Вера и мёд
по мотивам миров Алексея Андреева
Ей всегда казалось, что она просыпается за секунду до колоколов. Вера готова была поклясться, что это так. Но Эрик говорил, что это всего лишь эхо гиппокампа — пробуждающийся мозг неверно запоминает ход событий, причину и следствие. Кому верить? Собственной голове или любимому мужу, доктору наук и лауреату Бериевской премии РСФСР?
Церковные колокола били за окном побудку медленно и раскатисто, немного не попадали в ноты — в местной звоннице не хватало нужного колокола. Вера всегда лежала и ждала, пока они доиграют, наслаждалась первыми минутами наступающего дня. На одеяло запрыгнул Тишка и принялся топтаться, намекая, что пора завтракать. Не открывая глаз, она вынула из-под одеяла руку и принялась чесать Тишку. Тот с хрустом потягивался, игриво обхватывал ладонь всеми лапами, показывая, что ему тоже очень приятно. Вера хотела почесать ему пузико, но задела ногтем пигидий — Тишка дёрнулся и больно впился в ладонь передними клешнями.
— Тишка! — укоризненно крикнула Вера, открыла глаза и села.
Тишка юркнул под кровать. Остатки сна испарились, и разом стихли колокола. На одеяле расползались капли крови и было больно. Но и это не портило весеннего настроения. Вера открыла старую хлебницу на комоде, давно служившую аптечкой, промыла царапину карболкой и смазала зелёнкой, но кровь продолжала капать. Пластырь оказался только перцовый. Подложить бы кусок марли, что ли, но марля — вещь дефицитная. В туалете лежали газеты, нарезанные квадратами, но это не стерильно. Вера сорвала вчерашний листок отрывного календаря, а за ним и сегодняшний — уж он точно остался чистым внутри стопки: ни амеб, ни грибков, ни спор механической нематоды, ни прочей гадости сюда насыпаться не могло. Да и типографского свинца минимум: листок оказался не чёрный, а красный: «22 апреля — 155 лет со дня рождения В.И.Ленина»
— Как всё удачно складывается! — улыбнулась Вера, накрыла листком ранку, наклеила поверх пластырь и распахнула шторы.
Закружилось облако пылинок, комната наполнилась апрельским светом — ярким, как хирургическая лампа, острым, как скальпель, и полным надежд. Стоя у окна, Вера чуть согнула ноги и прислонилась голыми коленками к батарее, как любила. Батарея грела и пульсировала. По улице уже вовсю шагали прохожие с портфелями и пионеры с ранцами, к открытию Гастронома выстроилась очередь, и Вера вспомнила, что нет ни хлеба, ни молока, ни мотыля для Тишки. По всей улице сегодня трепыхались флаги, над куполом церкви тоже алело праздничное знамя. На самом куполе грелись в утреннем солнце большие жирные скаты, от этого купол выглядел камуфляжным и чем-то напоминал пузатый хохломской чайник — золото с чёрным.
— Красота! — снова повторила Вера и включила радио.
Тишка вылез из-под кровати как ни в чем ни бывало и тёрся о ноги хозяйки спинными пузырями. Вера насыпала ему в миску опилок и сухого гематогена. Тишка укоризненно посмотрел на неё всеми своими глазами, но высунул хоботок и принялся жадно всасывать лакомство. По радио рапортовали про битву за урожай в тяжелых условиях инфильтрации. Скоро должен был позвонить Эрик.
Вера пошла в ванную, но из душевой лейки опять наросли до самого пола чёрные скользкие нитки — извивались как ресницы и не пропускали воду. Вера их оборвала как могла и даже поскребла по душевой лейке рукоятью зубной щётки, но вода сегодня всё равно шла тонюсенькой струйкой, холодной и ржавой. Вера вернулась на кухню, нашла в холодильнике сковородку и два яйца. Одно оказалось свежим, она вылила его на сковороду поверх вчерашней картошки. А вот второе механизировалось — под ножом хрустнули молодые шестерёнки, кухня наполнилась густым запахом солидола и горелого пенопласта. Вера кинула яйцо в ведро, и в этот миг зазвонил телефон — резко, с короткими паузами, по-междугородному. Сперва шли щелчки. Затем телефонистка раздражённо произнесла «Жур-жур-бург, звонок примете? Соединяю!»
— Здравствуй, Эрик! — сказала Вера. — Как ты, милый? Ты сегодня раньше обычного. У нас уже совсем весна. Я очень по тебе скучаю. А ты?
Трубка молчала.
— Эрик, милый, — повторила Вера. — Как прошёл твой день? У меня всё по-прежнему. Работы много — то травма, то прорыв, всех везут к нам, а лекарств нет. А Тишка сегодня…
— ...слышишь? — взволнованно донеслось из трубки. — Верочка! Слышишь меня?
