета случилась хоть одна травма из-за меленки? Она и палец-то не перешибет! Давайте тогда ангар закроем и железяки запретим! Ведь самая громкая травма за всю историю корабля случилась именно в ангаре, со мной. Потому что я не умел включать свет, а в ангаре на стальном тросе раскачивалась взад-вперед связка железного мусора в полторы тонны. Торчащая во все стороны. Которая на меня и налетела. Так может, ангар закроем? Но нет, почему-то в ангар можно заходить кому угодно, даже парализованной старой Лунь, если бы она пожелала, чтобы ее туда прикатили.

* * *

Ну а теперь надо рассказать о том, как нашли муравья. Да, я нашел муравья. Спустился в дальний грузовой трюм за летней биодобавкой, и там он лежал посреди прохода. В принципе, кроме меня, его бы никто не нашел, хотя бы потому, что никто там не бывал. Но в том, что именно я нашел в коридоре дохлого муравья, тоже есть определенный юмор — я же у нас безнадежный инвалид по зрению? Ага, сейчас! Да я эту черную точку посреди коридора заметил метров с пяти. И спокойненько прошел мимо. Ну, соринка, ну, уборщик оставил. Сейчас потащу обратно мешок с добавками — еще и не такого мусора насыплется. Поэтому я прошел мимо, а вот Ливэй поотстал. Вдруг слышу сзади: «Хрюк!» Оборачиваюсь — Ливэй стоит в стойке. Сам напрягся, лапка поднята, ну прямо борзая гончая! Это я его учил. Только не на муравьев, конечно. Так мы его и нашли, муравья.

Я не сразу понял, что это за штука, потому что никогда муравьев не видел, тем более с крыльями. Да и вообще насекомых не видел. Но бабочку я бы узнал, и пчелу тоже, а вот муравья... В книгах муравьев описывать не принято, а в фильмах их тоже почему-то не снимают. Я, конечно, догадался, что это дохлое насекомое и притащил его в лабораторию свинарника. А как выдалось время, пошел в терминальный класс и полез искать в интернете, что это такое. В интернете, разумеется, нашем — внутреннем. Потому что, если с Землей с момента старта нет вообще никакой связи, то откуда настоящий интернет? Поэтому у нас только тот интернет, что мы взяли в дорогу — мировое содержимое в год старта, хочешь — копайся. Отец рассказывал, что долгие годы в интернет пускали только по специальному допуску, потому что копия была полная, и перед вылетом никто ее специально не готовил, поэтому мусора, лжи и порнографии там было немыслимое количество. А несколько десятков лет назад было принято решение выделить отдельного рабочего, чтобы интернет день за днем чистил и постепенно готовил для встречи с потомками. И на эту должность вызвался знаменитый господин Су, который тогда еще был молодым и не отличался своими скандальными выступлениями. Дело шло медленно, старейшина был недоволен, а потом выяснилось, что господин Су не столько чистит базу, сколько просто смакует мусор. Всю работу прикрыли, но осталось довольно много уже почищенного, разрешенного — копайся. Вот я там и покопался, нашел фото муравья, сравнил — он. Откуда? Есть, конечно, вариант, что у нас на дальних палубах под обшивками живет муравейник... Все может быть, но чтобы они за столько лет ни разу не выползли? И последний вариант — что муравей был дохлым с самого начала, пока каким-то сквозняком его не вынесло в темный коридор дальнего грузового трюма.

В Инструкции о муравьях ничего нет, но по логике вещей я должен о подобных ситуациях докладывать старейшине и Совету. И тогда они что сделают? Правильно — муравья заберут в медицинскую лабораторию, куда мне входа нет. И даже Яну, который в соседней, технической лаборатории, туда входа нет.

А у меня есть в свинарнике микроскоп, чтоб сечение шерстинок контролировать и авитаминоз определять. Поэтому я вдоволь налюбовался муравьем, а потом позвонил на селектор Яну и таинственно попросил зайти после работы. Причем перестарался с таинственностью, потому что он явился сразу. Ему, физику, свалить с рабочего места не так уж сложно. Мы рассматривали муравья долго, я все предлагал каким-то образом клонировать зверюгу, если сохранились живые ткани. На что Ян возражал, что насекомые на корабле превратят жизнь в кошмар. Хотя сама идея ему нравилась. Поэтому, прежде чем доложить старейшине, Ян унес муравья в свою лабораторию — под рентген, термограф и прочее.

* * *

Поздно вечером Ян пришел в мою каюту. Я еще с порога понял, что что-то не так — уж очень озадаченное лицо было у Яна.

Первым делом он показал мне рентгеноснимок. Ну, как внутри муравей устроен и как его снимок должен выглядеть — этого мы, понятно не знали. Нам больше историю Китая преподавали, чем биологию животных, которых никто из нас не увидит. Наверно так земным школьникам преподают устройство вымерших динозавров.

Затем он вынул биоснимок. Ян не обнаружил у муравья ни малейших признаков активных клеток. Я тоже. Это конечно досадно, но что взять с такой мумии? Более того — на снимке не обнаружилось и самих клеток. Но даже это меня не очень удивило, я же никогда не видел клеток насекомого, только свиные. А может размеры клетки и животного пропорциональны? Тогда не разглядишь так просто.

Наконец Ян вытащил термоснимок трупика... Сказать, что трупик оказался не однородный по температуре — это значит ничего не сказать. Тепловая карта у него оказалась совершенно дикая, мне подумалось, что Ян еще специально поигрался с цветами, чтобы этот мозаичатый узор выглядел эффектнее. В общем, я посмотрел на снимок в полном обалдении и потребовал у Яна комментариев.