— Да, милый!
— Верочка, всё получилось! Начался весенний дрейф! В этом году идёт всего один транспорт, мест не было вообще! Но кто-то в последний момент отказался, и мне удалось его поймать!
— Кого, милый? — удивилась Вера.
— Не перебивай, связь может оборваться в любую минуту! У тебя есть чем записать? Запиши! Пятигорск! Ты должна за сутки добраться до Пятигорска. Это реально. У вас ещё что-то туда ездит — поезда, автобусы, гравипланы, не знаю, договорись с таксистами, выгреби всё, что осталось в моём секретере. Шесть утра, завтра! Записываешь? Вокзальная площадь Пятигорска, с неё полетит оранжевый тобус. Мне сказали, он оранжевый. У тебя выкуплено место, просто назовёшь фамилию… Ты слышишь?! Вера, почему ты молчишь?!
— Милый, а потом что? — спросила Вера.
— И всё! Только доберись до Пятигорска к старту, они не станут ждать опоздавших! Они поднимут тобус и выгрузят вас на летающий остров, выберут самый устойчивый, местные всё знают, с вами полетит кто-то из проводников, он расскажет, вас пристегнут, выдадут плащи, спальные мешки...
— Это будет законно? — спросила Вера.
Трубка помолчала.
— Ты не можешь говорить? — догадался Эрик. — Кто-то стоит рядом и нас подслушивает? Ты в опасности?
— Нет, милый, у меня все хорошо.
— Тогда что это значит? Мы так долго ждали этого! Я набрал долгов, выкупил билет на аукционе! Конечно законно! За такие деньги у них всё улажено с милицией, с КПП. Они же взлетают прямо с центральной площади, наверняка и Горком в доле, может даже кто-то из секретарей летит. Это не телефонный разговор, переберись через разломы, потом наконец обо всём поговорим! Я тебя встречу. И Кузнецовы, и Маринка с мужем! Все тебя ждут! Верочка? Ты слышишь? Почему ты молчишь?
— Но там занавес...
— Верочка! Вы пойдёте над облаками! Там желейный занавес! Желейный! Это же дрейф, огромные летающие острова спокойно проходят! Вы просто на полминуты задержите дыхание, вам скажут, когда. И пройдёте как скальпель через агар-агар! Как в мармелад лицом! Это несколько секунд, потом просто отряхнёте одежду! Мы все через это прошли, выглядит страшно, а на самом деле даже интересно! Главное — никаких вещей с собой, это их требование, вам всё выдадут.
— А фотографию мамы?
— Фотографию возьми, — смягчился Эрик. — сунешь под кофту. Сколько в ней того серебра, три атома... Можешь записную книжку мою взять или хотя бы страницы с формулами. Хотя я почти всё восстановил, не надо, не рискуй. Ничего не бери! Главное — никакого металла, никаких часов, серёжек, пуговиц. И мы наконец увидимся! Господи, как я мечтаю тебя обнять!
— Я тебя тоже люблю, Эрик, — улыбнулась Вера. — У меня сгорела яичница, и мне пора на работу.
— Поезжай первым делом на вокзал, может, в кассах есть что-то на Пятигорск, может, самолет до Минеральных вод, может электричка, а там местные таксисты...
— Хорошо, дорогой, я подумаю, — кивнула Вера. — С праздником. Удачного тебе дня.
Вера подошла к окну и немного постояла, уткнувшись коленками в батарею. Левой коленке было холодно, правой горячо. Вера посмотрела на батарею — крайняя чугунная секция немного опухла и отекла. Белые хлопья краски осыпались и лежали на полу кучей грязной муки, с распухшего чугуна сочилась черная слизь. Вера приложила ладонь и тут же отдёрнула — в этом месте батарея была огненной. Намочив полотенце в солёной воде, Вера бережно укутала распухшую секцию. А потом собралась с мыслями, надела красный берет, взяла мусорное ведро и вышла во двор.
Здесь было ярко, но промозгло — небо потихоньку затягивалось серыми тучами. Вера дошла до детской площадки в поисках баков, а они все оказались в старом котловане: сгрудившись у лужи на глинистом дне, торопливо рвали что-то, похожее на хобот с присосками. Казалось, хобот подёргивается, но может, просто казалось. Увидев ведро, пара бачков оторвалась от стаи и проворно выбралась из котлована. Они сели перед Верой, распахнули бездонные пасти и сами стали похожи на черные ведра, заросшие изнутри зубами. Вера высыпала каждому по половине ведра, бачки тут же захлопнулись, стали похожи на толстые кляксы и принялись урчать, перемалывая органику и неорганику. Из котлована выбрался ещё один и увязался за Верой, норовя цапнуть за пальто. Пришлось на него шикнуть и замахнуться ведром. Бачок отстал. Хотелось спрятать ведро во дворе и сразу пойти к автобусу, а забрать после работы. Но либо сгрызут бачки, либо сопрут соседи. Пришлось занести домой.
Пассажиры на остановке кутались, курили и негромко переругивались. Вера глядела в сереющее небо и улыбалась свежести и весеннему ветру, который пытался забраться под плащ. В небе кружили электроскаты. Над крышами многоэтажек важно проплыл в направлении объездной рекламный медузоид с привязанным под брюхом алым транспарантом. Транспарант рвало и бултыхало высотными ветрами, что там написано — Вера прочесть не смогла, но судя по золотым кистям и бахроме, что-то к празднику.
— Сорок минут стоим! — прошипел рядом бородач и указал красной папкой на медузоид. — А на это у них деньги есть!
— Не волнуйтесь, автобус приедет, — улыбнулась ему Вера. — Смотрите лучше, какая весна. Ещё день-два и раскроются листочки.
— У нас потолок в соседнем подъезде раскрылся, — буркнул тот. — Щупальца вылезли, троих задушили, один ребенок.
Вера вздохнула:
— Инфильтрация. Все мы смертны рано или поздно. Сейчас везде прорывы.
Послышался лязг — из-за полуразрушенной девятиэтажки выползал автобус. Даже отсюда было видно, как он стар — полз медленно, словно парализованный таракан, перебирал ржавыми поршнями: вытягивал пучки ног, упирался в бетон и натужно подтягивал себя вперёд с жужжанием, газовым шипением и скрежетом. Когда приблизился, Вера увидела, что задние колеса давно не крутятся — просто трутся по бетону, сточенные уже до осей. Передние ещё крутились — голые, в обрывках резины. Фары давно разбились и заросли мутными пузырями. Крыши тоже не было — огромная дыра в небо с неровными краями, будто сверху постучали гигантской ложкой и выели автобус как яйцо, оставив лишь тонкие стенки. По сути так оно и было: вселившийся инфильтрант неторопливо обживал автобус — осваивал его функцию и постепенно переваривал. Кабину всегда выедало в первую очередь — всё, что там было, давно растворилось и переварилось, всё пространство кабины полностью заросло металлопаутиной и пеной. Но автобусу было так много лет, что даже салон уже наполовину зарос.
— Куда он идет? — заволновались на остановке.
— Какая разница? — обернулся бородач. — В таком ехать — себя не уважать, подцепишь какого-нибудь паразита на свою голову...
— Так другого нет…
Автобус остановился и со стоном разжал створку двери.
Вера протолкнулась вперед и залезла внутрь. Здесь пахло керосином и плесенью, сидений не было, под ногами хлюпала густая ржавая каша, и со всех сторон росли молодые металлические поручни, похожие на щупальца осьминога. Люди снаружи всё стояли, не решаясь войти. Автобус ждал.
— Женщина! Гражданка в красном берете! — послышался возмущённый бабий окрик. — Кто вам дал право лезть без очереди?!
И как по команде, пассажиры повалили внутрь, прижав Веру к сплетению трубок. Автобус тронулся. Вера смотрела вверх — там проплывали обрывки проводов, разросшиеся над дорогой щупальца колючки, а над всем этим нависало бездонное серое небо. Вера улыбалась и думала, как приятно ехать в автобусе, где вместо крыши — открытая связь души с чем-то высоким и добрым. Хотелось даже снять берет.
От остановки к празднику смастерили тропинку из свежих деревянных щитов поверх луж и глины — теперь идти до КПП было одно удовольствие, можно смотреть не под ноги, а по сторонам. Слева тянулся бетонный забор, поверху густо обросший такими клубами колючки, что местами она опускалась до земли. Справа тянулся пустырь с прошлогодним сухостоем, чёрными кучами последнего снега и обломками бетонных труб. Там уже пробивались ростки мать-и-мачехи, особенно на лысой площадке — где пять лет назад пионеры ловили сачком воздушных пьявок и надували, пока откуда ни возьмись прилетела их здоровенная матка и заплевала всех ядом. Мальчишек тогда быстро донесли до медпункта и всех удалось спасти. А площадка пропиталась ядом — трава там летом не вырастала. А вот мать-и-мачеха — пожалуйста. Эрнест даже предлагал наловить маток и выделить гербицид для сельского хозяйства.
Странно, но очереди на проходной сегодня не было.
— Опаздываем? — хмуро осведомился дежурный, наверно новенький.
Вера посмотрела вверх на табличку «Ордена 100-летия годовщины ВОСР КБ Агропроект имени Андреева при НИИ Спецбиотех» и плакат «XIX пятилетке — ударный труд». Часы над табличкой показывали без четверти семь.
— Есть запас, — улыбнулась она.