Ян, не меняясь в лице начал важно излагать свои гипотезы одна другой краше. Но я-то его знаю, если он начинает вещать так уверенно и подробно, это значит, что он понятия не имеет, как объяснить. Физик, что возьмешь. Самая интересная его гипотеза была, помнится, про влажный конденсат, который накопился, пока мумия лежала в коридоре, а теперь испаряется вот такими хитрыми узорами.

Я выслушал этот бред, а затем ткнул Яну в шкалу внизу снимка. С каких это пор вода при испарении нагревается? А температура тушки выше, чем у окружающей среды на ничтожные доли градуса. Ян мрачно покивал и добавил, что есть у муравья зона, где температура все-таки пониженная — это крылья. Крылья у муравья, помнится, и без снимка были интересные — темно-синенькие, красивые такие, непрозрачные.

В общем, Ян сказал, что сам все видит, но более логичных объяснений у него нет. Только предположить, что это существо неземного происхождения — не органическое, кремниевое. Но как оно проникло в жилой блок корабля? В общем, мы решили с утра доложить обо всем старейшине. Термоснимок Ян мне оставил и ушел. А я еще долго на него смотрел, и не заметил, как уснул.

* * *

Утром я проснулся, глянул на снимок, и понял какие мы идиоты, особенно Ян. Я конечно не физик, но мы оба родились и выросли на корабле «Ян Ливэй», первом корабле звездной экспансии. Сколько уж их было после нашего старта — это я не знаю. Мы — сыны Великого народа, наши судьбы посвящены Великой цели — достигнуть Северного края галактики и создать Великую планетарную колонию. В день Скончания Пути мы совершим посадку на планету и построим колонию. Реактор у нас под кормой — плазменный. Это даже не термояд, это маленькое солнце. Он был запущен на Земной орбите, и перед посадкой будет отстрелен навсегда, потому что либо планета, либо маленькое солнце, вместе никак. Поэтому реактора у нас больше не будет, а энергию колония на планете станет получать от солнечных батарей, лепестки которых мы раскидаем далеко по периметру вокруг корабля. Это все — мой вольный пересказ Инструкции, но матчасть на корабле знает каждый малыш. Как выглядят муравьи, малыш может не знать, а порядок посадки, раскладки батарей и постройки купола знают все. И вот ситуация: два молодых переселенца — один поросячий биолог, другой и вовсе физик, весь вечер смотрели на снимок объекта, у которого внутренняя температура выше окружающей среды, а температура крыльев — ниже...

Я звоню Яну, и все это высказываю, не давая ему вставить слова. Объясняю, что эта штука никакой не земной муравей, и не чужое кремниевое животное, а просто механическое существо, построенное по образу муравья. Потому что крылья у него — световые батареи, а при таком способе питания у живого кремниевого существа будет и образ жизни другой, и какое угодно тело. Поэтому вероятность нулевая, что его тело повторит форму муравья, адаптированную для питания и переваривания всякой органики... Уж поверь биологу, это — робот, созданный мыслящим дизайнером, который привык воровать идеи и формы у живой природы.

Ян пытается, что-то сказать, но я его снова перебиваю, потому что пока я это все ему формулировал, мне пришла в голову еще одна мысль. А именно: что надо быть крайне осторожным с этой тварью, потому что, судя по снимку, она совсем не дохлая. А наоборот — усиленно набирается энергией, которой была лишена в темном коридоре, где не зажигали свет несколько месяцев.

И тут Ян наконец меня перебивает и сообщает, что как раз этой ночью муравей смылся из лаборатории. Прогрыз стеклянную банку с притертой крышкой. Два миллиметра стекла.

Ну, после этого мы, конечно, идем к старейшине Цы — с покаянием и снимками. Срочно собирается Совет, чтобы решить, как действовать. Потому что в Инструкции из подходящих пунктов только два варианта: внешняя военная агрессия или острая эпидемия. Что выбрать? В общем, корабль перевели на военно-карантинное положение, переборки задраили, проход и общение только по командам, все как положено. Тут же собрали поисковые отряды, и они начинают искать муравья. Но только где его теперь найдешь?

* * *

И вот на следующий день — снова заседание Совета. Яна там, понятно, уже нет, а вот я член Совета. Опять шум, но поскольку никакой новой информации нет, то решается в основном вопрос, как нас с Яном наказать за то, что мы грубо нарушили Инструкцию и не доложили вовремя. Заседание медленно перерастает в ругань. И вот уже госпожа Чжань берет слово и начинает говорить о том, какие мы с Яном неблагополучные сыны, которые позорят своих мать и отца. Про деда она постеснялась упоминать, потому что вот же он сидит здесь, в Совете. И начинает госпожа Чжань вспоминать все наши прегрешения — и как Ян свой маятник в ангаре построил, из-за которого я глаза лишился, и как я Ливэя завел, и как вообще у меня хватает наглости приходить на Совет со свиньей. Лишь избранные члены корабля имеют право появиться на Совете, а я со свиньей...

А что с нее взять, со старой преподавательницы идеологии? Я сижу, слушаю, почесываю за ухом своего официального поводыря. А все вокруг и так на взводе — по кораблю ползает вражеский робот-лазутчик, что делать — непонятно. Госпожа Чжань сама себя накручивает, и доходит до самого кульминационного момента: заявляет, что мы с братом — позор корабля и у нас есть все шансы закончить свои дни как идеологически разложившийся господин Су. Который, как известно, решением старейшины и Совета был выброшен за борт восемь лет назад...