— Вы знаете, какой сегодня день? — он покачал за стеклом её паспортом с пропуском, но не отдал. — Праздничный сбор с шести утра. Пропуск я изымаю. И нечего улыбаться!
«Паша, оставь её в покое, — пробасило из глубины караулки, — это ж Вера из медчасти. Она всегда улыбается».
— Алексей Мурадович, так приказ! — обернулся дежурный. — Опоздание — изъять пропуск.
Но документы вернул и турникет открыл.
В актовом зале народу было битком. На трибуне дочитывал послание Лев Петрович Столетов:
— ...на благо Советского Союза. Несмотря на отдельные недостатки, — гремел директорский голос, — несмотря на ухудшающуюся обстановку, институт работает на переднем крае науки. Выполняя задачи Партии, продолжая дело Ленина и Берии, стены института подарили стране целых шесть лауреатов государственной премии: Лавушкин, вот он в зале, поаплодируем! — Зал взорвался аплодисментами. — Фельмуд! — Аплодисменты. — Лоботарёва! Мезальянц! И Бобров, вечная память!
Аплодисменты стихли.
— Поспелов, — вдруг сказала Вера.
Грянули послушные аплодисменты и тут же умолкли. Повисла тишина.
— Ну, и Поспелов в общем тоже, — нашёлся Лев Петрович, тряхнув бакенбардами, — мы же не будем этого отрицать. Но и поощрять тоже не будем. А будем работать, работать и работать, как завещал великий Ленин! С праздником, товарищи! Все по местам! А вы, Поспелова, — ко мне в кабинет.
* * *
Столетов сидел за своим столом под портретом Ильича. На столе в ряд стояли телефонные аппараты и чучело маленького мокеле-мбембе. Его когда-то привез Эрик из Валдайского очага.
— Вызывали, Лев Петрович? — улыбнулась Вера. — С праздником!
— С праздником... — буркнул Столетов. — Прикройте дверь. Он опасливо приподнял третий слева телефонный аппарат, резко потянул шнур и выдернул из розетки, и только после этого поднял взгляд. — Вера, я сколько раз говорил: утихните, вы на виду. Вы неоценимый работник, вас любят товарищи, но институт режимный. Я лично поручился перед первым отделом. Зачем этот цирк на собрании?
— Потому что Поспелов тоже лауреат.
— Бывший лауреат. — Лев Петрович нервно повертел штепсель и решительно воткнул обратно в розетку. — Ваш муж, — громко говорил он в стол, нависая над аппаратом, — предатель! Он предал институт, предал общее дело и сбежал — трусливо, тайком! Бросил товарищей, бросил вас, Поспелова! Ему подарили всё: образование, признание, лабораторию. А чем он отплатил? Стыдный поступок, недостойный учёного! — Лев Петрович стукнул кулаком по столу, снова выдернул шнур из розетки и откашлялся. — Знаете, Верочка, в биологии есть термин: стоговаться. Эрик вам не рассказывал?
— Нет.
— Очень зря. Стоговаться — это когда мышь чувствует, что вокруг ходит лиса или кот. И начинает стоговаться. Закапывается в укромное место, перестаёт бегать. Занимается домашними делами — тихо-тихо, словно её нет. Я вам говорю русским языком: Верочка, надо стоговаться. — Столетов указал пальцем вверх. — Вы не понимаете, что я сижу выше всех, и всё падает на меня? Говорят, я даже у самих Хозяев сейчас на особом контроле, если понимаете, о чем я. Вы каждый день перезваниваетесь — думаете, никто не знает, раз вам не делали замечаний? Но вы же понимаете, насколько это нежелательно для всего коллектива, эти ваши созвоны? А теперь вы не приходите на Ленинскую линейку! — Он схватил со стола лист и помахал им в воздухе.
— Честное слово, из головы вылетело!
— А Мурадович уже рапорт написал! А я теперь обязан реагировать! Что вы улыбаетесь? — Он нервно почесал пышные бакенбарды. — Вера, хотите работать в институте — работайте. Не хотите — пишите рапорт. Хотите на Дальний Юг за Поспеловым — черт с вами, летите, скатертью дорожка, как говорится. Ещё сами там хлебнёте инфильтрации и обратно попроситесь. Но мне, мне перестаньте создавать проблемы! Их и без вас хватает!
Вера увидела, что у него дрожат руки.
— Вы стали раздражительны, Лев Петрович. Хотите пирозолам? Он помогает расслабиться, у вас же такая нагрузка. А может, вам съездить просканироваться? Вы ж знаете, некоторые интегранты вызывают выброс желчи и дисфорию…
Вера осеклась: она смотрела на бакенбарды Столетова, которые он отращивал с октября. Бакенбарды выглядели солидно, по-профессорски, и Вера вдруг с ужасом разглядела, зачем они: из висков Столетова свисали маленькие крабьи ножки, тонкие и серебристые. Столетов поймал ее взгляд.
— В медпункте есть немного сульфацида, — сказала Вера. — Приходите, будем обрабатывать каждый день, иногда они просто уходят.
— Идите работать, Вера, не морочьте мне голову, — устало ответил Столетов и воткнул телефон обратно в розетку.
В тот же миг аппарат истошно зазвонил, а одновременно в дверь ворвался Мурадович:
— Лев Петрович! — кричал он, выкатывая глаза. — Прорыв под Кисловодском! Какая-то тварь докопалась, семь трупов, двоих утащила под землю!
— Спасатели? Пожарные? — Столетов вскочил.
— Все там! И мои там! Не могли до вас дозвониться!
* * *
Кисловодском называли склад института, никто не знал, почему. Здоровенный железный ангар примыкал когда-то прямо к зданию второго корпуса. В одну из снежных зим часть ангара рухнула, и зайти из корпуса стало невозможно — только в обход, с улицы. Сейчас здесь стояла толпа.
— А я говорил, нельзя столько органики хранить в одном месте… — говорил кто-то.
— Умник нашелся! Это ещё Поспелов говорил! А толку — где ее хранить-то?
Вера шла за Столетовым сквозь толпу. Внутри ангара царил разгром, словно тут бесился трактор, заросший механопаразитами: стеллажи повалены, ящики вскрыты, а по центру в полу зиял тоннель почти в рост человека — словно въезд в подземную парковку, вырытый в сырой земле исполинским червем. Дыра уходила вниз и вбок, а рядом стояли испуганные пожарные и спецбригада в химзащите с огнеметами.
— Я не полезу туда с этой зажигалкой, — говорил один из них. — Там семеро моих парней полегло.
— Тихо! — сказал кто-то.
Из дыры послышался далёкий стон.
Столетов, растолкав всех, быстро оценил ситуацию:
— Ты советский человек! Там гибнут твои товарищи!
— А что я могу?! — тот сбросил капюшон химзащиты. — У меня двое детей. Здесь танк нужен!
Столетов открыл рот, но Вера вдруг шагнула вперёд.
— Я пойду! — сказала она. И зашагала вниз по глине.
Через несколько шагов лаз повело вбок, и вокруг сгустилась тьма.
— Эй, — позвала Вера. — Есть кто живой?
Стон повторился. Вера побежала вперёд, привыкая к темноте, и вдруг чуть не споткнулась о человека.
— Помогите… — прошептал он, приподняв голову. — Ноги…
И Вера увидела: ног у него нет по самые колени.
— Держись, — сказала она, схватила парня за ворот куртки обеими руками и потянула назад, к свету. Несколько метров дались ей с трудом, затем пришлось отдышаться. Парень снова застонал.
— Там есть ещё люди? — быстро спросила Вера.
— Нет… Медведь убил всех…
— Медведь? — Вера опасливо глянула в тёмную глубину и снова поволокла человека к выходу.
И когда до поворота оставалось уже немного, сзади послышался хруст щебня и частые-частые шлепки — мягкие, но от них дрожала земля, словно бежала пара слонов. Вера остановилась и обернулась.
Это было и правда похоже на медведя, только больше раза в два — из темноты, перекатывая свою массу, словно улитка, топотал грузный кожаный мешок белесого цвета со множеством когтистых лап и жутким симметричным рылом, как у глиста. Больше не было сомнений, чей это тоннель, — чудовище занимало весь диаметр. Не добежав метров трех, оно мягко затормозило и распахнуло огромный рот-трубу, набитую по кругу режущими пластинами — словно выкатило их вперёд из кожи и выдохнуло. Полыхнуло жаром — из глотки вылетали синие языки пламени.
— Божечки! — ахнула Вера. — Да это же гигантская тихоходка, про которую столько спорили…
Чудовище угрожающе подалось вперед.
— Не смеешь! — строго и отчётливо произнесла Вера, подняв ладонь. Она угрожающе сорвала с головы красный берет и шагнула навстречу.
Тихоходка от неожиданности попятилась, перекатилась на задницу и подняла передние пары лап. Некоторое время она водила рылом, словно принюхиваясь, а затем с какой-то удивительной ловкостью повернулась в тоннеле и с глухим ворчанием, перекатываясь с лапы на лапу, уплыла во тьму.
Вера надела берет и без проблем дотащила человека до выхода из провала. Тут ее схватили десятки рук, кто-то поздравлял, кто-то охал.
— Живых там больше не найти, — сказала Вера.
Все бросились заваливать дыру обломками ящиков и стеллажей. Вере было не до них — она осматривала парня. Крови не было: ноги были словно обрезаны плазменным резаком, ткань крепко запеклась. Идеальная ампутация. Вера ввела противошоковое, антибиотик и на всякий случай грибковый антидот. Парень открыл глаза, и Вера его узнала — это был охранник Паша с проходной.