И вот тут прямо над нашими головами в воздухе беззвучно вырастает светящийся шар, пульсирующий молниями. И лопается с громким звуком. А вниз падает листок рисовой бумаги с золотым тиснением. А на листке обращение:

«Достопочтенные сыны Великого народа, посвятившие свои судьбы Великой цели достижения Южного края галактики! Родина гордится вами! Мы помним о вашем подвиге, дети героев, самоотверженно отправившихся в вечный полет! Мы испытываем великое счастье сообщить вам, что успехи нашей Родины столь высоки, а технологии столь стремительны, что сегодня мы, наконец, получили возможность телепортировать на ваш корабль предметы. Первым предметом стал автоматический наноробот-муравей, который позволил расширить технологические возможности. Благодаря ему, сегодня мы, наконец, можем передать вам этот листок с обращением. Ученые нашей Родины работают, не покладая рук, чтобы получить возможность передавать вам новости, лекарства, биодобавки, и мы надеемся, что в будущем нам удастся установить полноценный двусторонний контакт. С уважением, правительство Китая».

Как только старейшина закончил чтение, все встали и зааплодировали. Тут же включили Гимн, и мы трижды его пропели.

А мне это письмо совсем не понравилось. И не одному мне. Потому что встал мой дед, долго молчал, тщательно обдумывая слова, а затем сказал очень правильно.

Он сказал, что Родина может остаться недовольной уровнем нашей боеготовности, если мы слепо поверим каждому слову этого послания. Ведь в Инструкции ничего не говорится о том, что Родина с нами свяжется. И это могут оказаться... — дед замялся, подбирая слова, — не уполномоченные Родиной лица с враждебными намерениями.

Совет зашумел, но дед строго поднял руку и продолжил: например, вызывает неясность, как Родина гордится своими верными сынами, в то время как ее правительство забывает, что верные сыны летят не к Южному, а к Северному краю галактики?

Советники призадумались, а я мысленно зааплодировал деду — мне тоже резануло слух это место в обращении. А дед закончил свою речь предложением не терять пока бдительности, больше не прикасаться к листку, а отдать его в лабораторию на экспертизу, чтобы постараться найти там отпечатки живых человеческих пальцев наших земных братьев.

По-моему очень разумно. На том и решили. К вечеру человеческий отпечаток пальца там действительно нашли, напечатали его крупно и повесили на всеобщее обозрение в столовой рядом с увеличенной копией обращения.

Этот листок провисел всего час, когда меня срочно вызвали на внеочередное заседание Совета. Новость пришла от господина Юаня, много лет возглавлявшего отдел безопасности корабля и имевшего в своем распоряжении все отпечатки пальцев. Все мы знали, что господин Юань сейчас стар и немощен, он редко выходит из каюты и память его слаба. Но господин Юань утверждал, что узнал бы этот палец из миллиона, потому что это палец пресловутого господина Су. К сожалению, подтвердить это было нельзя, потому что снимки пальца Су не сохранились. Кому бы пришло в голову хранить снимки хулигана и предателя, выброшенного голым в открытый космос?

* * *

Следующее письмо явилось к нам только через два месяца, когда спало напряжение и было отменено военное положение. Появилось оно точно так же — во время заседания. И тут же было отправлено на экспертизу, но никаких отпечатков там уже не нашли.

Письмо оказалось куда содержательнее прежнего — это была объемная кипа листов. Начиналось оно обращением к доблестным покорителям Северного края галактики — видимо, ошибку поняли. А далее шли многочисленные поздравления от родственников тех, кто семьдесят лет назад отправился в путь. То есть полный список первого экипажа, из которого в живых сегодня оставалось лишь семеро стариков, включая моего деда и парализованную старую Лунь. В частности, сынов Родины поздравлял господин Цунь, должность которого была обозначена «нуль-почтовый печатник». Как было подчеркнуто, отец господина Цунь и отец господина Су были близнецами. И это было правдой. То, как благородный отец господина Су во имя Родины расстался на Земле со своим братом-близнецом — было одной из самых трогательных легенд нашего корабля, пока его сын не бросил тень на весь свой род недостойным поведением и бранью в адрес Совета и старейшины. Оканчивался манифест обещаниями в ближайшем будущем наладить двустороннюю связь.

Если у кого-то были сомнения в том, что с нами говорит именно Родина — теперь они исчезли. Никто, кроме Родины, не мог знать таких подробностей. Манифест был снова вывешен на всеобщее обозрение, на корабле объявлен праздник, во время ужина трижды пели гимн и все получили пирожки из соевого шоколада.

* * *

А я тем же вечером отправился к Яну узнать, что он думает обо всем этом. Выяснилось, что Ян думает обо всем плохо.

Во-первых, ему совершенно неясно, почему так редко работает эта загадочная связь, если технология уже существует. Что мешает делать это регулярно? Хотя он признался, что принцип неслыханный, и он даже близко не представляет, как такая телепортация на такие расстояния может работать.

Во-вторых, он выразил сомнения, что в эпоху столь развитой технологии Родина присылает депеши на древней рисовой бумаге, которой и в год старта было уже не найти. Мода на ретро?

Ну и, в-третьих, ему очень не понравилось, как гибко реагирует Родина на все происходящее у нас. Потому что если они не подслушивают, что происходит на корабле, то почему они так поспешно исправили ошибку в письме и дали нам такие ненавязчивые объяснения, откуда взялся отпечаток господина Су? А если подслушивают — почему они об этом не скажут? Может, мы тоже хотим выстроиться шеренгой на Красной палубе, помахать руками и передать приветы Родине и нашим родственникам?

Тут я не выдержал и, в свою очередь, сообщил Яну, что даже у близнецов отпечатки разные, а уж у их сыновей — тем более. Как биолог говорю.

Ян помолчал и констатировал, что за последние семь лет на корабле случилось подозрительно много событий, не укладывающихся ни в какие схемы. И даже с физикой корабля далеко не все в порядке.

Я удивился, потому что приборные сводки были общедоступны в терминальном зале, и все они соответствовали нормативам Инструкции. На что Ян пробормотал фразу, которую я хорошо запомнил: «электронные приборы обмануть легко — маятник обмануть невозможно». С маятниками у меня были связаны плохие ассоциации, и уточнять я не стал. И очень зря.

* * *

Я пошел спать в свою каюту, а Ян сказал, что отправится в лабораторию и будет там работать всю ночь до утра. Мы вышли вместе в коридор, я пошел к себе, а Ян почему-то в сторону ангара.

Я уже заснул, когда раздался звонок селектора. Ян спрашивал, не помню ли я, хоть примерно, в котором часу зашел в ангар в тот злополучный день? Потому что тогда ему, понятное дело, было не до подробных расчетов, но сейчас он хочет выяснить кое-что.

Это я помнил прекрасно — сразу после обеденного гимна.

Ян призадумался, и сказал, что запустил свой маятник утром за пять минут до школьного звонка. И это оправдывает его худшие предположения. И эта история с маятником ему теперь уже совсем не нравится.

Я обиделся — это прозвучало так, будто все эти годы ему нравилось, как он вернулся в ангар и обнаружил младшего брата на полу без сознания с выбитым глазом. Почему может не нравиться интервал времени — мне тогда не пришло в голову. Я вообще не думал о том, что его эксперимент продолжался. Мне казалось, что Ян раскачал маятник, что-то там себе подсчитал и ушел, а маятник остался.

Я спросил у Яна, что же все-таки случилось с нашей гравитацией?

Ян удивился — причем тут гравитация?

Пришлось напомнить ему, что он свой маятник построил вскоре после того странного гравитационного толчка.

Ян ответил довольно раздраженно, что с гравитацией на нашем корабле как раз полный порядок, а если я полагаю, что маятником можно измерить ее ничтожные колебания, то я двоечник.

Тут я разозлился и потребовал, наконец, объяснений.

Ян ответил, что это разговор не для селектора и пообещал мне рассказать обо всем завтра, после того, как все проверит еще раз.

На этом мы попрощались. Больше его никто не видел.

* * *

Ян исчез с корабля бесследно. Мы искали его две недели, облазили все закоулки. Я взял рубашку Яна и пытался обучить Ливэя искать следы по запаху. Поросенок, похоже, не понимал что от него хотят — он беспокойно крутился в каюте Яна и в его лаборатории, фыркал носом, с визгом носился по столовой и коридорам, и, наконец, мне велели прекратить безобразие.

Я уже и сам начал догадываться, что искать следы по запаху умеют не все животные, а только земные собаки. А он был всего-навсего смышленым поросенком. На всякий случай я предпринял последнюю вылазку с Ливэем на дремучие нижние палубы.

Ливэй трусил впереди, чуть похрюкивая. Иногда мне казалось, что он ведет себя как собака, ищущая след. Иногда — что он просто радуется прогулке по необитаемым этажам.

Вдруг Ливэй замер и тревожно подбежал к стене. Я оглядел коридор — он был совершенно пуст. Ливэй посмотрел на меня, встал на задние лапки и начал тыкаться пятачком в листы облицовки.

Я подошел поближе и отогнул квадрат пластика. Здесь не могло быть Яна — в узких проемах под облицовкой были только провода и датчики, которые собирали самую разную информацию о состоянии корабля.

В тусклом коридорном свете я разглядел стальную опорку, на которой стоял датчик колебаний. Или вибраций? Это Ян был специалистом. Датчик был старый и весь зарос пылью.

Ливэй тревожно хрюкнул.

Я достал из кармана фонарик, который таскал с собой повсюду последние семь лет — так мне было спокойнее.

Посветил на опору, на датчик, — и остолбенел. Датчик был покрыт летучими муравьями. Они сидели неподвижно, словно медитировали, но когда их коснулся луч, зашевелились.

Я не стал ждать, что произойдет дальше, просто схватил Ливэя в охапку и бросился бежать. И только поднявшись на следующую палубу, достал селектор, позвонил старейшине Цы и сбивчиво рассказал ему про муравьев, облепивших датчик.

Старейшина Цы отреагировал спокойно. Он ответил, что Родина наверняка сама знает, чем и, главное, зачем проверять наши датчики. Но вызвал группу безопасности.

Когда я привел их к тому месту — муравьев там уже не было. Ни одного.

Господа из группы безопасности пожали плечами и сказали, что мне могло показаться. Я пришел в ярость, набрал номер старейшины Цы и заявил, что если Родина так о нас заботится, то почему она так заботливо от нас прячется?

Старейшина Цы ответил, что прекрасно понимает, как тяжела для меня гибель брата. Но просит держать себя в руках и не позволять себе преступные высказывания в адрес Родины.

Честно говоря, я не помню, что я ему после этого наговорил. Просто мне до этого еще казалось, что брат просто исчез, что он найдется. Я понимал, что без воды и еды человек не может прожить две недели. Я понимал, что если его селектор не отвечает, значит, он давно разрушен. Но старейшина впервые произнес: гибель. И я сорвался. Наверно я много неприятного наговорил и про старейшину, и про Совет, и про Инструкцию, и про Родину. Наверно, меня за дело посадили в карцер.

* * *

В карцере я просидел месяц. Утром и вечером оживал динамик и звучал гимн. Новостей в карцер не транслировали. Поэтому мне уже начало казаться, что корабль погиб, остался только я и робот, который носит мне еду. Ливэя мне не дали взять с собой, поэтому я изнывал от скуки и часами бродил вдоль стен. Зато нашел хулительные стихи от господина Су, выцарапанные иголочкой так, чтобы этого не заметил никто, кроме тех, кто будет здесь часами пялиться в стенки. Господин Су ругал старейшину, ругал Совет, и даже саму экспедицию. Он писал, что экспедиция нужна лишь политикам, которые будут хвастаться, что сыны китайского народа достигли края галактики. И это не оправдывает затраченных средств и поломанных судеб. Он писал, что все мы — смертники, запертые в огненную бочку. Погибнем мы или долетим — об этом никогда и никто не узнает. В дальнем углу карцера господин Су переложил в нецензурных выражениях идеологические разделы Инструкции — так, что читать было противно. Я не из тех стариков, что встают при упоминании Инструкции, но зачем же святыню в грязь втаптывать? Все равно, что себя самого грязью поливать из ковшика.