— Скорую вызвали? — обернулась Вера.
— Звонили, — ответили из толпы. — Говорят, нет свободных скорых, только по записи на завтра.
— Они с ума сошли? — удивилась Вера. — Ну, давайте на носилки и ко мне в медпункт.
* * *
Телефон звонил дважды, но Вера подойти не могла — обрабатывала раны. Взяла трубку лишь на третий раз.
— Медпункт, Поспелова? — уточнила телефонистка. — Соединяю.
В трубке щёлкало.
— Верочка?
— Эрик, милый! Мы же договаривались, ты не будешь звонить мне на работу, тут режимный...
— Верочка! — перебил Эрик. — Я же волнуюсь страшно! Я звонил домой, тебя нет! Почему ты на работе? Как ты решила добираться?
— У меня пока не было времени. Представляешь, у нас тут...
— Не было времени?! Верочка, ты в своём уме? Остались считанные часы! Следующий дрейф через год! Может поменяться роза ветров, закроются возможности, не будет проводников, транспорта! У меня нет средств на новый билет — я влез в долги, заложил дом, который строил здесь для тебя, для нас! Умоляю, просто доберись до Пятигорска! Я не смогу это сделать за тебя!
— А ты можешь сдать билет?
Эрик молчал долго.
— Вера, — сказал он наконец, — ты ли это?! Мы ждали этого четыре года!
— Но с кем я оставлю Тишку?
— Вера!!! Какого Тишку?! Отдай соседям! В приют! В институт, в гардероб к тете Вале! Какой Тишка?! Мы же всё планировали! Я летел на месяц раньше — устроиться, встретить тебя! А потом ты не могла оставить больную маму, а она не хотела ехать. Потом не стало мамы, а улететь на Дальний Юг становилось всё опасней и дороже. Потом сменилась роза ветров и год не было дрейфа. И теперь, когда всё наконец сложилось, ты говоришь про Тишку?! Про эту безмозглую вонючую нежить, бешеную паучью тварь, которая мне трижды раздирала ноги до костей?!
— Не ругайся, милый, — попросила Вера. — Я люблю нашего Тишку. И ты его любишь.
— Вера, что у тебя в голове творится?! Ты хочешь дальше жить в этом аду среди скользких тварей, постоянных прорывов, пьявок, коконов, механопаразитов и прочей нежити?! Ты уже не понимаешь, как выглядит весь этот мир со стороны, с нормальной стороны?! Или ты не хочешь видеть меня? У тебя появился другой мужчина?
— Конечно я хочу тебя видеть, — возразила Вера, — почему нет? Мне не нужен другой мужчина. Мне просто надо собраться с мыслями.
— Ну вот, совсем другой разговор! — обрадовался Эрик. — У нас всё получится! Я тебя люблю!
— Я тоже тебя люблю.
Она вернулась в бокс. Паша все так же лежал на спине, но щеки его заметно порозовели, глаза были открыты, а взгляд осмысленный, хоть и растерянный.
— Из дома звонили? — спросил он. — Волнуются наверно, небось уже слухи по всему городу про новый прорыв...
Вера кивнула.
— А моя родня вся в Майкопе осталась, — сказал он. — Сколько тебе лет, если не секрет?
— Тридцать восемь.
— Ого. А так и не скажешь.
Вера снова улыбнулась.
— Почему ты улыбаешься? Говорят, ты всегда улыбаешься.
— Потому что всё хорошо.
— Что ж хорошего?
— Не могу объяснить, это можно только почувствовать. Просто мне сладко жить.
— Сладко жить? Это как?
— Это когда всё делаешь правильно, ничего не тревожит, неприятности не огорчают, а что может радовать, то радует.
Паша помолчал.
— Повезло тебе.
— Раньше я тоже злилась, психовала, металась, кому-то что-то доказывала. И всю жизнь чего-то ждала. Ждала, что придёт самое главное, просто надо потерпеть и дождаться. Вот окончу школу, колледж, выйду замуж, найду хорошую работу, рожу сына, сын окончит школу, отслужит спасателем, и тогда я наконец стану счастливой... А теперь я счастливая просто так.
— И как это возможно?
Вера задумалась и облизнула губы.
— Я попробую объяснить, но на примере. Это как мёд.
— Мёд?
— Да, мёд. Вот знаешь, есть термиты — они всё уничтожают на своём пути. А есть, наоборот, пчёлы. Представь себе дерево, в нём дупло, в дупле пчелы устроили улей. И вот они каждый день вылетают наружу, и что видят? То же, что и мы: грязь, гнилые лужи, трухлявые пни, свалки, трупы животных… А ещё — леса, луга, солнце. Но летят они только к цветам. И собирают только мёд. И приносят в свой дом. Пчёлы больше ничего не несут в дом, только чистый мёд. И поэтому у них — дом с мёдом. И всем хорошо — и цветам, и пчёлам, даже дереву, в котором они живут. Потому что это их дом, они о нём заботятся. Вот так и мы. Мы сами решаем, в какую сторону лететь. Можем лететь на вонючую свалку к мухам и жаловаться, как нам тут плохо. А можем — на цветочный луг, где красота, мёд и бабочки...