Потом меня выпустили, заставив публично раскаяться в словах, сказанных старейшине. Я публично раскаялся, объяснив, что находился в невменяемом состоянии из-за гибели брата и не помню, что говорил.

Пока я сидел в карцере, ничего особенного не произошло. Письма с Родины стали поступать чаще — их пришло уже семь. Они становились все подробнее. В них рассказывалось о том, как хорошо живет Родина и какой мир царит во взаимоотношениях с остальными странами. В общем-то ничего здесь не было странного, однако тон сообщений все дальше удалялся от тона, принятого в Инструкции. Очень хорошо это сформулировал мой дед. На очередном заседании Совета он встал и заявил, что у него возникают сомнения в нынешней крепости китайской национальной идеи. Старейшина Цы довольно грубо его оборвал, хотя, по-моему, точнее и не скажешь.

Наконец пришла первая коробка с лекарствами — это были таблетки для умирающей старой Лунь. К коробке прилагалась инструкция, в которой было написано, что это именно лекарство для поправления здоровья госпожи Лунь. Лекарство оказалось чудодейственным — старой Лунь так сильно полегчало, что врачи приходили в изумление. Говорили, что, возможно, даже паралич ее отступит...

Я, конечно, был очень рад, что к старой Лунь возвращается здоровье. Только не понимал, за что они при этом убили моего брата. За то, что он узнал тайну?

* * *

Прошло три месяца. Все, что творилось на корабле, мне не нравилось. Все, что сообщали письма Родины — тем более. Я чувствовал, что они насквозь фальшивые. Они все время менялись. Сейчас в них не осталось ничего от пафосного тона первого письма. Например, как-то незаметно выяснилось, что Великой китайской Империи вообще не существует. Сначала нам сообщили, что Великая китайская Империя распространилась на весь мир. Вскоре в письмах Родины ее перестали называть Великой, затем исчезло слово «империя», и, наконец, перестали произносить «китайская».

Я пошел поговорить с дедом. Деду тоже все это не нравилось, он тоже чувствовал, что с нами играют. Мы о многом говорили до выключения света, и я даже рассказал ему о надписях господина Су в изоляторе.

Дед нахмурился, и сказал, что господина Су выбросили в космос совершенно правильно. Потому что, если бы мы действительно были бесполезными смертниками, а наш подвиг нужен был только политикам, то он, дед, сам бы первым выбросился в космос...

Я вернулся в каюту после этого разговора, и на душе у меня было тяжело. Я лежал и думал о брате. Снова и снова ломал себе голову — что же такое он все-таки узнал в тот вечер? Ливэю тоже не спалось — он топтался по каюте и уныло похрюкивал. Он вообще очень хорошо чувствовал мои настроения. Наконец Ливэй сел и почесал задней ножкой ухо — совсем как собака. И стал задумчиво качать головой — туда-сюда, туда-сюда... И мне почему-то вдруг подумалось, что я свински мало знаю о маятниках.

Тогда я встал, оделся, взял под мышку Ливэя и пошел в терминальный зал. И начал читать все материалы, где встречается слово «маятник». Находил, листал, отбрасывал и искал дальше. Мне казалось, что ответ близко, и я его сейчас найду. И я его действительно нашел — в простой брошюрке по физике. И тогда я понял, что за эксперимент проводил Ян, осталось только его повторить. Но повторять эксперимент не пришлось.

* * *

Я включил свет, вошел в ангар и зашагал вперед по шершавому настилу. Встал в центре и внимательно огляделся. Если Ян решил соорудить тяжелый маятник на длинном канате, ангар был для этого не просто идеальным местом, а единственным на корабле — нигде больше не найти достаточно места. Я посмотрел вверх, на подвесные рамы. Как Ян ухитрился залезть туда и прикрепить трос? А я бы смог? Пошарил взглядом по углам. Где он набрал железного мусора на полторы тонны? И зачем? Не проще ли было привязать к тросу вот этого грузового робота, торчащего в дальнем углу? Ведь это как раз тонны полторы-две? Я бы так и сделал. Подогнал бы его своим ходом прямо в центр ангара. Ну и... И что? Поднять робота, прицепить к тросу и раскачать? Нереально. Для этого нужен другой грузовой робот. А робот один, зачем на корабле два тяжеловеса? Значит, Ян набирал вес из разного железного хлама, навешивая штуковины одну за одной и прикручивая проволокой. Потом оттянул маятник до упора... Чем? Тут уж точно грузовым роботом.

Я подошел к роботу и осмотрел его со всех сторон. Здоровенная тележка с мощными манипуляторами и простейшим мозгом. Узкая платформа на маленьких плотных колесиках, по три колесика на каждой стороне. Максимально низкая — чтобы возить высокие грузы по низким коридорам. Поднять манипулятором груз на свою платформу и покатиться вперед. Я поскреб носком ботинка покрытие, присел и потрогал ладонью тяжелые пыльные колесики. Этому роботу ни за что не вытянуть полторы тонны. Вот поднять полторы тонны и покатиться — запросто. Но вытянуть на себя? Маленькие колесики, шероховатый настил. Пять минут истошного буксования на месте, а затем на рев мотора прибежит кто-нибудь из взрослых, и Ян получит незабываемую взбучку...

И тут я все понял. Ян собирал маятник уже взведенным! Я отчетливо увидел эту картину. Вот Ян подвешивает трос сверху в центре, а конец привязывает к стене ангара. Потом навешивает железяки, одну за другой. Маятник готов. Остается только перерезать веревку — маятник срывается и летит от стены к центру зала, тяжело и бесшумно. И дальше — к противоположной стенке. И обратно. И снова. И так много часов, потому что полторы тонны...

Осталось выяснить, где маятник стартовал. Я посмотрел по сторонам и почти сразу увидел на дальней стене обрывок толстой веревки. Посмотрел на дверь ангара, затем на стену с обрывком веревки.

Собственно говоря, все уже было ясно. Маятник стартовал там, а столкнулся я с ним возле двери. Как маятник оказался у двери, если он качался совсем в другой плоскости? Значит, плоскость маятника двигалась! Хотя, если верить корабельным приборам, этого не могло быть. Маятник всегда сохраняет плоскость. Если его запустить справа-налево, он никогда не будет качаться взад-вперед, как его ни верти. Может повернуться вокруг маятника все остальное — например, ты вместе с кораблем.

Но корабль не крутился вокруг своей оси! На экранах бортовых обзоров всегда висели одни и те же звезды! Экраны не могут врать. Или могут? Это же Ян сказал, что обмануть можно любые приборы, только маятник не обманешь. Да я же своими глазами видел гроздь электронных муравьев, облепивших датчик...

Осталось сделать более точный расчет. Я вернулся к двери ангара и попытался вспомнить, как это было в тот день. Как? Немного постоял на пороге... Быстро шагнул в сторону и присел у стены... Посидел немного... Встал во весь рост, сделал несколько шагов в темноту, выставил руку... Остановись!

Почему-то ёкнуло сердце и кольнуло в правой глазнице. Я посмотрел, где стою, и вынул из кармана рулетку.

Собственно говоря, я уже тогда примерно понял, какая цифра будет. Не понимал только, как. И главное — зачем? Зачем, черт побери? Кто кого обманывает?

Я вернулся в пустой терминальный зал и сел за комп. Подставил данные в формулу, и через минуту уже знал угловую скорость, с которой вращался наш корабль. Хотя по всем приборам он не вращался. Осталось только прикинуть, где он вращается. Я прикинул. Может, землянин предположил бы, что коварные враги взяли нас в плен и держат на планете с земной гравитацией. Но только я не землянин, я родился и вырос на корабле. Это был мой дом, мой мир, и здесь я не боялся ничего, даже гнева старейшины Цы. И я предположил, что это Земля... Пробежался по сенсорной панели и вызвал на экран глобус. Обычный земной глобус, испещренный ровной сеткой. Задумчиво покрутил его. В конце концов, я мог ошибиться сто раз, мог упустить тысячу факторов, могло найтись миллион объяснений. Много чего было на Земле в этой географической широте. Но я был уверен на все сто: мы сидим в Северном Китае.

* * *

Когда я спустился к шлюзу, Ливэй стал тревожно водить пятачком, а затем выпрыгнул из моих рук и начал деловито обнюхивать шлюзовую заслонку, радостно повизгивая. У меня не было больше сомнений. Я был уверен на все сто.

Запустив предподготовку, я взял Ливэя на руки и стал ждать, пока загорится сигнальный огонек. Внутренняя заслонка уехала в сторону, и я вошел в шлюзовую камеру. Появилась предупреждающая надпись. Я нажал кнопку: да, уверен в том, что делаю. Заслонка за моей спиной плавно закрылась, отрезав путь обратно. Впрочем, еще можно было передумать. Но я не передумал. На секунду замерев, до крови прикусив губу, я коснулся клавиши. Внешняя заслонка передо мной дернулась. И в этот миг случилось то, чего я боялся — послышался нарастающий свист: наружу рвался воздух шлюза...

Сердце остановилось, и в один миг перед глазами пронеслась вся моя жизнь. Я вдруг ясно понял, что ошибся. Зазнался. Возомнил. Ошибся, как до меня ошибался Ян. Как ошибался маятник — по каким-то сухим, недоступным нашему разуму законам. И расплатой за эту ошибку будет мгновенная смерть в огненной плазме, и еще долго меня будут искать на корабле, как искали Яна...

Но свист смолк — это просто чуть-чуть подровнялось давление. Стало стыдно за страх и панику. Мне в лицо ударил солнечный свет, я увидел бескрайнюю степь и почувствовал невероятную какофонию запахов. Ливэй радостно заверещал, и стал рваться из рук, но я только сжал его сильнее.

Степь начиналась прямо у люка и тянулась до самого горизонта. Было тихо, только стрекотали кузнечики — точно как в фильмах о степи. Вдалеке справа и слева возвышались два гигантских купола — уродливые, закопченные и оплавленные. Похожие на перевернутые горшки, обожженные со всех сторон неведомыми силами. Я понял, что это такие же корабли, как и наш.

Между ними торчала многоэтажная пагода из стекла и металла. А сверху было синее-синее, бескрайнее небо. Оно было бесконечным. Объемно-бесконечным. Таким может быть небо лишь для тех, кто в жизни не видел ничего шире ангара. Дорого бы я дал, чтобы взглянуть на это двумя глазами.

* * *

Закружилась голова. Пора было возвращаться. Я развернулся и потянулся к клавише, уже запоздало понимая, в чем фокус. Так и было — в обратную сторону шлюз почему-то не пускал. Либо не предусмотрен, либо сломан. Тогда я вынул селектор, заранее боясь, что он не сработает. Но здесь, внутри шлюза, селектор все еще работал!

Я вызвал старейшину Цы. Когда он, наконец, ответил, голос его был заспанный. Но когда я сказал, что стою в распахнутом шлюзе за бортом, он сразу проснулся. Честно говоря, я не особо рассчитывал, что он мне поверит. Я не любил старейшину Цы, и он меня не любил, мы оба это знали. Но он был человеком умным. И хорошо знал физику. Пока он спускался вниз к шлюзу, я рассказал ему про маятник. Когда я описывал степь, он уже стоял по ту сторону шлюза, смотрел на табло и констатировал: шлюз действительно распахнут наружу и там действительно кто-то стоит. Видно, он мне не сразу поверил. Я изо всех сил постучал в металокерамическую заслонку. С трудом долетел изнутри ответный стук старейшины.