Паша молчал долго.
— Красиво, — произнёс он с уважением. — Сама придумала?
— Научили.
— А меня сможешь научить?
Вера вздохнула.
— Смогу. Но боюсь, ты этого не хочешь.
— Да я вообще теперь жить не хочу! Как можно жить без ног? Только повеситься или спиться!
— Люди живут без ног, — возразила Вера. — Ждут протезов, находят занятия, работу…
— И в чем смысл такой жизни? В чем мёд? Научи, если можешь.
На этот раз Вера думала очень долго.
— Ну хорошо, попробую, — кивнула она, да так и замерла, опустив подбородок на грудь. — Ты точно этого хочешь?
— Да.
Она медленно стянула красный берет, и вдруг Пашка страшно выпучил глаза и раскрыл рот в немом крике: под беретом у Веры не было ни волос, ни кожи — там зияла огромная дыра в черепе с неровными, словно обглоданными краями. Внутри как в пустом кокосовом орехе роились тысячи мелких светящихся тварей — маленьких, чёрно-жёлтых летучих шариков, будто крупные цветки мимозы с деловито шевелящимися чёрными лапками. Когда Вера сняла берет, часть вылетела и теперь кружилась над ее головой маленьким жёлтым облачком. Вера сунула руку глубоко внутрь головы, вынула пригоршню шариков и вдруг швырнула их прямо Паше в раскрытый рот.
Пашка бился недолго — вскоре затих, словно заснул с широко раскрытыми глазами. Вера заботливо прикрыла его одеялом, поставила на тумбочку стакан с водой.
— Всё будет хорошо, — сказала она с улыбкой, — спи. Я приду завтра утром, мы будем завтракать, обязательно достанем тебе антибиотиков, ты начнёшь выздоравливать.
Она ещё немного посидела, ожидая, пока разлетевшиеся по комнате шарики соберутся обратно в улей, а затем надела красный берет и подмигнула Паше:
— Это я называю собраться с мыслями. Не надо бояться, это только со стороны поначалу страшно, если не понимаешь. А это просто мои мысли. И они светлые.
* * *
Дома было тихо, душно и пахло чем-то кислым. Вера распахнула форточку на кухне и принялась разгружать сумку — молоко и хлеб поставила в холодильник, сахар и гречку в шкаф, а коробочку со свежим мотылем вывалила Тишке в миску.
— Тишка! — позвала Вера.
Квартира молчала.
Вера заглянула под стол, в ванную, зашла в комнату, включила свет — и замерла. Здесь стояла дикая парилка, окно запотело, под ним пульсировала батарея. Вера никогда такого не видела. Крайние секции чудовищно раздулись и были раскалены — они гигантским мешком отекли на пол и судорожно пульсировали. И в такт им пульсировала ладонь, прокушенная с утра Тишкой. В том месте, где трубы от батареи уходили в стену, обои вспучились, во все стороны шли трещины. Стало видно, где в стене шла труба на верхний этаж — теперь она обнажилась, цемент вокруг осыпался: из развороченной стены торчала раздутая и воспалённая вена, и тоже подрагивала. Вера перевела взгляд на батарею — под ней насочилась большая лужа черной слизи, линолеум по краям немного дымился. И в этой луже валялась тряпка — так сперва показалось Вере. Но это была не тряпка, это были остатки Тишки — полурастворенные, словно высохшие. Как он угодил в эту лужу?
— Бедный Тишка, — вздохнула Вера.
Она нашла резиновые перчатки, аккуратно переложила Тишку в мешочек, вынесла во двор и поскорей вернулась — с наступлением темноты и до самых колоколов из домов выходить запрещалось: ночами по городу ползали самые странные твари.
Комната немного проветрилась. Из открытого окна тянуло прохладой, хотя воспалённая батарея по-прежнему жарила. Непонятно было, что делать с ней и токсичной лужей. Конечно, следовало звонить спасателям, но кто ж до утра приедет... Вера задумчиво уставилась на телефон, и вдруг он зазвонил сам — требовательно, с короткими паузами.
— Здравствуй Эрик! — сказала Вера. — Как ты? Представляешь, погиб Тишка — упал в лужу под батареей и растворился. А в ванной из душевой лейки каждый день растут ресницы, я сейчас руки мыла — оттуда смотрит глаз.
— Вера! — закричал Эрик. — Почему ты ещё дома?!