«Значит, мы никуда не летали... — глухо произнес старейшина в селекторе. — Тогда для чего это было нужно?»

«Не знаю, — ответил я. — Может, для науки. А может, нас показывали в телесериале длиною в семьдесят лет».

Старейшина сообщил, что нажимает клавишу со своей стороны. И никакого эффекта. Было ясно, что шлюз не сработает, пока в его камере кто-то находится — он выпускает только наружу. И тогда старейшина приказал мне покинуть шлюз и шагнуть наружу. Я снял с Ливэя шелковую шлеечку и положил ее на пол шлюза — пусть у старейшины будет еще одно доказательство, что я звонил именно отсюда. Затем прижал поросенка покрепче и спрыгнул в траву. Шлюз немедленно закрылся за моей спиной и через секунду открылся внутри перед старейшиной. Здесь селектор уже не работал. Сначала я ждал, что старейшина выйдет, но он не выходил. И я понял, что он и не будет покидать корабль, когда шлюз работает лишь в одну сторону и обратного пути нет. Как минимум, он должен сделать объявление на Совете.

Я развернулся и зашагал к пагоде. Ливэй вырвался из рук и с визгом пустился по траве, описывая вокруг меня круги. А я шел и смотрел на оплавленные бока гигантских горшков. Какие силы их обожгли со всех сторон? Может, ядерная война, бушевавшая на Земле, от которой нас спрятали в железные бочки, наврав, будто мы летим на край галактики? Но вдруг я с облегчением понял: летали! Все-таки мы куда-то летали!

* * *

Когда я подходил к пагоде, и оттуда мне навстречу выскочил улыбающийся Ян, то я уже не удивился. Мы обнялись, и Ян повел меня внутрь. Мы сидели на веранде, распахнутой всем ветрам, и пили чай. Настоящий чай оказался горьким и невкусным, совсем не таким, как соевый чай на корабле. Но я все равно его пил и смотрел, как по степи носится совершенно счастливый Ливэй. А Ян рассказывал. Медленно и уверенно, будто три месяца репетировал эту беседу.

— Я ждал, что ты тоже догадаешься и выйдешь раньше остальных. Я хотел, чтобы тебя вывели, но это нельзя было никак сделать. И весточку послать тоже было нельзя, извини.

— Скажи, но мы ведь летали? — спросил я.

— Летали, — улыбнулся Ян. — Но нас вернули с середины пути. Мы стоим здесь уже семь лет — помнишь те загадочные гравитационные толчки? Все приборы корабля под контролем.

— Почему от нас скрывают?

— Это называется психологическим карантином. Специальная программа, рассчитанная на пятнадцать-двадцать лет. Сначала нас изучали. Теперь идет переписка. Потом будет живое общение. Потом — как будто транспортировки на Землю и обратно. И только потом им расскажут, что они на Земле.

— Зачем? — произнес я. — Зачем?

— Поверь, брат, это необходимо. Ни тебя, ни даже меня больше не пустят на корабль, чтобы мы не испортили программу. Через пару лет, когда мы немного освоимся, нам позволят общаться с родными.

— И как мы им объясним, где мы? — удивился я.

— Случайность при наладке телепортации. Не важно.

— Я не понимаю, зачем вся эта ложь?

— Это не ложь, — горько усмехнулся Ян. — Это — медленная правда. Ты не понимаешь? На корабле люди, которые всю жизнь верили, будто они — герои и несут славу Родине. Они готовы были отдать за это жизнь. Многие из них не выдержат правды.

— А в чем правда? — спросил я.

— А правда в том, что полет наш был не нужен. На Северном крае галактики еще полвека назад выбросились финны и сделали колонию. Ты все ещё хочешь туда?

— Хочу.

— Пожалуйста. Пять минут — и мы там. Только сопровождение надо заказать, потому что мы с тобой пока не полноценные граждане.

Я промолчал. На такой Северный край мне уже не хотелось.

— Да и Великой китайской Империи больше нет, — продолжал Ян, — есть просто народ Земли. Пока мы десятилетиями жили по Инструкции, жизнь на Земле шла вперед, и все менялось. И мы, — брат кивнул на громады кораблей, — оказались консервами из старой банки.

— Я не понимаю. Если на корабле сильные люди, готовые отдать жизнь в борьбе, почему они не смогут пережить известия, что они на Земле?

— А здесь, брат, послушай меня внимательно, — сказал Ян, — это очень важный момент. Когда человек отдает жизнь в борьбе — он расстается со своим будущим. А нашему кораблю предстоит расстаться со своим прошлым. Нам с тобой легче — мы молодые, у нас маленькое прошлое. А у нашего деда прошлое — вся его жизнь. Все, ради чего он жил. И если его прошлое разом отнять, переживет ли он это? Не будет ли чувствовать себя несчастным до конца дней?

— Не знаю, — ответил я. — Меня на корабле больше всего угнетала эта ваша ложь. Я чувствовал ее. И дед чувствует.

— Это у нас семейное, — улыбнулся Ян. — Поэтому мы здесь. Может, и наш дед скоро решит выброситься в открытый космос, кто знает? Но сможет ли он здесь освоиться? Ты — сможешь. Я осваиваюсь, и тебе помогу. Я теперь консультант по реабилитации. А начальник нашего отдела — господин Су. Он тут совсем хорошо освоился.

— Ах, вот оно что, — кивнул я. — Так уже понятнее.