— Всё хорошо, — улыбнулась Вера. — Только с нашей батареей беда — кажется, там кто-то живёт и скоро будет прорыв. Как думаешь, звонить спасателям или ждать утра?
— Вера!!! — снова закричал Эрик. — У тебя меньше семи часов! У тебя есть билет?
— Милый, у меня пока нет билета.
— Пока?! Но ты не успеваешь! Ни поезд, ни машина уже не успеют! Только самолет или экраноплан! Всё кончено!
Вера тактично молчала.
— Почему? — спросил Эрик с отчаянием. — Почему ты так со мной? Ты же так хотела!
— Хотела, милый, — согласилась Вера. — Но это было давно. Я не хочу никуда уезжать, Эрик. Это мой город, моя страна, моя земля, почему я должна куда-то бежать? Здесь я родилась и выросла, здесь могилы близких. Что бы ни творилось, моё место здесь. Это… — Она задумалась. — Это как семья. Нельзя же сказать супругу, что я с тобой только пока у тебя всё хорошо, а если заболеешь, сразу уйду к другому. Понимаешь меня? Это место болеет, но я нужна здесь. Если я уеду — кто вместо меня завтра выйдет на работу в медпункт? А там люди, им всем нужна моя помощь. Уехать — это всегда просто. А вот остаться — труднее. Здесь моё место, Эрик.
— Это обреченное место, Вера! Это место катастрофы, реактор зла! Твари убивают и калечат людей каждый день, ты работаешь на них, а не на людей! Ты мотаешь бинты и делаешь вид, будто так и надо, ничего не происходит, везде так! А везде не так, Вера! Везде по-разному! Есть болота и вонючие свалки, а есть чистые луга! Это твоя жизнь и твоё право решать, где жить, с кем и как!
— Всюду жизнь продолжается, — возразила Вера.
— Продолжается? Вера, очнись! Вспомни Андроповград, Майкоп, Новокаиновск — их нет больше! Вспомни, где погиб Дениска, вспомни, что убило твою маму! Погибают города, уходят под землю здания и кварталы, гибнут знакомые, друзья… А ты говоришь: смотрите, всё хорошо, птички поют, жизнь продолжается… У кого продолжается, Вера? Как долго продолжается? Куда движется? Это как… — Эрик запнулся, пытаясь найти слова. — Это как пожар! Ты можешь бить тревогу и выводить людей из горящего здания! Ты можешь первой кинуться вперёд и показать всем, где выход наружу! Но ты вместо этого улыбаешься, раздаёшь марлевые повязки от дыма и советуешь остаться, вернуться к своим делам, потому что не происходит ничего страшного! Но этим ты не спасаешь людей, Вера! Ты губишь их! Они все сгорят с твоими повязочками! Как ты не понимаешь, что вросла в эту систему? Ты давно её часть, Вера! Ты действуешь в интересах тварей, помогаешь удерживать стадо людей им на корм!
Он выдохся и умолк.
— Милый, — сказала Вера как можно мягче, — ты говоришь злые и несправедливые слова. Пожалуйста, попробуй меня услышать и понять. Да, я не могу изменить весь мир и его порядки. Но я могу дать себе и окружающим людям столько добра и света, сколько могу. А если не в этом смысл жизни, то в чем тогда вообще? Понимаешь меня? Если я не права, возрази?
Эрик молчал.
— Люди тысячелетиями жили в разных эпохах, — продолжила Вера, — у них не было огня, металла, горячей воды, антибиотиков — и все равно жили, и были счастливы. А нам повезло — у нас вода, антибиотики, даже телефон. Это моя жизнь, мой мир, в нем я на своём месте. Я счастлива здесь, Эрик. Я наслаждаюсь каждой минутой. Я никогда не была так счастлива. И если ты не можешь меня понять, то хотя бы поверь: я не буду так счастлива нигде больше.
— Ты изменилась, — тихо сказал Эрик. — Ты не тот человек, которого я знал, Вера. Раньше ты говорила иначе.
— Да, — согласилась Вера. — Во мне многое поменялось.
— Ты погибнешь, если останешься. Это лишь вопрос времени.
— Да. Но этот вопрос решаю не я.
— Получается, я тебе больше не нужен, тебе не нужно ни семьи, ни друзей... Кто ты, Вера? Ты сама знаешь, что тебе надо?
— Конечно, милый. Мне надо собраться с мыслями и лечь спать, уже поздно.
— Прощай, — сухо сказал Эрик.
— Спокойной ночи, милый, — улыбнулась Вера.
Она повесила трубку и помахала красным беретом вдаль, за окно, в чёрную тьму, где уже вовсю раздавались шорохи и скользили огни. Эрика было жаль, но она чувствовала, что приняла единственное правильное решение, на сердце было светло и сладко.
март 2023