— Посмотри налево, — продолжал Ян, — это стоит покоритель Южного края галактики. Он пуст уже тридцать лет. Им сообщили сразу, как только вернули на Землю. Ничего хорошего не вышло, поверь мне. А теперь посмотри направо — это покоритель Восточного края. Там случилась авария, они боролись со смертью пятьдесят лет, у них начались чудовищные болезни и перестали рождаться дети. Когда их нашли, там осталось два десятка стариков. Из корабля вывели одного лишь старейшину и очень аккуратно показали новый мир. С ним работали лучшие психологи. Он умный и быстро все понял. И сказал, что жить в этом мире для него невыносимо тяжело, и он просит, чтобы экипажу разрешили дожить свой век в родном доме и родной вере. Он тихо вернулся на корабль и сказал своим, что провалялся в коме среди руин нижнего трюма. Ему поверили, там бывало и не такое. Что там сейчас — неизвестно, наблюдение сняли, как он просил.

Я долго молчал, пытаясь переварить услышанное.

— Тяжело для начала? — улыбнулся Ян.

— Нормально, — кивнул я неуверенно.

— Согласись, не многие на нашем корабле спокойно воспримут все то, что я тебе сказал.

— Не многие, — согласился я. — Но...

— А это только первая часть правды. А есть и вторая.

— Выкладывай, — хмуро кивнул я.

— Готов? Тогда слушай. Это очень добрый мир. И ты это поймешь. Это мир удивительно простой, удобный и полезный. Но он двигается по своим законам — как маятник, и нельзя вставать на его пути. Прости за аналогию. Кстати, уже сегодня вечером ты будешь смотреть на мир двумя глазами. Тут с медициной хорошо.

— За это отдельное спасибо, — кивнул я.

— Но этот мир пока не для нас. Мы здесь дикари. За семьдесят лет здесь произошло слишком много. Представь, что к нам на корабль попал пещерный человек. Пусть даже очень хороший человек. Но — пещерный. Он стал бы гадить в коридорах, разводить костры в каюте, пытаться убить и съесть врагов. Не потому что он плохой, а потому что не умеет иначе, да и не считает, что есть врагов — плохо. Так вот и мы здесь такие. Совершенно не владеем технологиями, никому не интересны и попросту опасны. Мы пока только куски мыслящего мяса, которые родились вчера и умрут завтра, в нашей голове сам собой вырос разум и живет в полной изоляции. Это трудно понять, тут многое для тебя окажется немыслимым, и надо будет привыкать. Ты уже готов ходить в туалет по электронной почте?

— Что?! — дернулся я.

— Шутка. Но в ней доля правды. Будет очень трудно освоиться в этом мире. Это совсем другой мир, поверь. Невообразимо другой. У нас пока есть только Идентити, мы даже не представляем, что еще бывает Виртуалити и Глобалити.

— Что это? — спросил я.

— Я третий месяц пытаюсь понять, что это, чтобы начать его строить и получить на него права, — усмехнулся Ян. — Это нельзя сходу понять, потому что в наших головах просто негде разместить понимание Виртуалити и Глобалити. Это нельзя объяснить, потому что в нашем языке нет для этого слов.

— А ты попробуй.

— Соревновательный конструктор личностных вселенных. Позволительный ресурс всеобщей мыслящей души. Так понятно?

— Понятно, — кивнул я жестко. — Ну что ж. Мне все это нравится. Только ответь мне, брат, на два вопроса. Вопрос первый — а могу ли я верить тебе, брат? Что из того, что я услышал, правда?

— Все правда, — серьезно ответил Ян. — Разве я тебя когда-нибудь обманывал?

— А тогда, — я ударил ладонью по воздуху, — ответь мне, брат, для чего надо врать нашим людям?

— Я тебе только что объяснил, — мягко ответил Ян. — Если ты пока не понял, то просто поверь мне на слово. Надо. Я тоже не верил сначала и не понимал зачем.

— Люди должны знать правду, — сказал я твердо.

— Не всегда и не сразу, — возразил Ян.

— Всегда и сразу, — отрезал я. — Люди не свиньи. Их нельзя держать в хлеву и годами кормить концентрированной брехней. Вспомни, как ты жил на корабле, вспомни! Тебе самому ой как не нравилось вранье! А теперь ты сам стал шестеренкой в этом механизме?

— Не кричи, послушай...

— Брат, тебе обработали здесь мозги! Я не знаю, кто эти здешние люди, но я вижу, ты с ними заодно! Для тебя уже ничего не значат Великие идеалы Китайского народа! Они обучили тебя своему вранью! Про них ты уже говоришь «мы», а о нашем корабле — «они»?!

— Брат, не надо истерик и громких слов, — поморщился Ян. — Не будь дикарем. Отучись делать поспешные выводы. Осмотрись. Подумай. Взвесь. Ты сам все поймешь. Это спор слепого со зрячим... — Ян осекся. — Извини...

— Я не хочу ничего понимать, брат! — крикнул я. — Я не терплю лжи!

— Это не ложь, это постепенная правда. Милосердие к тем, чья жизнь прошла ошибочной дорогой и оказалась в тупике.

— Милосердие нельзя строить на лжи! — ответил я твердо. — Как ты мог, брат? Как ты мог?!

Ян вдруг замер и торопливо прижал мизинец к уху. Лицо его помрачнело. Он медленно поднял взгляд на меня:

— Что ты сказал старейшине Цы?

— Все сказал. Я ему звонил из шлюза по селектору.

— Из шлюза по селектору... — повторил Ян уныло. — Из шлюза по селектору. Нам такое в голову не могло прийти...

— А вы разве не следите за кораблем? Не прослушиваете селекторы? Вашими муравьями и телепортациями?

— Да, — сухо ответил Ян. — Но совсем не так оперативно, как тебе кажется.

— Что-то случилось? — улыбнулся я, чувствуя торжество. — Старейшина Цы рассказал экипажу правду?

— Нет, — ответил Ян очень тихо. — Старейшина Цы повесился. На шелковой шлейке.

декабрь 2003, Москва